Предыдущая часть

Вдохнув полной грудью необычайно чистый воздух Воклюза, унося в сердце нежность к родному краю и сохраняя в памяти неповторимую красоту его природы, я бесстрашно выхожу на сцену "Олимпии". В очередной раз.    Холлидей зашел ко мне в артистическую уборную, чтобы обнять меня: он уезжает из Парижа на гастроли. В зале присутствуют мои надежные приверженцы, те, в чьей любви я не сомневаюсь: Азнавур, Саша Дистель, Лина Рено, Далида и, конечно, Морис Шевалье. Для него я пою "Яблоко", песню, которую неожиданно для всех включила в свой репертуар... Шарль Трене сидит в первом ряду, он пришел послушать, как я исполню его песню "Я слышу сердца гулкий стук". Собрались все друзья "Олимпии" - от адмирала Тулуз-Лотрека до Грегуара (из мира автомобилей), здесь и спортивные звезды - Кики Карон и Жак Анкетиль... За четверть часа до моего выступления заведующий постановочной частью вручает изумленному Джонни телеграмму. Тот читает: "Милому моему дяде Джо, которому я всем обязана. Сегодня вечером я буду сражаться за вас! Мими".    Я знаю, как важен этот концерт и для него. Я должна разрушить в умах некоторых людей искаженное представление обо мне как о "марионетке Джонни Старка". Довольно устойчивое представление!    - Вы видели газету "Монд"? - спрашивает Надин. - Какой крутой поворот!    И она читает вслух:    "На этот раз мы должны признать: певица наконец-то обрела свой образ, не слишком резкий, но и не расплывчатый; осанка хороша, жесты естественны. Новый облик, который Джонни Старку удалось придать своей подопечной, нуждается разве что в легкой ретуши, и тогда он станет совершенным".    - Они не пишут, какую ретушь имеют в виду?    - Нет.    - Жаль...    - А вот что пишет "Кура"! - продолжает Надин:    "Я сдаюсь. Признаю, что Мирей Матье, к которой я относился весьма сдержанно, сегодня меня покорила... Пиаф была забыта. На сцене, где Мирей Матье совсем недавно дебютировала, нам предстала - в платье цвета заходящего солнца - хрупкая певица с удивительно сильным голосом".    Я довольна. Впервые чувствую, что меня признали без всяких оговорок.    Шестьдесят восьмой год начинается для меня хорошо.    В технике грамзаписи произошел некий переворот, и Эдди Барклей оказался, как всегда, на высоте. "Последний вальс" - первая пластинка "на 45 оборотов, моно", которая появилась в продаже. Она имела бешеный успех. До сих пор пластинки на 45 оборотов выпускались с записью четырех произведений и стоили они десять франков. На пластинке нового образца записаны только два произведения, но стоит она шесть с половиной франков. Молодежь накинулась на нее.    Вместе с Эдди Барклеем мы отправляемся в Канн для участия в передаче "Говорит Юг". Сюда съехались певцы из тридцати шести стран. Францию представляем Адамо и я. Каждый из нас получает приз. Эдди и Джонни втихомолку приготовили мне классный сюрприз. В ресторане "Мажестик" я нахожу в своей тарелке, покрытой салфеткой, листок со словами "Олимпийского гимна"; он прозвучит в фильме Лелуша и Рейшенбаха, который посвящен Олимпийским играм. Таким образом, едва закончив выступать в "Олимпии", я тут же начну гастроли по городам Франции; их самый важный этап - Гренобль!    - Вы довольны, Джонни?    - А ты, Мими?    - Еще бы... Я с успехом выступала в Англии, в Советском Союзе, в Германии и... в Париже. Впервые у меня такое чувство, что я твердо встала на рельсы. Остается только катить по ним. Впереди у нас - Соединенные Штаты. Вот увидите, в марте я удачно выдержу экзамен у Пастернака... Я уже без всякого акцента исполняю по-английски песню "The look for love" ("Взгляд любви"). Что мне может помешать?    - Катастрофа на рельсах.    - О, Джонни, вечно вы шутите!    - Ты ведь хорошо знаешь, тетя Ирен, что Джонни обожает игру слов!    - Это вовсе не игра слов. Катастрофа всегда возможна.    Увы...    Остается только катить, как сказала я, и мы катим. Но едем мы не в поезде, а в машине - по дороге в Лион. За рулем, как всегда, Рене. Я люблю такие огромные залы, как в Зимнем театре Лиона. Шесть лет тому назад он сгорел, но через год его отстроили, и самые известные певцы выступают тут во многом потому, что их связывает дружба с его директором Роже Ламуром. Я должна петь в субботу и в воскресенье вечером. А в воскресенье днем мне предстоит участвовать в "Теле-Диманш" в Гренобле. Там я впервые буду петь "Олимпийский гимн"... Ехать недалеко, всего сто километров.    Утром тетя Ирен говорит Надин:    - Если тебе это доставит удовольствие, поезжай в Гренобль вместо меня. Я побуду в гостинице и посмотрю по телевизору, как будет выступать Мими.    И вот мы катим по дороге. То и дело попадаем в заторы, так как в это воскресенье - 18 февраля - закрываются Олимпийские игры.    Тем не менее мы приезжаем вовремя. Надин помогает мне одеться, и вот я, в парадном платье (положение обязывает!), пою "Олимпийский гимн" и еще одну новую песню, "У меня есть только ты". Телезрители звонят даже из Парижа и просят спеть ее на бис... Олимпийские чемпионки - Анни Формоз, Мариелла Гойтшел, Изабелла Мир - восторженно приветствуют меня. На концерте царит удивительная атмосфера, положительно "Теле-Диманш", как я сказала Роже Ланзаку, приносит мне удачу. Я бы охотно задержалась в обществе милой Нану Таддей, Раймона Марсийака и всей нашей "команды", но Джонни призывает меня к порядку, напоминая, что вечером я пою в Лионе. Мы пускаемся в обратный путь в половине шестого.    - Не торопитесь, Рене. Мирей выступает только в десять вечера...    - Как обычно, господин Старк, я еду не быстрее восьмидесяти километров в час...    Джонни сидит рядом с водителем, а мы втроем - на заднем сиденье: Надин устроилась между мной и Бернаром Лелу, фотографом из "Салю ле Копэн", который готовит репортаж. Все в машине подремывают. И вдруг - как в жутком кошмаре - наш "Ситроен-ПС" отрывается от земли, несколько раз переворачивается в воздухе и с адским грохотом разбивается.    Сама не знаю как, я оказываюсь на утрамбованной земле. До меня доносятся крики Надин. Уж не придавило ли ее чем-нибудь? А может, машина загорелась? Перед моим мысленным взором стремительно проносятся лица: Рене-Луи Лафорга, Франсуазы Дорлеак, Николь Берже, которые несколько месяцев назад погибли в дорожных катастрофах. Я приподнимаюсь: наша машина превратилась в груду железа, нет больше ни крыши, ни дверец. Все, кто в ней сидел, вылетели наружу. Хорошо еще, что не разбились насмерть.    Бернар лежит на земле, держась за руку, Джонни прихрамывает, удрученный Рене то и дело повторяет:    - Ничего не могу понять...    Оторопевший Джонни произносит:    - Пальто мое в полном порядке, но пуловер весь в грязи...    В результате шока, вызванного аварией, все мы ведем себя странно, я, например, кричу:    - Мои платья! Что с ними? Ведь вечером я должна петь!    К счастью, в одной из машин, ехавших вслед за нами, находится кузен Старка, он же и его врач; он приезжал в Лион повидаться с нами, а затем, как истинный любитель спорта, отправился на закрытие Олимпийских игр. Он первым оказывается на месте аварии и сразу замечает, что Надин в крови: она пострадала больше всех. Другие автомобилисты также выходят из своих машин, чтобы оказать нам помощь. Я бегаю от одного к другому, крича:    - Благодарение богу, мы все остались живы! Я цела и невредима, но вечером я должна петь! Пусть кто-нибудь отвезет меня в Лион! Вечером я должна петь!    Довольно быстро появляется машина "скорой помощи". Доктор усаживает в нее Надин и Бернара: он сам решил ехать с ними в больницу имени Эдуарда Эррио в Лионе. Джонни и меня доставляют к врачу в соседнее селение. Тот делает перевязку Джонни, у которого повреждена надбровная дуга, и обрабатывает порезы на моих руках и ногах. Он наспех выслушивает и осматривает нас: переломов нет, но мы перенесли шок... и отсюда головная боль и боли в спине...    Нас отвозят в лионскую гостиницу "Руаяль". В этот вечер я петь не буду. Концерт отменен. Ночью я сплю очень плохо. У меня болят ребра и поясница. Доктор настаивает на рентгеновском снимке позвоночника, кисти и левого колена. Меня уже собираются везти в больницу... но тут появляется Джонни, сильно прихрамывая. Я не могу удержаться от смеха: подвыпивший ковбой выходит из кабачка! Но это не проходит мне даром - ощущаю острую боль в спине. Что касается Джонни, то ему не до смеха.    - Надин чувствует себя очень плохо, - говорит он. - Сегодня рано утром ей удалили селезенку. Кроме того, обнаружили у нее перелом в трех местах: один - в области таза и два - в области грудной клетки, а ко всему еще у нее повреждена левая почка...    - Боже мой! Ее жизнь в опасности?    - Ничего определенного они не говорят.    Эта новость очень сильно меня огорчает. С первого дня знакомства Надин была для меня не просто нашим секретарем, но подругой, в которой я очень нуждалась. Приехав в больницу, я сразу же хочу ее повидать, но меня ведут на рентген. Там обнаруживается, что у меня сломаны два позвонка: двенадцатый спинной и первый поясничный. У Джонни, который жалуется на сильную головную боль, слегка повреждены, как выясняется, шейные позвонки. Он тоже должен оставаться под наблюдением врачей; один из них настаивает на том, чтобы нас переправили в Париж. Я и слышать не хочу о поездке в автомобиле; вечером мы уедем экспрессом "Мистраль". Мне не удается повидать ни Бернара - его оперировали накануне вечером, и он спит, ни Надин - она еще не очнулась после операции...    Из Авиньона приехали папа и мама в сопровождении Реми, все они очень испуганы и встревожены.    - Не плачь, мама, подумай: ведь я же могла погибнуть. Всем нам очень повезло. Ничего страшного не произошло. Через месяц я снова буду петь!    - И все-таки... я говорю себе: останься ты простой авиньонской девушкой, такой беды с тобой бы не приключилось!    Я смотрю на их расстроенные лица, полные нежности ко мне. До чего они славные, все трое: хорошо одетые, такие ласковые... Их вид вознаграждает меня за все!    - Судьба оказалась ко мне благосклонной... Вы скоро сами убедитесь - мои дела опять пойдут на лад! Единственно, чего я хочу, - чтобы судьба была благосклонна и к Надин...    Вместе с тетей Ирен мы прибываем на Лионский вокзал, я сижу в кресле на колесах, прижимая к себе свой талисман - белую плюшевую собачку. Рядом шагает Джонни, опираясь на палку.    - Ты чуть было не осталась прелестной вдовой! - говорит он Николь, которая нас встречает. Вокруг теснятся фотографы и просто любопытные... Но все это кажется мне каким-то наваждением: дело в том, что доктор дал мне сильное успокоительное средство.    Катастрофа... Она действительно может произойти в любую минуту, принять самую неожиданную, самую невероятную форму, и никогда нельзя забывать об этом...    - Но каким образом все это произошло?    Такой вопрос задают друзья, которые приходят меня навестить.    - Я и сама не знаю. Наш шофер Рене - человек собранный, не был уставшим, автомобиль куплен всего десять месяцев назад, на этих шинах мы проделали всего полторы тысячи километров... Быть может, дело в том, что у края дороги был насыпан мелкий гравий. Думаю, машину занесло, накренившись, она проехала метров пять или шесть, а потом перевернулась... Вот и все. Автомобиль опломбировали и отправили на экспертизу...    Я прикована к постели, не могу даже пошевелиться, по четырнадцать часов в сутки лежу на доске... И так будет продолжаться целый месяц...    Морис Шевалье, недавно вернувшийся из гастрольной поездки в Англию, навещает меня; в руках у него цветы и недавно записанная им пластинка "Мне восемьдесят лет"; на ней дарственная надпись: "С нежностью и преклонением".    - То, что с тобой случилось, Мими, - это испытание, которое преподносит жизнь, из него человек выходит, повзрослев и окрепнув. Самое главное - не падать духом. Когда я сидел в лагере, то использовал это время для того, чтобы изучить английский язык! Ты тоже должна использовать свою вынужденную неподвижность, чтобы учиться. И прежде всего - читать...    - Я уже начала читать "Сказки кота-мурлыки"...    Морис еще несколько раз приходит повидать меня, он пишет мне письма, и они неизменно начинаются словами: "Моя юная невеста"...    Мой вынужденный отдых продолжается не тридцать дней, а все шестьдесят! Пришлось отменить не только гастроли, но и намеченную поездку в Америку, где меня ожидал Джо Пастернак с заманчивыми предложениями.    После двух лет беспокойной жизни, когда я неслась вперед, будто на крыльях ветра, долгая неподвижность порой пугает меня.    - Как бы меня не забыли...    А может быть, это - необходимая пауза, которую мне уготовила моя "звездная" судьба? Время, чтобы многое осмыслить...    Мама снова в больнице. Нет, не для того, чтобы произвести на свет пятнадцатого ребенка, а для того, чтобы оперировать ногу. В ее отсутствие, как и раньше, старшие дети опекают малышей. Если бы мое дальнейшее движение вперед остановилось, для них бы это обернулось возвратом к прошлому. Дом, вероятно, пришлось бы продать... Вот почему я каждый день исступленно распеваю вокализы и упорно тренируюсь. Тороплю дядю Джо. Надо еще месяц лечиться? Но я уже снова могу петь. Я уже иду на поправку!    Наступает день, когда он мне сообщает, что подписал контракт на поездку в Абиджан и что мы восстановим связи с Лондоном, Берлином и четырнадцатью другими городами Германии. И тут я вспоминаю слова бабули. Она никогда не сказала бы на модном ныне франко-английском жаргоне: "Это моя cup of tea!" (чашка чаю), но всегда говорила: "Это мой эликсир!"    Очень часто, в кошмарном сне, я вновь вижу картину дорожной аварии. Мне кажется, с тех пор я не постарела, но, пожалуй, немного повзрослела. Совсем немного. В двадцать лет я уже познала цену успеха и усвоила уроки неудачи. Неудача - это моя несостоявшаяся американская карьера, на которую так рассчитывал Джонни. Блестящая могла быть карьера! Не просто сольный концерт или телевизионная передача, но такие выступления, которые укореняют ваше имя на американской земле столь прочно, что вы становитесь звездой с пометкою "made in USA"... А ведь я прилагала усилия, которые при моих возможностях (а они не так уж велики!) казались мне чрезмерными. С тех пор как Морис Шевалье посетил меня, когда я была прикована к постели, я, следуя его совету, усердно занимаюсь английским языком. Милый мой учитель Гарри говорил:    - Мими, возьми в рот горячую картофелину, и у тебя будет прекрасное английское произношение!    Горячая картофелина... И это говорилось человеку, страдающему косноязычием! Я даже с трудом произношу имя "Том Джонс". Как ни стараюсь, все время путаю буквы "м" и "н"! Дядя Джо в ярости.    Том Джонс, как и Джулия Эндрюс, регулярно выступает со своим шоу по "Независимому телевидению". Мы познакомились с ним во время "Королевского представления", и - с благословения нашего патрона Лесли Грейда - я стала постоянной партнершей Тома. Мы подготовили номер, имевший успех: он пел по-английски "I am coming home" ("Я возвращаюсь домой"), а я вторила ему по-французски. И была в полном восторге от этого дуэта. Джонни - гораздо меньше.    - Я знаю, что по-французски ты петь умеешь! Но меня интересует твой английский язык. Английский!    Я все больше привыкаю к башенным часам "Биг Бен". Грейд, как было условлено, три или четыре раза показал по телевидению "Шоу Мирей Матье", в котором участвовали и приглашенные мной артисты. Естественно, Том Джонс, а также Клифф Ричард, выдающийся певец, который мне особенно нравился, потому что он с огромным успехом дебютировал уже в семнадцать лет... Участвовал в шоу и комический актер Гарри Сикем (он также выступал в "Королевском представлении") - я нахожу, что внешне он похож на Рэда Скелтона...    Мы выкроили время, чтобы посмотреть на живого Рэда Скелтона. Он выступал в театре "Друри-Лейн". Помнится, я там громко хохотала... и с удивлением заметила: когда в Париже я смеялась во все горло, соседи оглядывались на меня; англичане же, видимо, считали, что это в порядке вещей. Ведь они и сами, если смеются, то оглушительно! Я, правда, уже научилась умерять свой смех. Но, во-первых, это дается мне с трудом, а к тому же я думаю, что артистам нравится, когда зрители не сдерживают смеха.    Самыми приятными из приглашенных артистов были для меня "Битлз", ведь я их страстная поклонница. В одной из своих передач я даже отважилась исполнить попурри из их песен - до такой степени я их люблю.    Но когда выступаешь вместе с иностранными артистами, надо разговаривать на их - пусть даже ломаном - языке. В Лондоне, как и в Париже, для подобных телепередач текст скетчей получаешь лишь за день или два до записи! Поэтому Джонни решил, что мы должны поселиться в Лондоне, чтобы меня ничто не отвлекало. Точнее, не в самом городе, а в его окрестностях, так как студии Элстри расположены в сорока километрах от столицы. Агентство по найму жилья подобрало для нас замечательный коттедж. Его можно было бы назвать даже усадьбой. Я была в восторге при мысли, что проживу целое лето в таком чудесном месте. Большой парк вокруг дома - просто мечта! Есть даже конюшня с верховыми лошадьми, на них можно покататься, разумеется, если сумеешь удержаться в седле. Но я, увы, никогда не брала уроков верховой езды, а без этого никуда не поскачешь!    День начинался со звонка будильника в шесть часов утра. В студии нас ждали уже к восьми. Мне нередко приходилось наряжаться в разные костюмы, когда я, тая от восторга, выступала вместе с Анри Сальвадором. Но теперь я спрашиваю себя, не будут ли англичане шокированы, увидя меня в роли самой Елизаветы Английской! Я просто обожала ее наряд, брыжи и необыкновенную прическу. Королева Елизавета с авиньонским акцентом напутствовала в дорогу Христофора Колумба, который уходил в плавание на трех небольших каравеллах, чтобы открыть Америку... Правда, Колумб жил на целый век раньше, чем Елизавета, но эта историческая неточность никого не смущала. Все в зале помирали со смеху!    Не менее парадоксальной выглядела сцена, которую я разыгрывала с Роже Пьером для Карпантье несколько лет спустя: Роже исполнял роль учителя музыки, который принуждает юного Моцарта (эту роль исполняла я) играть на клавесине мелодию "Ча-ча-ча". Как только он поворачивался ко мне спиной, я говорила:    - Не по душе мне эта музыка. Я люблю сочинять маленькие сонаты... или, к примеру, такую вот пьеску - я назвал ее "Турецкий марш". Это - забавная штучка. Со временем ее оценят!    В Лондоне я очень много работаю, но успеваю и поразвлечься. Запись продолжается с девяти утра до пяти вечера, но предусмотрен "break" (перерыв), чтобы поесть и выпить чаю. Земля может расколоться, но англичанин все равно допьет свою чашку чая!    Мне нравился этот перерыв. "Tea-time" (чаепитие) помогло мне обрести немало друзей среди артистов английской эстрады (которые, кстати сказать, отличаются завидным здоровьем). Среди них был "мой" Христофор Колумб - артист Рич Литл, он пользовался широкой известностью. Я выступала вместе и с Дэзом О'Коннором, актером-певцом - признанной звездой театра "Палладиум". Я смеялась до упаду, едва завидя забавную голову Кена Додда - у него была лохматая шевелюра, зубы как у кролика и глаза, точно бусинки. Встречалась я там и с Дэнни Ларю, пожалуй, самым удивительным из актеров, исполняющих роли с переодеванием. Дэнни походил на очень красивую даму, он носил платье с плюмажем с таким изяществом, которое мне даже и не снилось! Поражая своей женской осанкой, он время от времени начинал вдруг говорить басом, достигая этим необычайного комического эффекта. Он никогда не отступал от своего амплуа. И потому за несколько месяцев вперед договаривался с дирекцией театра "Палладиум" о том, что будет там выступать с новогодним представлением, которое приходили смотреть целыми семьями - при этом родители забавлялись не меньше, чем их дети. Надо сказать, что у него было два репертуара: один предназначался для всех, а другой - весьма "соленый" - он исполнял в своем излюбленном кабаре, куда я благоразумно ни разу не ступала ногой. Впрочем, с моим более чем скромным знанием английского языка я бы все равно ничего не поняла.    Этот удивительный мастер сцены, исполнив свой комический номер, стирал грим с лица, удалял приклеенные ресницы и надевал мужской костюм; этот элегантный костюм с накладными кармашками, белоснежная сорочка и "дипломат" в руках (он никогда с ним не расставался, потому что все время сочинял для себя новые скетчи) придавали ему вид важного господина. И всякий, кто видел, как он садится в собственный "Роллс-Ройс", принял бы его за лорда или банкира.    В числе моих новых знакомых и конферансье Джон Дэвидсон, очень красивый молодой человек. Естественно, в газетах нас вскоре превратили в жениха и невесту... Работать с ним - одно удовольствие: он настоящий профессионал и умеет буквально все - петь, танцевать, играть на нескольких инструментах, вступать в диалог со зрителями, очаровывая их своим остроумием. Раз в неделю мы выступали вместе с ним; таких шоу было тринадцать, их показывали и в Америке.    Когда в пять часов вечера заканчивалась работа в студии, я торопилась домой, чтобы успеть подготовить завтрашнюю программу.    В нашем просторном трехэтажном доме хозяйство ведет тетя Ирен, ей помогает опытная кухарка, чье жалованье включено в арендную плату за жилье (к сожалению, женщина эта сильно пьет, и нередко рано утром ее находят на лестнице в окружении целой батареи пивных бутылок). Живут здесь также Матита, дирижер оркестра Жильбер Руссель, Надин и молоденькая учительница английского языка, которая так никогда и не узнала, что я прозвала ее "Miss Potatoes" (мисс Картошка), вспомнив совет Гарри о горячей картофелине во рту!    Есть в коттедже и седьмая комната, она предназначена для Джонни, который время от времени навещает нас, чтобы проверить, как мы себя ведем. Венсанс еще слишком мала, и ее с собой не взяли. Поэтому дядя Джо уезжает на уик-энд к себе домой, а мы наслаждаемся жизнью в своем уютном доме, где окна в мелких переплетах. По воскресеньям я немного работаю в розарии, фруктовом саду и огороде, что приносит мне немало удовольствия. Это может показаться странным, но собирать овощи - крупные, свежие, покрытые росой - мне так же приятно, как собирать цветы.    И все же воскресные дни в Англии кажутся мне не слишком веселыми. Впрочем, как и в Париже. Я вообще скучаю в воскресенье. Только на гастролях я мирюсь с этим днем, так как всегда нахожу для себя какое-нибудь дело. А в Париже я всегда прошу Джонни проводить запись пластинок именно в воскресенье. На студии в этот день гораздо спокойнее, чем в будни, музыканты всегда в хорошем настроении (им платят за сверхурочную работу!), а я избавляюсь от тягостного ощущения даром потерянного дня. Когда же записывать пластинки не нужно, я приглашаю музыкантов к себе, репетирую песни, словом - тружусь. Сознаю, что нарушаю божью заповедь, но надеюсь, что бог меня простит, ибо всякий день - где бы я ни находилась - я начинаю с мыслей о нем.    В нашем лондонском доме в воскресенье надо готовиться к понедельнику - рабочему дню. И потому я рано ложилась спать, что напоминало мне образ жизни в Круа-дез-Уазо... Конечно, мы были совсем небогаты, но у нас были свои радости: я до сих пор помню воскресные прогулки, когда мы всей семьей отправлялись к Домской скале и по дороге пели! Но сейчас я могу быть довольна судьбой: мне удалось построить для родных швейцарский домик на склоне горы Ванту, он прекрасно вписался в местный пейзаж. Теперь все мои братья и сестры могут заниматься зимними видами спорта. Они это вполне заслужили: близнецы трудятся сейчас вместе с отцом, Кристиана стала медицинской сестрой, а Режана - продавщицей. Остальные еще слишком малы. Они ходят в школу. Я прошу их не следовать моему "дурному" примеру, а хорошо и усердно учиться, чтобы приобрести прочные знания. Тогда они не попадут в такое же трудное положение, в каком оказалась я после окончания школы...    - Алло, Реми! Хорошо ли ты занимаешься в школе? Учись получше, мой милый. Ты даже не представляешь, до чего глупым чувствует себя человек, когда он не понимает, о чем говорят другие. Он ощущает себя просто калекой!    В Лондоне я узнала о рождении Виржини (она весила три килограмма!) - дочки моей сестры Мари-Франс. Я присутствовала на ее свадьбе в начале зимы, заехала ненадолго, потому что в тот же вечер выступала в другом месте. Бракосочетание совершал наш славный священник Гонтар в небольшой церкви Лурдской богоматери. А затем на площади перед мэрией собралось около трех тысяч горожан, чтобы поглядеть на новобрачных и на свояченицу молодого меховщика, который женился "на сестре Мирей Матье".    Я думаю о своих близких поздно вечером, посмотрев перед тем короткую телепередачу (на слух я лучше запоминаю английское произношение... и в этом я нахожу оправдание потраченному времени)! Назавтра день начинается, как всегда, в шесть часов утра.    Студии Элстри образуют целый городок со своими улицами, перекрестками, павильонами для телевизионных и кинематографических съемок. Тут снимают и полнометражные фильмы, для этого оборудованы специальные помещения: в одних монтируют, в других просматривают уже готовые фильмы; немало здесь и различных контор.    Однажды мы не стали обедать в столовой для артистов, где вкусно кормят и всегда бывает весело, а отправились в ближайший ресторан, потому что нас приехал навестить Поль Мориа... И кого же мы увидели за соседним столиком? Лиз Тейлор и Ричарда Бёртона! Находившийся в нашей компании сотрудник студии представил нас. У меня перехватило дыхание. До чего же красива эта женщина! У нее фиалковые глаза, изумительная кожа и такой цвет лица... А он, Бёртон! Я вновь встретилась с ним много лет спустя, за два месяца до его кончины, когда мы оба выступали в Женеве, где давался гала-концерт в пользу ЮНИСЕФ. Как же он к тому времени переменился...    На меня произвело незабываемое впечатление знакомство с четой самых известных киноактеров, но последний эпизод этого обеда был весьма забавным. Мы заказали лангустины. Официант забыл принести майонез. Он извинился, ненадолго отлучился и вскоре вернулся с внушительным сосудом... Зацепился ногой за ковер, и струя майонеза ударила, точно ядро, в сторону нашего столика; я успела нагнуть голову, и весь заряд угодил в физиономию Поля Мориа. Комический номер, достойный самих братьев Маркс! Бедный Поль старательно вытирал салфеткой свой забрызганный костюм, а я тем временем уставилась на хохотавшую во все горло Лиз Тейлор и Бёртона, застывшего с раскрытым ртом...    В начале зимы я вновь приехала в Лондон, заключив контракт на выступления в известном кабаре не менее известного отеля "Савой".    Знаменитые артисты из разных стран не только выступают на этой сцене, но нередко сидят и в зале. Я помню, какой приятный сюрприз преподнес мне Дэнни Кэй, когда однажды вечером он зашел меня обнять.    Нас поселили в номерах, в которых, как говорят, останавливался Чарли Чаплин. Он их предпочитал всем другим, потому что отсюда открывается чудесный вид на Темзу. Если в городе протекает река, для меня не существует большего удовольствия, чем любоваться ею. Коровы, кажется, любят смотреть на проходящие мимо поезда, а я не устаю смотреть на бегущую воду. И это может длиться целыми часами...    В "Савойе" шеф-поваром служит француз, чье имя окружено славой.    - Алло, папа! Угадай, кто нам здесь готовит обед? Повар самого генерала де Голля.    Услышав мои слова, отец надолго умолкает! Думаю, хотя и не могу в том поклясться, что в эту минуту он снял свою шляпу...    Узнав о моем преклонении перед генералом, шеф-повар однажды подошел к нашему столику с многозначительной улыбкой и сказал:    - Я приготовил для вас любимое блюдо генерала де Голля!    То были телячьи ребрышки с ломтиками жареного картофеля. При этом у повара был такой вид, будто он исполняет "Марсельезу" (так и слышалось "бум-бум, бум-бум!")...    Наконец появилась пластинка с моей песней на английском языке: "Can a butterfly cry?" ("Может ли бабочка плакать?"); этой песней я обязана двум победителям конкурса Евровидения - Филу Колтеру и Биллу Мартину. Я подготовила и другие песни для "Королевского представления". Королева пригласила меня выступить вторично. Было решено, что мне лучше всего спеть по-английски две песни: "Hold me" ("Обними меня") и "I live for you" ("Я живу для тебя"). Театр "Палладиум" - в пышном убранстве, все балконы увиты цветами; вместе со мной выступают артисты, с которыми я уже участвовала в телевизионных передачах: Дэз О'Коннор, Дэнни Ларю, Гарри Сикем, Том Джонс... Я ощущаю новый прилив сил, глядя в глаза Джинджер Роджерс, которая исполняет арию из музыкальной комедии "Мейм". Чаще всего в светло-голубых глазах женщин царит безмятежность, ее же глаза все время сверкают как бриллианты.    Королева, любящая французский язык, говорит мне с приветливой улыбкой:    - Я рада вновь встретить вас через два года! Английская публика, как и моя семья, высоко вас ценит. Отныне вы франко-английская звезда. Да здравствует "Сердечное согласие!"    Она упоминает о своей семье не без юмора. В газетной хронике не раз отмечалось, будто принц Чарлз неоднократно слушал мое пение. Разумеется, не обошлось и без намека на романтическую подоплеку этого интереса.    Мне пришлось даже обратиться в "Журналь дю диманш" с письмом: "Не стоит вашей газете сочинять романы с продолжением. По-моему, их и без того достаточно! Ничто - ни единая строчка, ни одно словечко - не позволяет мне воображать, будто бедный принц Чарлз проявляет ко мне особый интерес". Я постоянно употребляю слова "славный", "бедный", "бедняжка", но в моем произношении слово "бедный" звучит как "бэдный". В полном смятении я обнаружила, что в газете черным по белому так и напечатали: "бэдный принц". Я невольно подумала, что, если в Букингемском дворце читают "Журналь дю диманш", это произведет на них неважное впечатление! Судя по всему, эта история не помешала мне и впредь приезжать в Лондон, а ведь мои выступления там должны были, по расчетам Джонни, широко распахнуть передо мной двери Америки, которые до сих пор были лишь полуоткрыты.    Мне предложили на свой лад принять участие в первом показе в Париже фильма "Битва за Англию".    Грандиозная постановка этого фильма, снятого Гаем Гамилтоном, обошлась продюсеру Гарри Залцману в восемьдесят миллионов франков. В нем участвовали английские кинозвезды Майкл Кейн, Тревор Хоуард, Лоренс Оливье, Майкл Редгрейв, Сьюзен Йорк. Эта эпопея посвящена Британским военно-воздушным силам, которые противостояли вражескому вторжению в Великобританию в начале войны. Жорж Гравен вновь повторил свой опыт проведения празднества, который он так удачно применил при показе фильма "Самый длинный день". На этот раз в первом ярусе Эйфелевой башни - на фоне английского и французского флагов - стояла маленькая Матье. Для того чтобы попасть на площадь, надо было миновать шесть или семь полицейских кордонов... Я заранее знала программу, вечера, потому что год назад присутствовала на таком же празднестве: гости Залцмана смотрели фильм в большом зале Дворца Шайо. Потом выходили в фойе, где был приготовлен ужин. Каждый находил в своей тарелке на сей раз мою пластинку с прекрасной песней Мориса Видалена "Друг, небо гибелью грозит..."; он написал ее, вдохновившись содержанием и музыкальной темой фильма.    Итак, стоя в первом ярусе Башни в длинном красном платье, я, пока приглашенные сидели за десертом, пела эту песню вслед за исполнением гимнов: "God save the Queen" ("Боже, храни королеву") и "Марсельеза". Я ничего не видела вокруг: лучи прожекторов (которые, по моему выражению, "обшаривают небо") слепили меня и перед моими глазами зияла черная дыра. Едва я закончила петь, дыра эта взорвалась фейерверком, столь мощным, что Эйфелева башня, казалось, задрожала, вибрируя своим железным кружевом, и готова была рухнуть... Однако пиротехники - их было девять - невозмутимо продолжали свою работу, сохраняя полное спокойствие.    Оказавшись в облаке порохового дыма, все мы - в том числе механики и электрики - утирали слезы, которые были вызваны отнюдь не фильмом "Битва за Англию"... Внизу - в садах Трокадеро - веселилась многочисленная толпа парижан. Я очень удивилась, услышав на фоне аплодисментов не только возгласы "Да здравствует Франция!", "Да здравствует Англия!", но и возглас "Да здравствует Мирей!"    В промежутке между концертами в "Савойе" и на Эйфелевой башне я в том же 69-м году совершила кратковременную поездку в Вашингтон для участия в транслировавшемся по телевидению представлении, приуроченном к съезду республиканцев; там выступил и сам Никсон.    В этой передаче выступали многие известные артисты, среди них такие звезды, как Дайана Росс (правда, в ту пору она еще не была той Дайаной Росс, которая известна сейчас), обладатель самого красивого профиля в Соединенных Штатах Джимми Дьюрент и мой давний партнер Том Джонс. На этот раз со мной не было Джонни, он заболел гриппом во время эпидемии, которая свирепствовала в Париже. Вместо него поехала Надин, открывшая для себя Америку. Чувствовала она себя плохо: уже в самолете выяснилось, что у нее тоже грипп; бедняжку, видимо, заразила при прощании тетушка или наша служанка, которая чихала и кашляла.    Надо сказать, что с некоторых пор я боюсь самолетов. Никак не могу избавиться от этого безрассудного страха. Чтобы побороть его, мне нужно во время полета с кем-нибудь разговаривать. У Надин поднялась температура, и в собеседницы она не годилась... Тогда я попросила разрешения осмотреть кабину пилотов, что мне охотно позволили. И я принялась болтать с ними. Задавала вопросы, казавшиеся им, должно быть, смешными... Например, такой:    - Скажите... вам не кажется, что мы падаем?    Боязнь эта возникла у меня во время гастролей, когда мы решили, что можно гораздо быстрее - и меньше устав при этом - попасть в нужное место, воспользовавшись не громоздким автомобилем, а небольшим самолетом. Речь шла о том, чтобы добраться из городка Шателайон-Пляж (в окрестностях Ла Рошели), где я выступала накануне вечером, в Кассис, где мне предстояло петь через день. В те годы Джонни состоял в авиационном клубе и мог заказать двухмоторный самолет. Приземлившись в Марселе, я могла бы отдохнуть несколько часов в селении Ла Бедуль, где у Старков был уютный дом с бассейном, сохранивший очарование провансальского жилища. Сначала воздушное путешествие казалось мне очень приятным, но когда мы приблизились к марсельскому аэропорту, все пошло как нельзя хуже. Движение в небе было слишком интенсивным, нам предложили освободить воздушный коридор и совершить посадку на аэродроме в Кастле. Дело принимало для нас невеселый оборот. Ведь Джонни ожидал нас в марсельском аэропорту, и ни о каком выигрыше времени думать не приходилось. Внезапно пилот объявил:    - Черт побери! Мы наткнулись на летние дождевые тучи! А от них хорошего не жди... Пристегните ремни!    Я не люблю, когда во время полета звучат слова вроде "наткнулись" или "падаем"! А особенно если, подтверждая опасения, дождевые тучи враждебно встречают самолет. И действительно разразилась гроза, да еще с градом. Вокруг стоял адский шум. Это походило на кошмарный сон. Пилот выключил двигатель, я не поняла почему, но всех нас это ужасно напугало. Микрофон, висевший над креслом Надин, свалился ей на голову, бедняжка в ужасе завопила. Лицо у тети Ирен позеленело. Я торопливо крестилась. Пилот снова запустил двигатель, и самолет совершил невообразимый скачок. Нам показалось, будто мы неумолимо падаем. При посадке все остались целы и невредимы, но на нас лица не было.    Позднее, когда из Лондона мне предстояло отправиться уж не помню в какой немецкий город с промежуточной посадкой (мы должны были там пересесть с маленького самолета на большой), я громко разрыдалась; Джонни так и не смог меня уговорить. Несмотря на то, что это затруднило соблюдение графика гастролей, мы предпочли автомобиль. Впрочем, после аварии вблизи Гренобля я побаивалась пользоваться и машиной. Но лучше уж дрожать от страха на земле, чем в воздухе!    Вспоминаю я и о том, как однажды, поднявшись в воздух из лондонского аэропорта, нам тут же пришлось совершить посадку: загорелся один из реактивных двигателей. На летном поле нас ожидала многочисленная пожарная команда. Я чувствовала себя совсем разбитой.    Вот почему, хотя я пользуюсь надежными самолетами, в пути я никогда не сплю и, чтобы успокоиться, все время разговариваю... Со стюардессами, с пилотами... Самолет - единственное место, где я употребляю алкоголь. Выпиваю рюмку водки до дна.    В Вашингтоне, несмотря на грипп (как выяснилось, температура у нее поднялась до сорока градусов), Надин сопровождала меня до могилы президента Кеннеди... Но мечтала она только об одном - быстрее добраться до своей постели. Наконец мы очутились в роскошном отеле, где нам отвели двойной номер. Внезапно поздно ночью Надин, испуганная и бледная, разбудила меня: "Кто-то ломится к нам в комнату!"    Я возражаю, что этого не может быть; дрожа от страха, она настаивает. Говорит, что смотрела в глазок и увидела двух субъектов, пытавшихся взломать дверь.    - Но ведь дверь на цепочке?    - Да. Однако они такие здоровенные.    Я встаю с постели: оказывается, Надин уже придвинула к входной двери столик с телевизором. Что делать? Звонить? От волнения мы никак не можем управиться с телефоном! И поймут ли нас? Надин владеет английским языком не лучше меня, пользуется разговорником. Теперь я тоже слышу шум, доносящийся из коридора, какой-то странный шум, чье-то рычание, неразборчивые слова... Помогаю своей спутнице укрепить нашу оборону: мы воздвигаем баррикаду из кресел и стола... Это удается нам с большим трудом, так как мы обе очень устали: она ослабела от гриппа, а меня сильно утомила передача.    - Мне кажется, это - цветные! - ужасается Надин.    - Как ты могла их разглядеть, Надин, ведь в коридоре темно!    Мы так и не узнали разгадки ночного происшествия. Впрочем, нам кто-то сказал, что телевизионные передачи такого рода часто завершаются обильными возлияниями. И в самых разных местах подбирают мертвецки пьяных конгрессменов.    Джонни до сих пор иногда подшучивает:    - Надин, расскажите-ка нам, как вас чуть было не изнасиловали в Вашингтоне!    Наш милый Джо Пастернак сохраняет верность дружбе и не отказывается от своих замыслов. В конце августа 1968 года я снова сижу в его кабинете на Пеладжио Роуд, а на столе передо мной - новый сценарий. На этот раз речь идет о фильме "Великолепный Лас-Вегас", к участию в котором он хочет привлечь Мастроянни и Чакириса.    - В нем есть роль, будто специально для Мирей! Я жду ее приезда целый год. На сей раз я совершенно уверен, что она превосходно сыграет героиню, и потому даже договорился снять для нее дом, где раньше жила Ким Новак!    - Сыграть-то она, я думаю, сыграет... - говорит Джонни.    - Ага! - с торжеством восклицает Джо.    - Но что касается произношения...    - Прибегнем к помощи Сьюзен Уэйт. Она замечательная учительница.    - Гораздо важнее другое - чтобы ученица была замечательная.    Я понимаю, что он прав.    Милейший Пьер Грело переводит мои сбивчивые объяснения. Я уже почти не боюсь петь, но как только пытаюсь говорить по-английски, меня охватывает страх. Это может показаться непонятным, нелепым проявлением злой воли... Просто болезнь какая-то...    Пять месяцев спустя меня записывали на телевидении, в соседнем павильоне вел съемки Ли Мэйджорс. Мы нанесли ему дружеский визит. По глазам Джо Пастернака я поняла, что в голове у него уже возник новый план. Возможно, потому, что он заметил, как я очарована Ли Мэйджорсом: я впервые встретила настоящего ковбоя! Он снимался в фильме "Большая долина"...    - Мирей будет прелестна в роли юной девушки, которую похищают индейцы! - повторял Джо.    В другой раз он познакомил меня с Зануком, великим Зануком (но ростом он невелик), который курил необыкновенно длинную сигару. И тут снова всплыл на поверхность проект фильма: теперь в нем кроме меня и Джона Уэйна должны были участвовать Роберт Митчем и Дин Мартин. Съемки должны были продолжаться шестнадцать недель... И опять зашла речь о пресловутом контракте на семь лет. Цифра "семь", считала я, приносит счастье, однако...    Когда мы оказались в бунгало на Беверли-Хиллз, где мы останавливались в свой каждый приезд, Джонни спросил меня:    - Ну, так как?    - А что вы об этом думаете, Джонни?    - А что думаешь ты?    - Целых семь лет... не видеть родины...    - Почему же? Ведь бывают отпуска. Кроме того, американцы все чаще снимают теперь фильмы в Европе... особенно в Италии...    Но я-то хорошо знала, что значит впрячься в работу! Помнила, что, даже находясь в Париже, с большим трудом вырывалась в Авиньон, до которого было всего семьсот километров. В ту ночь я почти не спала. Тетя Ирен молчала, не говорила ни "да" ни "нет". Оба они с Джонни ждали моего решения. А я хорошо знала, что не умею ни заниматься двумя делами сразу, ни делать что-либо наполовину.    Наступило утро. За утренним завтраком Джонни, который хорошо меня изучил, понял, что я решила.    - Чувствую, что я не готова. Не готова все бросить ради Америки.    Он мягко спросил меня:    - Ты хотя бы понимаешь, что отказываешься от блестящей карьеры в Америке?    Я, смеясь, обняла его:    - Но, дядя Джо... быть может, мне еще представится подобный случай, ведь я же в конце концов не так стара, хотя вы меня то и дело называете старушкой!    - Некоторые поезда никогда не проходят дважды...    Тем не менее такой поезд прошел. И совсем недавно... в этом году.    Продюсер Хэл Бартлет приехал в Париж. Он - поклонник моего искусства.    - У меня дома есть все ваши пластинки, - сказал он. - Мои дети, как и остальные члены семьи, от них без ума. Когда у нас бывают гости, мы непременно предлагаем им послушать Мирей.    Случилось так, что в то время в Париже находились мои немецкие антрепренеры и те, кто пишет для меня песни в Германии, а также мои друзья с мексиканского телевидения. Мы решили пообедать все вместе, пригласив и даму из посольства, которая знакомила меня с китайским языком перед моим отъездом в Пекин. Хэл присоединился к нашей компании. Настоящее сообщество наций! За десертом - как это принято на свадьбах и банкетах - я поднялась, чтобы исполнить песню на языке каждого из присутствующих.    - Сегодня вам повезло, - пошутила я, - будете бесплатно присутствовать на сольном концерте!    Я люблю петь без музыкального сопровождения и знаю, что это обычно производит большое впечатление на слушателей. Для меня это совсем нетрудно - я пою от всей души (когда Жак Ширак принимал в Парижском муниципалитете китайскую делегацию, я - как всегда за десертом - запела к восторгу мэра Пекина популярную в его стране песню "Цветок жасмина", которую я и сама очень люблю). Изумление присутствующих слегка забавляет меня. Вокруг раздаются возгласы: "Как, должно быть, трудно петь без музыки! Да еще после обеда! И без подготовки!" Я невольно вспоминаю то время, когда пела для своих подружек. Правда, публика теперь другая. И репертуар тоже.    Моим немецким антрепренерам я посвятила баркаролу из оперы "Сказки Гофмана", а моим мексиканским друзьям - песенку "La muñeca fea" ("Кукла-дурнушка") (когда я была в Мехико, то исполняла ее в новогодней телевизионной передаче вместе с Пласидо Доминго, причем третьим персонажем была марионетка, которую мексиканские дети любят так, как наши дети любят Полишинеля). В заключение для Хэла я исполнила две песни: "The man I love" ("Тот, кого я люблю") и "After you" ("После тебя"). Он восхищен и говорит мне:    - Я закажу сценарий для вас, специально для вас!    Это напомнило мне замысел Питера Ханта, снявшего фильм о Джеймсе Бонде "На службе ее величества" (единственный фильм, где агент 007 женится!). Он задумал картину "Маленький мир больших людей" - некий сплав из истории жизни Жозефины Бейкер и моей собственной! Рассказ о супружеской чете, которая воспитывала как родных дюжину приемных детей разных рас и национальностей (мне предназначалась роль старшей из них). Приемные родители погибают в автомобильной аварии, а я становлюсь певицей, чтобы прокормить детвору. План этот так и остался планом.    Пять лет спустя я выступала по телевидению в Лос-Анджелесе. Только что появился фильм "Челюсти". Но мне довелось там встретиться не со Стивеном Спилбергом, с которым я хотела познакомиться, а с другим прославленным режиссером, Робертом Олдричем, который поставил фильмы "Грязная дюжина", "Апач", "Вера-крус" - называю только те, какие сама видела. Вообще, я посмотрела и до сих пор смотрю много фильмов. Во-первых, для удовольствия: и в этом случае, если развязка фильма несуразная или попросту мне не по душе, я придумываю для себя другой конец. Во-вторых, для дела: тогда я смотрю фильмы недублированные. Всегда с одной целью - усовершенствовать знание языка и произношение. Потому что живую речь я воспринимаю гораздо лучше, чем печатный текст.    - Я предлагаю вам роль, - сказал мне Олдрич, - в которой вам не придется петь, хотя героиня фильма, неприкаянная девчонка, повсюду таскает с собой старую гитару. Она знакомится с двумя молодыми людьми; дядя одного из них скончался в Мексике, спрятав перед смертью свои сокровища. Несмотря на свой ангельский вид, девица очень хитра и коварна... Иногда она удерживает своих приятелей от ложного шага, внушая каждому, будто она любит именно его... Кончается все кровавой развязкой.    Олдричу нравилась моя внешность. Он сказал, что партнером у меня будет Берт Рейнолдс. И спросил, знаю ли я его. Я ответила, что видела Берта только в фильме Вуди Аллена "Всё, что вы всегда хотели знать о сексе...". Конечно, это неожиданное предложение было заманчиво и чудесно, но... у меня веские основания, чтобы отклонить его. Я не могу отменить гастроли в Германии и Японии, куда должна ехать со всей моей труппой. Правда, можно было бы попытаться вступить в переговоры с антрепренерами. Но была еще другая причина, о которой я умалчивала: в себе, как в певице, я была уверена, но актрисой себя не чувствовала. Да, на телевидении я разыгрывала скетчи со своими добрыми друзьями - Сальвадором, Роже Пьером и Жак-Марком Тибо, но при одной мысли, что мне придется участвовать в любовной сцене с Бертом Рейнолдсом! Я оставила вопрос открытым. Олдрич не настаивал. И сценарий отправился в шкаф, где уже покоилось множество мертворожденных проектов. О Берте Рейнолдсе Олдрич отнюдь не забыл и снял его в фильме "Город, полный опасностей", где партнершей этого артиста была Катрин Денёв; она сыграла роль девушки по вызову, любовницы полицейского. Сыграла она эту роль превосходно, и я еще раз убедилась в том, что мое призвание - быть певицей, певицей мне и надлежит оставаться, а не стремиться стать актрисой.    - Но в моем фильме, сценарий которого будет написан специально для вас, вы будете петь, - настаивал Хэл. - Играть тоже, но главное - петь. Там не будет выдуманной героини. Воплощать вы станете себя.    Он заверил меня, что непременно осуществит свой замысел. Я жду...    Все те, кто соприкоснулся со смертью, проникаются уверенностью: их час еще не настал, но он непременно наступит. Теперь они уже иначе, чем прежде, следят за бегом часовой стрелки. Отныне время для них идет быстрее. Ход его ускорился.    У меня всегда с собой небольшой магнитофон - в машине, в самолете, везде. Надев наушники, я постоянно что-то слушаю: песни, с которыми готовлюсь выступать, те, с которыми только знакомлюсь, те, что исполняют другие певцы; а когда мне хочется отдохнуть и расслабиться, я слушаю оперные арии в исполнении Каллас или Паваротти либо классическую музыку, главным образом Моцарта и Бетховена. Когда я смотрю фильм и вижу, как к концу кассета пленки движется все быстрее и быстрее, я говорю себе, что так происходит и в жизни. Мой фильм мог оборваться уже девятнадцать лет тому назад на шоссе, в двадцати километрах не доезжая Лиона. Я уже многое испытала: безвестность и славу, бедность и богатство, приветливость и враждебность. Последние два слова, пожалуй, не совсем точно передают мою мысль. Я жила в атмосфере пугающего накала страстей, ощущая любовь одних и ненависть других.    О дорожной аварии, которую я только что упомянула, писали в газетах. В это время в нашу контору на авеню Ваграм пришло анонимное письмо, в нем я прочла:    - На этот раз ты уцелела, но в следующий раз ты от нас не уйдешь.    Джонни тут же обратился к своему адвокату. Мы еще находились в Лионе, наша опломбированная машина все еще ждала экспертизы, а в суд уже была направлена жалоба по обвинению неизвестного в попытке покушения на нашу жизнь (факт покушения так никогда и не был установлен). Джонни успокаивал меня, как только мог: по его словам, все артисты получают такие анонимные письма. Пишут их обычно люди ненормальные, которые никогда не приводят в исполнение своих угроз.    Тем не менее несколько месяцев спустя полиция задержала какого-то юнца, позднее отправленного в сумасшедший дом. Это довольно грустная история. Двадцатилетний Филипп Т. был отчислен из педагогического учебного заведения. В армию его тоже не взяли. За полгода он перепробовал десяток профессий... И однажды - произошло это 18 октября 68-го года - он сел в такси; денег, чтобы расплатиться, у него не оказалось, и шофер отвез его в полицию; там его обыскали и были несказанно удивлены: при нем обнаружили домашние туфли и... пилу.    - Я хотел взломать дверь в квартиру Мирей Матье и улечься в постель в ожидании ее прихода, - заявил он. - А домашние туфли захватил, чтобы не наделать лишнего шума.    По его словам, он решился на это потому, что Мирей Матье многозначительно поглядывала на него, когда выступала на празднике газеты "Юманите"...    Он показал, что уже два года следует за мной, когда я гастролирую в провинции, что я вдохновляю его и он даже написал для меня несколько песен (в лихорадочном возбуждении он привел некоторые их названия: "Ночной незнакомец", "На улице твоей живет любовь"...), что он добивался аудиенции у Джонни Старка, приезжая на авеню Ваграм, думая, что я там живу, и был сильно разочарован, не застав меня, ибо надеялся, что я расплачусь с таксистом... Психиатр, доктор Лафон, который его обследовал, пришел к заключению, что имеет дело с эротоманом.    В другой раз какой-то мужчина, говоривший с бельгийским акцентом, позвонил маме и сказал, что он хотел бы получить мою фотографию с автографом. (У мамы всегда имелись такие фотографии... она дарила их своим друзьям и владельцам соседних лавок, которым это доставляло удовольствие.) Незнакомец подъехал к ее дому как заправский турист, в машине с бельгийским номером; это был симпатичный на вид мужчина лет пятидесяти с заметными залысинами. Однако, войдя в дом, он внезапно заговорил угрожающим тоном:    - Я вас сейчас прикончу. И тогда Мирей придется возвратиться из Соединенных Штатов. Она обещала выйти за меня замуж!    Мама, проявив хладнокровие, которого я в ней не подозревала, обратила все в шутку, дала ему фотографию, и он ушел... На всякий случай она записала номер его машины. На следующий день он заявился в контору на авеню Ваграм... Я и в самом деле была в Лос-Анджелесе, где вместе с Полом Анкой записывала пластинку.    Он пришел в контору в половине седьмого вечера. Надин перед тем ушла в соседнее почтовое отделение, чтобы отправить корреспонденцию. В помещении находились только Малыш и секретарша Ивонна. Внезапно дверь отворяется, и на пороге возникает человек с револьвером в руках. Начинается вторая серия "детективного фильма"! Неизвестный заставляет обоих встать лицом к стене и поднять руки вверх. Он требует назвать номер моего телефона в Америке и говорит:    - Если она откажется вернуться, вы станете моими заложниками!    И тогда Ивонна обращается к нему кротким голосом... напоминает о разнице во времени, объясняет, что в такой час его со мной не соединят (это была чистая правда: я спала!). Она все говорит, говорит... как с малым ребенком, которого убаюкивают. Он в самом деле успокоился и удалился так же незаметно, как пришел. Когда Надин возвратилась в контору, она застала Малыша и Ивонну, которые все еще не могли прийти в себя.    - Мы только что испытали адский страх!    Разумеется, они сообщили о случившемся в полицию, но мне ничего не рассказали, чтобы не напугать. От журналистов тщательно скрыли дату моего предстоящего возвращения. И, выйдя в аэропорту из самолета, я с изумлением увидела, что меня окружила группа полицейских в штатском!    - Мы охраняем вас потому, что какой-то помешанный угрожает вас убить.    Такое известие способно по меньшей мере омрачить радость возвращения домой! Между тем мне предстояло на протяжении целой недели участвовать в записи новогодней передачи "Капризы Мими"... Полицейские, не отставая ни на шаг, провожали меня в студию и обратно. Согласитесь, в подобной атмосфере не слишком приятно петь даже такие песенки, как "Я безумно люблю тебя!" или "Дождь заливает мне очки" Жака Мартена... Либо танцевать кадриль в наряде пастушки!    Дней через пять этот человек был арестован в окрестностях Льежа. У него нашли целый арсенал: автомат, винтовки, два пистолета... и черновики пламенных посланий, адресованных мне, которые, естественно, мне не передавали. Следствие провели без труда. Полицейский из какого-то небольшого городка вспомнил о том, что владелец местной станции обслуживания автомобилей постоянно хвастался своим близким знакомством с Мирей Матье. Он продал некоторое время назад свою станцию и сделался фотографом. Пристрастился посещать концерты, садился в первом ряду и "обстреливал" из своего фотоаппарата выступавших на сцене артистов. Особенно меня. И, видимо, так вошел во вкус, что надумал обстрелять меня в прямом смысле слова!    Некоторое время спустя какой-то садовник из Ванса объявил, что несколько раз видел в своей округе инопланетян. Он описал их во всех подробностях: все они были высокие блондины атлетического сложения, такими он представлял себе архангелов. Они доверительно сообщили ему, что всего их семь миллионов четыреста шестьдесят пять тысяч и они прибыли на своих межпланетных кораблях для того, чтобы обследовать Землю и спасти человечество. По его словам, некоторые люди, к которым он относил, без сомнения, и себя, попали в число "избранных". И однажды рассказал он некоему журналисту: "Я оказался в одной из гостиниц Довиля, а у моих ног очутилась Мирей Матье. Я утверждаю, что таинственный посланец представил нас друг другу и мы вместе с ней сочинили песню во славу Братства. Затем я неоднократно писал Мирей, желая с ней встретиться, но она мне так ничего и не ответила".    Стоит рассказать еще об одном немце из Швейцарии, который писал оперную музыку. Он прислал партитуру в контору господина Старка, и ее показали дирижеру нашего оркестра. Ознакомившись с партитурой, тот сказал мне:    - Нет. Эта музыка не для тебя.    Партитуру вернули автору. С тех пор он преследует меня. Всюду и везде. Однажды я увидела этого человека в Нейи на авеню Виктора Гюго. Он стоял перед моим домом, прячась за деревьями: бежевое пальто, темные брюки, черные очки на бледном изможденном лице.    Когда мы вышли на улицу, он приблизился к нам и сказал:    - Это я... Вы получили партитуру моей оперы...    - Но, сударь... она мне не подходит... Я не оперная певица.    - Я написал эту оперу специально для вас. Ее арии вы сумеете спеть. Я уверен, что сумеете!    Он дрожал как в лихорадке и походил на помешанного...    В 1978 году я по приглашению королевы в третий раз приехала в Лондон, чтобы принять участие в "Королевском представлении" на сцене театра "Палладиум". За кулисами стоял телевизор, на экране которого можно было видеть зал, в частности королевскую ложу. И вдруг мне показалось, что я вижу кошмарный сон: он был здесь, сидел в другой ложе, неподалеку от королевской, как всегда, в черных очках, устремив на сцену пристальный взгляд, от которого становилось просто не по себе.    - Смотрите, Джонни! Это он!    - Ты ошибаешься... это невозможно... как мог он проникнуть в зал? Впрочем, кажется, ты права...    Дядя Джо обратился к лорду Грейду. Мой преследователь действительно сидел в особой ложе для иностранных гостей... Как он попал туда, мы так и не узнали.    Другой случай произошел в Канаде, где гостиницы тщательно охраняются. Когда мы вернулись после спектакля, нам сообщили:    - Какой-то человек заявил, что вы назначили ему встречу и он будет вас ждать; вел он себя очень странно, вошел в лифт и просидел там шесть часов, отказываясь выйти!    Я уже все поняла и попросила описать мне внешность незнакомца: черные очки, очень бледное худое лицо, на вид ему лет сорок...    - В конце концов его препроводили в полицию. Там ждут ваших указаний...    Я отправилась туда и заявила, что готова переговорить с ним, но только в присутствии полицейского.    - Прошу вас, мсье, перестаньте меня преследовать, оставьте меня в покое! Я не хочу и не могу исполнять арии из вашей оперы! Ваши песни не для меня!    Он сказал мне просительным, жалобным тоном:    - Но я трачу из-за вас столько денег...    - Мсье... я ведь не прошу вас ездить за мной. Думаю, что вы и впрямь тратите кучу денег. Причем бессмысленно. У меня есть свой стиль, свой репертуар. Я не утверждаю, что вы лишены таланта, я не вправе об этом судить! Потому что в оперном искусстве не разбираюсь...    - Я уверен, что мне удастся вас переубедить! Вы можете исполнять мои арии! Вы сами не понимаете своего подлинного призвания! Моя опера создана именно для вас, это вы меня вдохновили!    Он оставался в полиции два дня, до тех пор пока я не уехала из Монреаля.    Следующая встреча состоялась в Рио-де-Жанейро... Каждый раз, когда я попадаю в этот город, то совершаю паломничество туда, где высится Корковаду...    И вдруг я увидела его. Как он мог знать, что я приду сюда, хотя час тому назад я и сама этого не знала: просто освободилась в театре раньше, чем думала. Видимо, он следовал за мной по пятам. И тут я не на шутку испугалась. Взяла под руку тетю Ирен, и мы торопливо стали спускаться по ступенькам, пробираясь сквозь толпу верующих, чтобы уйти от погони...    Случается, несколько месяцев либо даже год или два я ничего не слышу о нем. И внезапно он вновь возникает на моем пути. Где он пропадал все это время? Может, в психиатрической больнице? Джонни навел справки: выяснилось, что этот человек - сын пастора из Швейцарии; приезжая в Париж, он находит приют у какой-то графини, она живет в Нейи, недалеко от меня. Однажды я не выдержала и позвонила ей по телефону. Трубку взяла какая-то дама. Голос у нее был немолодой.    - Да, я все знаю, - грустно сказала она. - Но прошу вас, повидайте его, поговорите с ним!    - Мадам, я уже с ним говорила... И могу только повторить то, что уже сказала: я не могу и не хочу петь арии из его оперы! Пора ему это понять...    - Я знаю... но вы тоже должны понять его. Ведь он только вами и живет. Среди ночи вскакивает и, впадая в транс, зовет вас...    Я не решилась спросить ее о характере их отношений. То была слишком деликатная тема... Но он мне мешал жить. Все так же неожиданно появлялся на моем пути. Особенно я была травмирована во время Международного фестиваля песни во Франкфурте, когда он в приступе безумия ворвался в нашу гостиницу. Он кричал, что убьет Джонни Старка! Служители гостиницы препроводили его в полицию в очередной раз. Оружия при нем не было.    Довольно долго о нем не было ни слуху ни духу. Но в один прекрасный день он снова объявился. Это случилось в 1986 году в Пекине, когда я гастролировала в Китае... Какой-то человек проник за кулисы, куда посторонним входить не разрешалось. Это опять был он! Какая-то фантасмагория, да и только! С помощью переводчика я объяснила, что не желаю видеть этого субъекта, который меня нагло преследует. Представители службы порядка выставили его из театра. С тех пор я его больше не видела, но постоянно жду, что вот-вот где-нибудь появится этот помешанный с лихорадочно возбужденным лицом и я снова почувствую его пристальный взгляд, устремленный на меня сквозь черные очки...    Меня уже двадцать лет преследуют такого рода безумцы. Я хорошо помню, что незадолго до автомобильной аварии меня приводили в ужас какие-то люди, подстерегавшие меня в коридорах дома, где я поселилась. Кто они были: сумасшедшие или фанатичные поклонники? Это даже побудило меня переехать в другой дом: в прежнем было столько темных углов и закоулков... Однажды я пригласила своих сестер Матиту и Режану провести отпуск в Париже. Неожиданно из Авиньона позвонил отец. Он получил записку, где было сказано, что если он не положит ночью в таком-то часу и в таком-то месте на берегу Роны пятнадцать миллионов франков, то обеих его дочерей похитят в столице... Бедный папа! У него не было пятнадцати миллионов. И откуда они могли бы у него взяться! Многие заказчики забывали с ним расплатиться или добивались скидки, говоря: "Зачем вам вообще нужны деньги, у вас ведь дочь миллиардерша!" В указанный час полиция устроила засаду. Папа отправился в назначенное место. Там никого не было. Должно быть, злые шутники в это время немало потешались...    В другой раз кто-то позвонил ему по телефону и сообщил, что с другой моей сестрой - Мари-Франс - произошел несчастный случай. Нетрудно понять, как папа переволновался. На самом же деле она была цела и невредима.    Подобные выходки, отравлявшие жизнь моей семье, лишали меня покоя... Я начала дурно спать. Несмотря на все доводы тети Ирен и Джонни, я испытывала страх. Я от него практически так и не избавилась. Временами я о нем забываю, но затем возникают новые угрозы, новые попытки шантажа, новые шутки дурного тона, и мной опять овладевает страх.    В 1971 году в мастерской отца трижды выбивали стекла и опустошали его конторку. Мне это казалось и кажется несправедливым. Уж лучше бы донимали меня.    Помимо свихнувшихся попадались мне и просто мошенники.    Однажды, возвращаясь домой, я нашла возле двери какой-то странный сверток. Я тотчас же обратилась к привратнику. По его словам, ко мне приходил какой-то мужчина и, не застав никого дома, оставил этот сверток на половике у моего порога. Сперва все это показалось мне забавным, но, вспомнив о письмах с угрозами взорвать мою квартиру, я в очередной раз обратилась в полицию! Сверток развязали и обнаружили в нем какое-то непонятное устройство, в приложенном листке пояснялось, что это "сверхгенератор". Изобретатель утверждал, что с помощью этого пробного образца можно получать горючее из какой-то простейшей смеси, большую часть которой составляет вода. История эта имела продолжение: в один прекрасный день ко мне обратился некий адвокат. По его сведениям, я вложила два с половиной миллиона франков в создание этого прибора. И он предъявил обязательства, якобы подписанные мной. Я сразу же обнаружила, что моя подпись подделана. "Изобретатель" воспользовался моим именем как приманкой для доверчивых простаков. Больше того: чтобы подтвердить связывающую нас дружбу, он умудрился сфотографировать меня, когда я обнимала какую-то девочку после окончания концерта (дети часто поднимаются на сцену и вручают артистам цветы); он утверждал, что это его дочь по имени Мирей... а я - ее крестная мать! Мне пришлось подать на него в суд по обвинению в подлоге. Уголовное дело было прекращено, так как ответчика признали невменяемым...    Я опускаю другие подобные случаи.    Один крестьянин, которого я никогда не видела, пришел к моей маме. При взгляде на его ручищи она испугалась и мысленно назвала его душителем. Он объявил ей, что мы с ним решили пожениться и назвал не только день, но даже час будущей свадьбы. Он много раз писал в контору Старка, требуя, чтобы были разосланы приглашения на "нашу" свадьбу, и так как ему, конечно, не отвечали, однажды он сам появился на пороге:    - Вы... вы не умеете себя вести! Вот когда я женюсь на Мирей, вы не то запоете!    По его письмам можно было понять, что он не в своем уме...    В потоке получаемой нами почты встречались душераздирающие послания. Одно из них так потрясло всех, что решили показать его мне: какая-то женщина писала, что у ее ребеночка обнаружили опухоль мозга и ему предстоит операция; до этого она хотела бы совершить паломничество в Лурд, но у нее нет для этого средств. Джонни согласился, что следует помочь этой несчастной женщине: дать ей денег на поездку, а если понадобится, то и на жизнь. Однако он все же решил предварительно навести справки. Оказалось, что никакой опухоли не было, да и ребенка не было. Особа эта сидела без работы, изредка перебиваясь поденщиной, и решила таким способом поправить свои дела.    К счастью, приходили письма и от истинных почитателей моего таланта. Некоторые из них стали впоследствии моими друзьями. Однажды компания "Эр Франс" пригласила меня поехать в Бразилию для участия в конкурсе, который она проводила в память о Мольере; там я познакомилась с одним из служащих этой компании, который покупал все мои пластинки и знал наизусть многие песни из моего репертуара. По роду службы он часто бывал в разъездах и нередко встречал меня на Рождество или под Новый год в разных концах света. Он даже прилетал в Китай, чтобы повидать меня.    Моя молоденькая почитательница из Германии по имени Карин стала моим секретарем и теперь, в Париже, ведает моей корреспонденцией на немецком языке. Другая немка - Гизела (кстати, она удочерила маленькую кореянку) - старается не пропускать мои сольные концерты во Франции. Еще одна немка - Вини, приезжая в Париж, останавливается у меня. Она прекрасно владеет тремя языками; мне хочется, чтобы она жила у меня подольше, потому что, беседуя с ней, я делаю успехи в английском и немецком языках. Можно было бы упомянуть еще Сильветту, Эдди, Жан-Мишеля... Свои отпуска они проводят, сопровождая меня во время летних гастролей. Их дружеская привязанность трогает. Кроме того, они хорошие судьи, и я часто исполняю им свои новые песни, прежде чем вынести их на суд публики.    Не могу не сказать о молодом моряке с корабля "Жанна д'Арк". Проводя свой отпуск в Париже, он обычно приходил в нашу контору, чтобы получить мой автограф на пластинках. Мама радушно приняла его в Авиньоне, когда он приехал туда, воспользовавшись увольнительной. Он очень любит свой корабль и сожалеет, что я на нем ни разу не побывала. В самом деле, я выступала на кораблях "Клемансо" и "Фош" (с дебютантом Мишелем Сарду), но посетить "Жанну д'Арк" мне так и не довелось.    Все эти почитатели моего таланта, а также те, о которых я не упоминаю только за отсутствием места, - люди очень славные; их теплое отношение помогает мне забывать о помешанных, которых я боюсь.    Существует также длинный (мне он кажется нескончаемым) список тех, кого молва называет претендентами на мою руку.    Список этот был начат сразу же после моего первого успеха в Париже. Один молодой авиньонец объявил себя моим "суженым", его примеру последовал второй, затем третий... Между тем многочасовой труд на фабрике и строгость, в которой отец воспитывал своих дочерей (особенно меня, старшую), исключали даже помыслы о каких-либо интрижках, которые меня, надо сказать, никогда не занимали и не привлекали. Потом пошли разговоры о том, что во время гастролей Мирей обнималась с каким-то танцором или музыкантом... В оправдание журналистов можно заметить, что нас, артистов, нередко фотографируют, когда мы впадаем в эйфорию. Так бывает перед началом или во время концерта, когда мы верим в успех. Бывает это и после выступления, когда все вместе переживаем свою победу или поражение и в наших взглядах отражается связующая нас духовная близость.    Мы, артисты, отличаемся от других людей. Мы не похожи на тех, кто у себя на службе проявляет известную сдержанность. Мы каждый раз переживаем все, что с нами происходит, с непонятной для постороннего наблюдателя фамильярностью, хотя порой не встречаемся друг с другом по нескольку лет. Мы будто созданы для мимолетных встреч, разлук и новых встреч. Вот почему мы и обнимаемся так пылко... но это отнюдь не всегда ведет к постели: только по желанию!    Что до меня, то я вступила в мир песни, как вступают в монастырь. Правда, светский и позолоченный, но все же монастырь. И владела мной истовая вера. И отчаянная надежда провинциальной девочки на манящий успех. А повзрослев (разумеется, относительно), я осознала, что долгожданное чудо свершилось и я должна делать все, чтобы оно не исчезло. Дело не в том только, что я была бедна, а стала богатой. Жизнь всей семьи Матье должна была измениться. Я всегда считала и до сих пор считаю, что сама судьба предначертала мой путь, и иного пути у меня быть не может. Разве скаковая лошадь, стремясь к далекому финишу, смотрит по сторонам?!    Чем дальше я продвигалась вперед, тем глубже постигала жизнь. Тем яснее мне становилось, сколь хрупка моя карьера: любой ложный шаг мог стать роковым. Мне помогли это понять - что совсем не просто, когда тебя провожают возгласами "браво", преподносят букеты цветов, хвалят и обнимают после концерта, - те, кто меня окружал и всегда живет в моем сердце: Старк, Кокатрикс, Шевалье, Тино Росси... Они ведь и сами прошли через такое испытание.    Между тем журналистки - от начинающей до самой маститой (ко мне присылают главным образом женщин, полагая, что им скорее удастся "извлечь меня из раковины") - постоянно задают один и тот же вопрос: "А как насчет любви"?    Да, как поется в песне: "Жить невозможно без любви". Я, однако, обхожусь без любви.    Самой занятной в этом плане была моя встреча с Мени Грегуар, которая слывет знатоком по части сердечных дел. Женщины, которые слушают или читают ее высказывания, поверяют ей такие секреты, говоря о которых, обычно краснеют. Вот как было дело со мной.    Она явилась ко мне летом 1969 года, когда я уже больше трех лет вела жизнь певицы... и по распространенному мнению уже должна была познать любовь. Итак, о любви... Мени начала разговор, как заправский специалист по психоанализу:    - Закройте глаза, я буду медленно произносить слова: Любовь... Свобода... Бегство... Успех... Нежность... Усталость... Одиночество... Ребенок... Отец... Достоинство... Семья... Мужество... Какие из этих слов вы запомнили?    - Отец. Любовь. Нежность. Мужество.    - А знакома ли вам любовь?    - Нет. Легкий флирт бывал, но настоящей любви не было. Ведь моя взрослая жизнь только начинается.    - А ведь вы поете о сильной страсти, которая сметает все преграды.    - Но это как в кинофильме. Актер играет убийцу, а в жизни он никого не убивал.    По-моему, яснее не скажешь. Однако она продолжает допрос, добиваясь, почему я не назвала слово "одиночество".    - На сцене я себя чувствую в безопасности. Когда со мной публика, я не одинока.    - Представьте себе, что я прилетела с Марса. И спрашиваю: "Кто такая Мирей Матье?"    - Та, что поет... Как пекарь выпекает хлеб.    Да, пекарь выпекает хлеб, но у него не спрашивают, спит ли он с кем-нибудь и с кем именно. Артиста же - тем самым выставляя его на всеобщее обозрение - спрашивают. А если он отказывается отвечать, подвергают допросу с пристрастием, без труда находят лжесвидетелей, как на неправом суде, предъявляют улики... фотографии! Фотоаппарат превращается в недреманное око! В ход идут даже снимки с незнакомыми людьми, потому что возле нас, артисток, вечно крутятся "очаровательные" незнакомцы.    - Вы позволите (или попросту: "Ты позволишь?"), Мирей? На память!    А некто в это время щелкает фотоаппаратом. И потом я с изумлением обнаруживаю, что в Германии я слыву замужней дамой, а в Бразилии - матерью семейства...    Иногда всплывают уже не анонимные "претенденты".    Приехав в 1968 году в Лондон, я узнаю, что, оказывается, какой-то певец оставил свою профессию и стал учить меня английскому языку. А в Париже, когда я лежала в больнице после автомобильной аварии, со мной будто бы познакомился молодой американец и с тех пор мы с ним неразлучны.    Особенно урожайным на подобные выдумки стал 1969 год! Помимо принца Чарлза (о нем я уже упоминала) фигурировал некий господин: он каждый вечер присылал мне в гостиницу "Савой" охапку красных роз (розы мне действительно присылали!).    В 1970 или 1971 году я с интересом узнала, что веду двойную жизнь, крутя любовь с молодым врачом из очень хорошей семьи... Живет он в Лилле, и я коротаю с ним "часы досуга"... Последнее выражение заставило меня расхохотаться. Примерно в это же время я принимала участие в торжественном открытии телевизионного центра в Мехико, и потому, как и следовало ожидать, появились слухи о моих любовных похождениях в этой стране. Фигурировали несколько персонажей - от безвестного студента до важного лица... Я никогда не скрывала своего возраста, и однажды некий доброхот посетовал, что я становлюсь старой девой. Мирей Матье - старая дева? Не может быть! Она, верно, уже давно пустилась во все тяжкие! Видимо, дело не обошлось без Майка Бранта. Недаром же он участвовал в моей передаче "Аист..." - красноречивый намек! Это произошло на празднестве в городе Кольмаре... И вдобавок...    В 1972 году госпожа Солей предсказала, что я встречу красивого иностранца. Их было предостаточно. В том году в городе Бразилия все мои музыканты были наряжены как футболисты. Это было сделано в честь Пеле, который стал потом одним из моих добрых друзей. Мы не раз фотографировались вместе с ним, даже в Париже! Разве это не доказательство?!    А Франсис Лей, с которым мы неразлучны с тех пор, как он написал песню "История любви", - не обо мне ли в ней говорится? А позднее он сочинил другую песню, "Все ныне изменилось под солнцем". И это неспроста! Кстати, отчего это я в этом году зачастила в Италию? В Италии полным-полно красивых молодых людей, и почти все они брюнеты, как и южане из моего окружения, как мексиканцы, как Пеле. Видать, брюнеты в моем вкусе!    Слыша такие разговоры, я иногда смеялась, но порой выходила из себя.    Джонни и тетя Ирен успокаивали меня.    - Зачем ты обращаешь на это внимание? Пусть себе болтают, - говорили они.    - Почему они не обсуждают любовные похождения какой-нибудь другой певицы?    - Потому что она, "какая-нибудь другая", ни для кого не представляет интереса. Обо всех известных актрисах сплетничают. Ты ведь была в Голливуде. Подпиши ты контракт с Пастернаком, и тебе на следующий же день приписали бы роман с каким-либо красавцем из его команды; ты мигом стала бы невестой, потом замужней дамой или даже, чего доброго, брошенной женой. От молвы не уйдешь... Пусть себе болтают.    - Вам легко говорить. Людей-то потом не разубедишь. Кому какое дело: страдаю я по кому-нибудь или не страдаю?    - Людям нравится думать о тебе так, как им хочется, - говорила тетушка.    - Знаю, у всех у них комплексы. А я человек простой.    - И все же болеть из-за этих пересудов не стоит...    Увы, я не замечала, что больна-то была она сама.    - Ты не устала, тетушка?    - Нет... пустяки.    Так она мне все время и отвечала: "нет" и "пустяки". Я замечала, что она немного осунулась, но в этом не было ничего удивительного, ведь только что закончился напряженный для нас год, мы буквально пересаживались с самолета на самолет - Бразилия, Германия (как обычно), Ливан, Иран, Япония. В Японию я приехала на очень короткий срок, чтобы выступить по телевидению. С нами не было нашего дирижера, и меня тревожило, сумеют ли музыканты сразу найти нужный темп... Но когда я вошла в телевизионную студию, выяснилось, что они уже все отрепетировали, и так хорошо, что я тут же начала петь вместе с хором! Уже в этот первый приезд я сразу поняла, что такое японская организованность.    В следующий раз мы прибыли в эту страну в полном составе и со всем своим оборудованием: мне предстояло выступать с сольными концертами во всех главных городах. Мы оказались в ином, непривычном мире. Помню, что уже в аэропорту тетушка пришла в восторг при виде букетиков, украшавших помещение, где проверяют паспорта; букетики были в истинно японском стиле: веточка и один или два цветка, но подобраны они были с удивительной гармонией и сочетанием красок.    Тетя Ирен была покорена.    - Япония всегда была страной моих грез, - сказала она мне, - с тех пор, как я в раннем детстве увидела спектакль "Страна улыбок", поставленный любительской труппой. Твоему дедушке принес билеты какой-то клиент, который остался очень доволен фамильным склепом, сделанным по его заказу!    Нигде - ни в Лондоне, ни даже в Нью-Йорке или Москве - нас так не поражала новизна окружающего, как в Японии. Порой перестаешь понимать, куда ты попал - в мир будущего или мир прошлого. Ошеломляет интенсивное движение по многочисленным дорогам и эстакадам, поражают небоскребы, и вдруг перед тобой - типичный японский дом: перед тем как войти туда, нужно снять обувь, и вас встречает хозяин в кимоно... Деловые люди одеты по-европейски - белоснежная сорочка, строгого стиля костюм, очки, "дипломат", - а кланяются они с такой церемонностью, с какой, должно быть, кланялись самураи. На мои концерты японки приходили в традиционных вечерних нарядах, их сложного покроя платья украшал сзади такой пышный бант, что непонятно было, как им удается, не помяв его, сидеть в кресле!    Сначала зал встречал меня так холодно, что я невольно думала: "Я совсем не нравлюсь публике... Меня, видимо, здесь ждет полный провал!" Уходя со сцены после первого отделения, я с опаской поглядывала на японца, директора театра, который по-прежнему невозмутимо улыбался.    - Это ужасно, Джонни. Я им явно не по вкусу!    А он перед тем, как я выходила на сцену после антракта, напутствовал меня, как боксера: "Вперед, Мирей! Держись!"    Покидая кулисы, я видела взволнованное лицо тети Ирен, судорожно прижимавшей к груди термос с липовым отваром... Но по окончании концерта зал провожал меня стоя, хлопая в ладоши в ритме "три - три - три - один"; как мне объяснили, это означает, что публика весьма довольна.    Мы с облегчением вздыхали. Но на каждом шагу нас ожидали новые сюрпризы.    - В этой стране тебя бросает то в жар, то в холод! - говорила тетушка.    Порой достаточно сойти с дороги, где ежеминутно рискуешь попасть под колеса автомобилей, и ты внезапно оказываешься в прелестном старинном парке, видишь небольшой храм в конце причудливо изогнутой аллеи, где верующие благоговейно развешивают на ветвях деревьев бумажные трубочки...    - Что там внутри? - спрашиваю я. - Быть может, конфеты?    Подойдя ближе, мы видим, что верующие достают из ящика с помощью палочки одну или несколько трубочек, сообразуясь со своим кошельком. Мы не решаемся под строгим взглядом стоящего рядом монаха купить себе трубочку. Приглядевшись, понимаем, что трубочки внутри пустые, а снаружи на них начертаны какие-то иероглифы, которые всякий, купивший их, с трепетом прочитывает.    - Должно быть, там написаны священные слова, - высказывает догадку тетушка.    Позднее мы узнаем, что на трубочке - предсказания и, вешая ее на дерево, можно надеяться, что они исполнятся.    Самая удивительная встреча у нас была с чемпионом по сумо Такамьяной. Сумо - вид спорта столь же популярный в Японии, как бейсбол - в Америке или футбол - у нас; он очень заинтересовал Джонни. Продюсер привел нас в святая святых, иначе говоря - в клуб, где тренируются будущие чемпионы. Они приходят туда в пять часов утра! Я подумала, что их, наверное, кормят на убой - такие они все были упитанные. Но нет: оказывается, они приходят сюда натощак, хотя тренировка продолжается все утро.    На нас это произвело большое впечатление.    Лишь в полдень молодые борцы, которые уже весят по сто килограммов, почтительно прислуживают за трапезой чемпионам, чей вес нередко достигает и двухсот килограммов...    Именно столько весит Такамьяна (он по происхождению гаваец)... Своим приятным обхождением он очаровал тетю Ирен. Она ожидала встретить какого-то "изверга", а на самом деле - как все те, кто отличается недюжинной физической силой, - борцы, занимающиеся сумо, - их здесь просто обожествляют - люди добрые и миролюбивые.    Помимо помещения для тренировок у них есть музей и огромный зал для состязаний. Японцы - завзятые игроки, они делают ставки на любимых спортсменов. Джонни не менее азартен, чем любой японец! Он присутствовал на одной из схваток. И держал пари. По своему обыкновению он, как и на скачках, поставил на аутсайдера, и продюсер, который нас туда привел, проиграл!    Тетя Ирен необычайно осмотрительна, когда речь идет о кушаньях, которые подают в ресторанах, а их тут великое множество. Искусно выложенные на витрине, они выглядят очень заманчиво.    - До чего красиво! До чего красиво!    - Да... остается только узнать, насколько все это съедобно... Будь осторожна, Мими. Тебе нельзя болеть! Ты завтра поёшь!    И тетушка добровольно взяла на себя роль подопытного кролика: она все пробовала первой.    - Слишком много сахару. А ведь это же рыба...    Бывая в больших ресторанах, мы, естественно, отведали искусно приготовленное блюдо "суси" - ломтики рыбы, которые подают на изящно вырезанных листьях бамбука. Попробовали мы и слоеный пирог - "темпура" - с начинкой из рыбы, рачков и овощей. Но больше всего поразила Джонни трапеза, которую нам предложили в ветхом глинобитном домике под соломенной крышей. Там посреди комнаты стояла огромная жаровня. Повар, опустившись на корточки (как и мы!), с необычайной ловкостью поджаривал говядину и рыбу...    - Как это они ухитряются? - недоумевал Джонни. - Мы бы на их месте прокоптились заодно с мясом? Нет никакой трубы для тяги!    Подняв голову, человек, колдовавший у жаровни, указал на дыру в центре соломенной крыши:    - Само собой уходит, само собой...    Больше ничего вытянуть из него не удалось.    Однажды Джонни появился с новостью, которая лишила тетушку присущего ей олимпийского спокойствия: на сей раз нас приглашали к себе гейши. Это слово произвело на нее неожиданный эффект.    - Вы полагаете, что Мими можно туда пойти? - спросила она.    - Я навел справки, - успокоил ее Джонни. - Гейши совсем не то, что вы думаете. Они прекрасно воспитаны и образованы, хорошо музицируют и поют... Необыкновенно женственны и обаятельны. Они украшают собой обеды для почетных гостей, и это стоит очень дорого.    Это был незабываемый банкет. Гейши в своих национальных, изысканно богатых платьях были очаровательны. Я не могла отвести глаз от сидевшей рядом со мной гейши - так затейлива была вышивка на ее тканом узорчатом платье. Она свободно говорила по-английски и вполне сносно по-французски, что позволило нам беседовать о Париже, о котором она немало знала из книг наших поэтов (к моему смущению, она прочла наизусть несколько стихотворений Клоделя). Она пользовалась духами "Шанель №5", знала наши журналы мод... и даже, думаю, из вежливости, упомянула о моих пластинках. У нее были тонкие гибкие руки, изящество которых трудно было не оценить, когда она обмахивалась веером или наливала в рюмку рисовую водку. Словом, все в ней было прелестно. Я вскоре почувствовала себя в ее обществе до того непринужденно, что к концу обеда отважилась спросить, как ей удается столь изумительно пользоваться косметикой: лицо у нее, казалось, покрыто белым лаком, глаза искусно подведены, но больше всего поражала ее прическа - невероятное сооружение, где цветы соседствовали с позолоченными нитями, блестевшими как бриллианты; прическа колыхалась при самом легком движении головы... Должно быть, для того, чтобы выглядеть так великолепно, нужно было потратить целый день! Гейша, сидевшая рядом с тетей Ирен, делилась с ней кулинарными секретами, а та, что сидела возле Джонни, рассуждала об экономической политике Японии. После трапезы они начали петь, аккомпанируя себе на струнных инструментах, а потом принялись танцевать - я до сих пор не могу понять, как это им удавалось в пышных нарядах...    - Благодаря тебе, - сказала мне тетушка, - я побывала в царстве моей мечты...    Увы, всем нам предстояло вскоре побывать в "царстве кошмара".    Был предусмотрен мой сольный концерт в Хиросиме.    Конечно, мы знали, что произошло в этом городе. Но плохо себе представляли. Мы приехали туда с нашей переводчицей Мицуко, которая научила меня правильно петь по-японски песню "Сакура, сакура" (что значит "Вишня в цвету"). Я сказала ей, что хочу повидать здешний Мемориал. Мицуко, поколебавшись, ответила: "На вас это произведет тягостное впечатление..." Она была права... То, что предстало нашим глазам, почти невозможно было перенести.    Мы были потрясены. Все без исключения. В глазах у музыкантов стояли слезы. Не знаю, как мы сумели дать концерт в этот вечер... так мы были взволнованны.    Я еще семь раз побывала в Японии. Видела иные пейзажи, иные храмы... но уже без Ирен.    Начиная с декабря 1972 года я стала замечать, что здоровье тетушки пошатнулось. На праздники она уехала в Авиньон и показалась там гинекологу. Возвратившись, она уверила меня, что все обстоит благополучно. Просто она переутомилась. Мы должны были задержаться в Париже до начала февраля: я готовилась к выступлению в "Олимпии". Мне хотелось, чтобы оно отличалось от прежних. Вместе с Артуром Пласшаром мы включили в программу танцевальные номера. Эта идея мне очень нравилась. Кроме того, я решила чередовать песни романтические, которые всегда нравились публике, с шуточными песенками. Точнее сказать, я решила первое отделение концерта провести в своем "классическом стиле", а все второе в движении вместе с танцорами. Блестки, перья, большое боа в стиле мюзик-холла и манера петь, как в настоящем ревю; время от времени танцоры будут держать меня на вытянутых руках. Я много смеялась и работала до седьмого пота, усердно готовясь к репетициям. Композиторы у меня были чудесные: Поль Мориа, Мишель Легран, Эннио Морриконе (я часто встречалась с ним в Италии) и, как всегда, Франсис Лей...    Джонни пришла в голову блестящая мысль:    - А что, если попросить Матье нарисовать для тебя афишу? Матье и Матье... звучит неплохо!    Но как добраться до маститого художника? Это было непросто. К телефону он не подходил; можно было только послать ему письмо или телеграмму. В конце концов поручили Надин подстеречь его. Но из дома он не выходил. Оставалось лишь добиваться личного свидания. Однако он не впускал к себе даже почтальона! Всю корреспонденцию оставляли у дверей. Наконец она была допущена в "святилище" - великолепный особняк; ее проводили в просторную гостиную...    - Ну а дальше? Что дальше?    - Посреди комнаты стояло кресло... большущее кресло... оно походило скорее на трон, понимаешь?    - На трон?!    - Да. И позолоченный!    Надин была так взволнованна, словно повидала Людовика XIV. Художник попросил прислать мои фотографии в разных ракурсах.    Когда она снова пришла к художнику - как всегда величественному, с пышными усами, - он показал ей несколько эскизов афиши. Какой из них ему самому больше нравится, он не объяснил, а спросить его об этом Надин не посмела. Затем он достал свою фотографию, пририсовал к ней мой профиль и вручил ей с такой надписью: "Надин Жубер - на память о двух Матье". Надин заказала для нее рамку.    Афиши, сверкавшие синими, белыми, красными лучами, были расклеены по всему Парижу. Я нашла, что афиша выполнена с истинным вдохновением, но была очень разочарована тем, что художник так ни разу и не пришел меня послушать. Поэтому я его никогда и не видела.    Подготовка к выступлению в "Олимпии" потребовала от меня адского труда. Это, без сомнения, помешало мне заметить, что прежний образ жизни тети Ирен изменился... Она все чаще ложилась днем отдохнуть. Но я все еще не испытывала тревоги. Думала, что она пока еще не пришла в себя после прошлогодних гастролей, когда мы объехали с ней чуть ли не полсвета. 1973 год начался для меня радостно, к новому спектаклю я готовилась в приподнятом настроении. И не предчувствовала, какой ждет меня удар. Не догадывалась, что наступивший год будет для меня годом скорби.    Мне нередко говорили, что интуиция у меня развита, как чутье у кошки. Куда же делась на этот раз моя хваленая интуиция? Видимо, я была всецело поглощена предстоящими выступлениями. А ведь мне следовало обратить внимание на то, что у Джонни временами какой-то странный взгляд, что у Надин слишком часто повторяются приступы мигрени. Уже давно пора было задуматься, отчего у тетушки такие круги под глазами. Они всё старательно скрывали от меня, потому что вот-вот должны были начаться мои концерты в "Олимпии", а уж они-то прекрасно знали, что там, как обычно, от меня многого ждут! А я походила на женщину, которая думает только о том, как покорить того, в кого она влюблена. Ведь я уже три года не встречалась лицом к лицу с парижской публикой.    Возвращаясь вечером домой, я заставала тетю Ирен на ногах, и для меня был уже приготовлен легкий ужин. Я и не подозревала о том, что она весь день провела в постели, чтобы устроить для меня вечером небольшое представление.    - Я уверена в твоем успехе, - говорила она. - У тебя замечательные песни... И знаешь... ты хорошо подстрижена. Тебе так идет эта прическа! Никогда не вздумай ее менять, лучшей не найдешь. Обещай мне!    - Хорошо, тетушка!    Тогда я не придала большого значения своему обещанию, просто ответила не задумываясь.    Порой меня спрашивают: "Почему вы никогда не меняете прическу?" Я отвечаю: "Потому что она мне нравится". Но настоящая причина иная, я свято выполняю свое обещание...    Жить тетушке оставалось недолго. Сказал мне об этом Джонни. Не в лоб, осторожно. Быть может, он еще сохранял надежду. Выжидал, пока не закончатся мои выступления в "Олимпии". Я знала, что по его настоянию тетушка снова показывалась врачу.    - Что он тебе сказал?    Она ответила:    - Нашел, что я переутомлена, но это не страшно... Да, обнаружил какие-то полипы... Придется их удалить...    Однажды я заметила, что у нее кровотечение.    - Ничего серьезного, Мими. Это все те же полипы...    И она перевела разговор на другую тему. Она была очень довольна одобрительными отзывами критиков о моих концертах в "Олимпии".    - Ты видела, что пишет Флеутэ (критик газеты "Монд")? Слушай: "Ее солнечный голос впечатляет теперь еще сильнее, он обогатился новыми оттенками. Мирей Матье показала замечательный спектакль в американском стиле".    Со счастливой улыбкой она обнимает меня:    - Я спокойна за тебя, дорогая. Ты теперь на верном пути.    Джонни, как всегда, показывал ей контракты: мои гастроли были расписаны на два года вперед! И я уже строила планы на будущее: как всегда, Америка и Германия, опять Япония, затем Дальний Восток, потом Мексика... Я не замечала или, обманывая себя, старалась не замечать, что у Надин с некоторых пор странное выражение лица.    И вот однажды, чудесным мартовским утром, Джонни пригласил меня к себе в кабинет. Этот кабинет мне всегда нравился, я там чувствовала себя как дома, с ним было связано столько воспоминаний; придя туда в первый раз, я замерла перед картиной Дюфи, которая привлекла меня буйством красок (на ней был изображен ипподром). Я воскликнула:    - Какая красивая картина!    - Это копия.    - Вот оно что... - разочарованно проговорила я.    - Хорошая копия лучше плохого оригинала.    - Тогда почему вы не хотите, чтобы я подражала Эдит Пиаф?    Как это было давно. Какой долгий путь уже пройден. Я думала обо всем этом, когда Джонни неожиданно произнес:    - У тети Ирен рак.    Гром среди ясного неба!    - Рак матки. Нужна операция. Во всяком случае, ее надо немедленно положить в больницу. Она и так слишком долго тянула...    - А сама тетя знает?    - Да. Но не хочет, чтобы знала об этом ты. Потому и говорит: полипы.    С этого дня я вступила в их игру. Тетю Ирен оперировали в начале апреля. Но, увы, слишком поздно. Возможно, ей продлили жизнь на месяц или на два... Слово "рак" в наших разговорах никогда не упоминалось. Тетушку выписали домой для "долечивания".    - Май в Париже... что может быть красивее, - повторяла она.    Но любовалась она весенним Парижем только из окна. Думаю, она хотела продержаться как можно дольше ради меня. Мы обе играли комедию. Старались казаться веселыми. Вспоминали о наших поездках. Она хотела уверить меня в том, что я принесла ей много счастья. Ей и всему семейству Матье. А я продолжала выступать на сцене как ни в чем не бывало. Хорошо еще, что мне помогала Надин: когда мы оставались с ней вдвоем, выдержка покидала меня.    - Ах, я думала, что поправлюсь быстрее, - притворно удивлялась тетушка. - Как видно, не сумею поехать с тобой в Копенгаген.    Гастроли там продолжались всего четыре дня, но они показались мне вечностью. Предстояло также записать две пластинки. Принимала я участие и в нескольких телевизионных передачах: "Руссель" (в постановке Ги Люкса), шоу Тьерри Ле Люрона и шоу Шарля Азнавура...    Тетя Ирен смотрела все эти передачи по телевизору. Временами я говорила себе: "Ей становится лучше. У нее такая сильная воля. Она спасена..."    Всю свою жизнь я верила в чудеса.    Но внезапно у нее начинался озноб, ее мучили боли... Я вызывала Надин, а та звонила врачу и просила его быстрее приехать...    У нас была служанка Брижит, очень нам преданная. Она помогала мне ухаживать за больной. Время от времени тетушка, делая вид, будто ей стало лучше, говорила:    - А ведь медные кастрюли у вас не в лучшем виде, Брижит!    - Верно, мадам. Я их непременно начищу!    Однако теперь уже никто не обманывался.    Приближались летние гастроли. Я должна была уехать из Парижа 20 июля, а возвратиться лишь 22 августа. Меня ожидал привычный маршрут: Остенде, Кнокке, Аркашон, Биарриц... Тетя Ирен сказала, что для нее, "выздоравливающей", такая поездка, пожалуй, не по силам... И она уехала в Авиньон.    Марсель, Арль, Динь, Ницца, Канн, Кассис, Алее, Виши... Когда я пела в Арле, тетя Ирен, превозмогая слабость, приехала туда со всей нашей семьей. Она сильно исхудала, но так радовалась встрече, что лицо у нее светилось, и мне показалось, будто она выглядит немного лучше. Она мне часто писала. Возвращалась к нашим общим воспоминаниям, а их было у нас так много! Такого рода воспоминания представляются маловажными, но потом замечаешь, что они приносят столько радости. Я ей регулярно звонила.    - Помнишь, Мими, сколько времени твоя мама собиралась показать свой Дюнкерк твоему отцу... Долгие годы она повторяла: "Ты скоро увидишь Север, наш Север тоже красив!" Однако они там толком ничего не повидали: стоял август, а в Дюнкерке дождь лил как из ведра!    Иногда тетушка еще смеялась. Но все реже и реже. Однако на боли она никогда не жаловалась.    Как-то она мне сказала:    - Никогда не забывай о том, как много для тебя сделал Джонни... Впрочем, за тебя я спокойна: ты не из тех, кто забывает добро...    Я поняла, о чем она говорит. Именно благодаря ей не произошло разрыва между Старком и моей семьей, когда я стала совершеннолетней. Из Авиньона им казалось, что успех ко мне пришел сам собой и отныне, достигнув совершеннолетия, я, естественно, могу обойтись без посторонней помощи. Но тетя Ирен видела все своими глазами и понимала, что без помощи опытного дяди Джо я бы недалеко ушла в джунглях шоу-бизнеса! Мы все обсудили с ней вдвоем. В финансовых делах была полная ясность, и вел их сведущий адвокат. Мы все объяснили отцу и убедили его. Это был мой первый важный шаг после совершеннолетия. Я твердо стояла на своем, и Джонни остался с нами...    Мои сольные концерты продолжались, увы, без перерыва; у меня не было возможности приехать и обнять тетушку. Вернувшись из Арраса в столицу, я приняла участие в празднике газеты "Юманите"; о нем у меня сохранилось своеобразное воспоминание: единственный раз в жизни меня забросали... помидорами (под цвет праздника!). Это было делом рук небольшой компании озорников, решивших повеселиться. Такое бывает... Я вспомнила рассказ Азнавура о том, как его в начале певческой карьеры (дело происходило в "Альгамбре") громко освистали, а он невозмутимо продолжал петь. Я поступила так же: пела так, будто передо мной - благовоспитанная японская публика... Но небо меня хранило: помидоры попали в моих бедных музыкантов, особенно досталось пианисту: один помидор угодил ему прямо в голову!    Устроитель праздника Андре Томазо, наш друг и известный антрепренер (он "импортирует" во Францию зрелища из стран Востока и "экспортирует" туда зрелища из стран Запада; в частности, им были организованы мои сольные концерты во Дворцах спорта Москвы и Ленинграда, а также гастроли Ансамбля песни и пляски Советской Армии в Париже, в которых и я принимала участие), был очень расстроен, что мне выплатили высокий гонорар. Кстати, когда Джонни назвал Томазо сумму, тот воскликнул:    - Ну, знаешь, ты малость перехватил!    - Постой! Мы запросили у тебя так много, потому что Мирей хочет передать эти деньги на нужды детей-инвалидов.    Так или иначе, слова "помидоры газеты "Юманите" музыканты и я употребляем в своем кругу, когда нам предстоит встреча с капризной публикой или когда мы намерены исполнить песню, трудную для восприятия:    - Внимание... помните о помидорах газеты "Юманите"!

Продолжение биографии