|
Много раз объявляемое с начала 1942 года возвращение Эдит Пиаф в Париж назначено на четверг, 16 октября. Это
произойдет на сцене "ABC". На этот раз серьезно? На Лионском вокзале журналисты дожидаются ее с начала недели. Понедельник -
никого, вторник - то же самое. Они теряются в догадках и продолжают безуспешно ждать ее весь следующий день. Неужели ей
помешали какие-то серьезные причины? Все оказалось гораздо проще: они пропустили приезд Эдит. Выехав в среду, певица и ее
секретарша прибыли поздно ночью. Поэтому свидание с публикой в "ABC" перенесено с четверга на пятницу. Одного дня слишком
мало, чтобы отдохнуть после дороги и подготовиться к премьере. На месте дирижера Эдит видит Анри Пуссига, который часто руководил оркестром во время ее выступлений в "Эропеен". А то обстоятельство, что пианист (ведь речь идет о Луиги) и исполнительница уже работали вместе, компенсирует недостаток репетиций. Со времени последнего парижского выступления Пиаф прошло почти полтора года. Изменилась ли она? "Облик прелестной эстрадной певицы несколько отличается от сохранившегося в воспоминаниях, - пишет Гюстав Фрежавиль в газете "Комедиа" от 31 октября. - Она теперь совсем не похожа на ребенка, несмотря на растрепанные волосы и то, что голова кажется слишком большой для хрупкого тела, несмотря на короткое черное сиротское платье [...]. Ее голос стал еще мощнее, не потеряв своего патетического звучания". Оценены также "гибкость и сила таланта, подчиняющегося силе ума, таланта, который более не обязан всем только природе и который теперь хорошо знает, чего он хочет и куда стремится". Единственный осторожный совет: "Может быть, стоит предостеречь Эдит Пиаф от тенденции повышать без причины этот голос, такой трогательный, звонкий, секрет воздействия которого скрывается скорее в тембре, нежели в силе звука". Коллега Анри Конте по "Пари-Миди", Франсуаза Ольбан, особо выделяет "маленькую торжественную фигуру, мощный разносторонний голос, непогрешимые жесты той, которая так прекрасно поет о страдании, нищете, неизбежности, сказочно красивых юношах, несчастных девушках - и все это воплощено в легкомысленной поэзии мрачных предместий или в красочном реалистическом фильме, куда она привносит некое благородство, чистоту устремлений, полноту, строгость, которые и составляют "стиль Пиаф". Вывод: "Нынешний "тур" Эдит Пиаф, возможно, самый важный и волнующий из всех ее выступлений, так как он означает, что она окончательно выработала свой стиль [...] и в этом новом качестве утверждает, прямо и бесповоротно, что у нас сформировалась одна из самых впечатляющих песенных личностей". Стиль Пиаф! Не так много тех, кого критика возносила столь высоко по сравнению с другими артистами! После возвращения имя Эдит Пиаф почти месяц остается на афишах "ABC", почти месяц в ее исполнении звучат десять песен, одну из которых, "Где они, мои старые друзья", немцы чуть не запретили. В вечер премьеры она спела ее, освещенная сине-бело-красными огнями. "Слишком патриотично", - отреагировало оккупационное командование. Пришлось оставить только белый свет. Двадцать пятого октября Жорж ван Пари и Жан Буайе поддержали ее первую попытку вступить в качестве автора слов в Общество поэтов, композиторов и музыкальных издателей (SACEM). Солидная организация! Туда не принимают только с текстами своих песен под мышкой - требуется сдать экзамен. Песня, написанная Эдит на заданную тему, осталась даже не прочитанной. Она отвергнута. Тем хуже! В следующий раз придется потрудиться по-настоящему. Ее ожидает другая неприятность, связанная с более серьезными событиями. Она хотела возвратиться в свободную зону. Но 11 ноября, накануне ее последнего вечера в "ABC" и в день годовщины подписания мирного договора в прошлой войне, свободная зона перестает существовать. Немцы и их итальянские союзники вторглись туда, ликвидировав ее в двадцать четыре часа. Распространившись на всю территорию страны, оккупационный режим прерывает также связь со Швейцарией, где Эдит рассчитывала продолжить свои гастроли. Кто тогда находит новое место жительства? Анри Конте, - читаем мы повсюду. "Ничего подобного", - вносит он поправку [Из беседы с Анри Конте]. Таким образом, неизвестно, кто явился посредником между ней и мадам Билли, сдавшей внаем четвертый, последний этаж в доме на улице Виллежюст, 5 (будущей улице Поля Валери) в XVI округе, расположенном неподалеку как от площади Звезды, так и от квартиры, которую Эдит еще недавно занимала с Полем Мёриссом. Здание похоже на особняк, и оно действительно весьма своеобразно. Этажи с первого по третий занимает "Звезда Клебера", дом свиданий, открытый мадам Билли в 1941 году и несколько отличный от борделя в нормандской супрефектуре, который когда-то содержала бабушка Гассион. Когда дела или поиск удовольствий приводили частого посетителя домов терпимости, писателя Жоржа Сименона, из Вандеи в Париж, он бывал здесь, как рассказывает его биограф [Pierre Assouline. Simenon. Paris, Juliard, 1992]. Немецкие офицеры тоже тайно приходят туда, и благодаря им заведение процветает, не испытывая недостатка в топливе - редкое явление в пору карточной системы. Конечно, боязнь холода сыграла немалую роль в переселении Эдит, но в то же время это не стало единственной причиной для перемены места жительства. Уже довольно давно новые мужчины в жизни Пиаф заслуживают большего, чем ее старая квартира. Именно из-за этого она говорит каждому: С тобой мне хорошо... Едва устроившись, она нанимает повара Чанга, выходца из Индокитая, который прослужит у нее до 1955 года. Появляется и Момон, не занимающаяся ничем, кроме развлечений, иногда устраивая бурные сцены, частенько воруя. Изгнанная Ассо, удерживаемая на расстоянии Полем Мёриссом, она сразу же по приезде Эдит в Париж возникает вновь. Относился ли Анри Конте к их сожительству более благосклонно? Точно не установлено. Влюбленный, но женатый на другой, он уже не живет вместе с Пиаф на улице Виллежюст, как на Анатоль-де-ла-Форж. В "ABC" Марсель Луиги отныне всего лишь временный гость, и то с разрешения Лео Маржона, аккомпаниатором которого он стал. Становится ли проблема его замены единственным препятствием, преграждающим Эдит путь на другие сцены? Она не уточнит этого, но с середины ноября (времени переселения) до последней недели декабря ее профессиональные контакты, похоже, сводятся к нескольким сеансам звукозаписи. Исполнение "Бродяги" не удовлетворяет ее, в чьем бы сопровождении ни звучала песня: оркестра Джонни Увергольта (13 ноября) или музыкантов Шарля Анри (1 декабря). Чего-то не хватает. Чего же? Однажды вечером она приходит к мысли, что нашла-таки изъян, и рассказывает о том Клоду Норману на сцене шикарного кабаре Мориса Каррера на Елисейских полях. Согласившись, Клод добавляет к ее замечаниям собственную находку - участие хора, - и запись 11 декабря проходит отлично. Четыре дня спустя Эдит возвращается в студию "Полидор" с "Историей любви", самой первой из множества песен, которые напишет для нее Анри Конте. Это действительно первый опыт? Не совсем. В активе журналиста уже три песни, сочиненных на музыку: одна - Люсьены Буайе, две других - его жены Шарлотты Довиа. Но тем не менее Эдит необходимо подбодрить его и даже настоять, чтобы он реализовал себя как поэт. "Я открыла его талант, читая письма, которые он, будучи истинным другом, писал мне, находившейся тогда далеко от Парижа", - скромно скажет она в своем радиоинтервью [27 марта 1949 года. Архивы ИНА]. Впрочем, это же открытие будет связано и с прочтением его статей [Panoramiques, 12 janvier 1954. Архивы ИНА] или поэм, которые он писал [Из книги "На балу удачи"]. Конте соглашается со второй версией, то есть допускает, что Эдит особо выделила статьи, написанные о ней, когда она снималась в "Монмартре на Сене", а он был ее пресс-атташе. "Она читала их. "Скажите-ка, - обратилась она ко мне однажды, - почему вы не пишете песен? Хотите попробовать?" И я написал "Историю любви", которая, к моему удивлению, принесла нам успех" [Из беседы с Анри Конте]. Конечно, ничто не произошло мгновенно. Если верить Эдит, работа над текстом еще не закончилась, когда через год после окончания съемок фильма она возвращается в южную зону. Но если женщина, особенно если ее зовут Пиаф, чего-то захотела... "Я так изводила его, что однажды он пришел с песней" [Интервью от 27 марта 1949 года] . Запись, состоявшаяся 15 декабря, сохранит для нас голоса ее исполнителей. Один из них - Ивон Жанклод, молодой певец, с которым она познакомилась незадолго до вечера у Каррера, где выступал оркестр и вокальное трио Клода Нормана. Они подружатся не только как профессионалы. Через два дня после нового знакомства, состоявшегося у издателя ее пластинок, Эдит, не занятая ни в каких концертах, проводит очередной свободный вечер в зале "Плейель". Она приходит туда очень возбужденной, так как узнает, что Мари Марке собирается выступать там с реалистическими песнями, часть которых заимствована из ее репертуара, причем лишь с разрешения автора слов, Раймона Ассо. Представление называется "Жизнь женщины в песнях". Когда артистке "Комеди Франсез" пришла в голову идея такого спектакля, она попросила Ассо поговорить с Эдит. - Ни за что! - ответил он. - Она обидчива, и предложение "поделиться" ее, конечно, не устроит. Их близкие отношения остались в прошлом, и даже обычная дружба теперь вряд ли возможна. Они мало видятся. Она любит другого. - Я оказался в тяжелой ситуации и не рискну совершить такую оплошность, - извиняется он перед Мари Марке. Хотя Эдит все реже и реже исполняет песни Раймона, она, так и не давшая своего разрешения, неприязненно воспринимает другую исполнительницу, даже если это не певица. "Разве я стала бы произносить монолог из "Федры" в "Комеди Франсез"?" - вероятно, воскликнула она в тишине зала, где Мари Марке проводила последнюю репетицию. Звучат другие замечания, менее внятные, но более пространные, а затем поведение Эдит постепенно меняется, ярость невольно уступает место восхищению, которое в конце репетиции толкает певицу в объятия актрисы, впоследствии вспоминавшей: "Поскольку она была совсем маленькой, а я очень высокой, было похоже, будто обезьяна карабкается на кокосовую пальму". Забыты злые слова, и это восхищение станет началом многолетней дружбы. Наконец дни бездействия заканчиваются. В предпоследнюю неделю декабря Эдит нашла нового пианиста, Даниэля-Ж. Уайта, пришедшего к ней с новой песней "У нее особая улыбка". Девятнадцатого она отмечает свое двадцатисемилетие. Накануне новогодних праздников парижская публика встречается с ней в "Попугае", кабаре на улице Понтье, где она выступает в течение пяти недель. К середине января 1943 года Уайту оперируют правую руку, пораженную суставным ревматизмом. Но не было бы счастья, да несчастье помогло. Жоржу Бартоле изрядно поднадоел оркестр маленького ревю в "Консерт Пакра". Он разговаривает на эту тему со своим боевым товарищем, писателем Рене де Обалдиа. Тот передает его слова своей приятельнице, Маргарите Монно, которая знакомит Рене с Эдит. В период с 30 января по 12 февраля 1943 года она выступит также в "Фоли-Бельвиль", мюзик-холле в своем родном квартале. Критик, сотрудник газеты "Комедиа" Гюстав Фрежавиль на страницах своего издания оценивает эффект, произведенный ее новыми песнями, и реакцию публики, "привыкшей к более непосредственным темам, к чувствам, не скрытым за литературными условностями". Вывод: "Мне показалось, что некоторые из ее новых песен удивляли и даже слегка беспокоили зрителей". Его собственное суждение о двух последних произведениях, "По другую сторону улицы" Мишеля Эмера и "Брюнете и блондине" Анри Конте, таково: "Обе песни любопытны и хороши, они по праву занимают место в ее репертуаре, который все более усложняется, отражая тончайшие оттенки эмоций, поднимаясь к высотам мечтательной поэзии, до таинственных, почти сказочных мыслей". В реальной жизни исполнительницы "брюнета" и "блондина" из песни зовут Анри Конте и Ивон Жанклод. На ее взгляд, первый совершает большую глупость, разрываясь между любовью к ней и обязанностями женатого человека. Намекая на эту двойственность чувств, Эдит, исполняя песню, словно противопоставляет ему другого мужчину (ревность за ревность!) - своего друга по кабаре с тех пор, как она поет на улице Понтье. Она подмигивает "брюнету" и остается очень довольна этой находкой. Во второй половине февраля она переходит из "Попугая" в "Песенное ревю" в "Казино де Пари" Анри Верна. Здесь ей не прочат быстрого успеха. Ее стиль несколько непривычен для этого заведения, блестящего и безвкусного. Чтобы привлечь внимание публики во время исполнения "Аккордеониста", Верна окружает Пиаф танцовщицами, держащими в руках тяжелые аккордеоны. Он высвечивает на экране за спиной Эдит названия других ее песен, которые, как признается Франсуаза Ольбан, одна лучше другой. "Пари-Миди" пишет об "атмосфере Пиаф", об "очаровании", о "высшем признании". Превратившись из Малышки в Пиаф, резюмирует она, Эдит, безусловно, "способствовала созреванию своего таланта", создала свой неповторимый стиль и имя, "слава которого безостановочно растет вместе с высотой букв на афишах и восхищением - а также благодарностью - в сердцах". Эдит покидает "Казино де Пари" 28 февраля. Она возвратится сюда 5 апреля и будет петь до 6 июня, участвуя в новом ревю "Парижский успех". Как вела себя все это время немецкая цензура? Правда ли, что Пиаф запрещали появляться на сцене? Она скажет, что все было именно так. Свидетель тех событий, ее пианист Жорж Бартоле подтвердит слова артистки [Из беседы с Жоржем Бартоле]. Историк Герберт Лоттман напишет, что после Освобождения Пиаф смогла доказать, что оккупационные власти не разрешили ей выступать в "Казино де Пари", потому что она исполняла песни, запрещенные цензурой" [L'épuration. Paris, Fayard, 1986]. Одним из первых нежелательным оказался "Аккордеонист", творение ее друга-еврея Мишеля Эмера, но на этот раз певица отказалась прекратить свое выступление. "Я готов был поклясться, что концерт закончился как обычно", - удивляется Анри Конте. Он воскрешает в памяти лишь многочисленные стычки с Анри Верна, чью постановку программы Конте считает слишком дешевой и поверхностной. Но почему же тогда имел место продолжительный перерыв в пять недель, заканчивающийся звонком Сюзи Солидор, звезды, принятой немцами более благожелательно в предыдущем ревю? Возможно, истина находится где-то посередине между недоумением и раздражением оккупантов и разногласиями с директором "Казино де Пари". Так или иначе, но Эдит решительно запрещают выходить на сцену. Установлено также, что ее возвращение в мюзик-холл на улице Клиши 5 апреля произошло без "Аккордеониста" и что в период вынужденных каникул ее настроение заметно ухудшилось. "Она была невыносима", - скажет Бартоле. В мае она наверстывает упущенное, вдвое уплотнив свое расписание. Не покидая нового ревю в "Казино де Пари", она выступает в "Жизни в розовом", маленьком кабаре, расположенном в подвале театра "Пигаль" на улице с тем же названием, которое, возможно, напоминает ей название ее самой известной песни. Круг его посетителей узок. Ивон Жанклод тоже участвует в этой программе. Франсис Бланш, который напишет для нее "Узника башни", дебютирует там в качестве "молодого "сказочника" и эстрадного поэта", как пишет Гюстав Фрежавиль. "Комедиа" снова сравнивает Пиаф из знаменитого мюзик-холла и Пиаф из маленького кабаре, где "она позволяет своему голосу мягкие модуляции, которые в этом тихом месте превращают песню в исповедь". Критик делает и другое выгодное сравнение: "В зависимости от зала ее репертуар меняется, становясь более продуманным. Вместо "Праздника" и "Парижа - Средиземное море", песен очень известных, сатирического и несколько театрального характера, появились "Это было в первый раз" и "Его руки" - приглушенные воспоминания о любви. И здесь и там она исполняет балладу Анри Конте о трагическом освобождении от пафоса - "Брюнет и блондин"; там - "Песню о любви", "Господин Святой Петр"; здесь - "Я больше не хочу", "Порт" и эту песню о душераздирающей покорности, "История любви", которую Эдит поет с неподражаемым чувством, незабываемым мастерством и изысканным звучанием голоса" [Comedia 29 mai 1943]. Анри Конте тоже удостоен своей доли комплиментов, а одно лишь перечисление названий песен свидетельствует о его высокой творческой продуктивности. Кроме "Истории любви", "Брюнета и блондина" Эдит Пиаф уже получила от него "Песню любви", "Святого Петра", "Сердечные истории" (не указанную в рецензии, но записанную в следующем месяце). А вскоре появится и "Взрыв метана". Благодаря Конте и Мишелю Эмеру "период Ассо" отныне заканчивается. Она еще несколько раз исполнит его песни, принесшие ей успех и входившие в ее ранний репертуар, но будет делать это лишь время от времени, по просьбе зрителей. Ее артистическое мастерство растет, а вместе с ним крепнет и желание покончить с Малышкой Пиаф и своим сомнительным прошлым уличной певицы: Она была запятнана грехами... Девочка, которая ходила на улицу Пигаль, - это уже не она. Если раньше ей хотелось скрыть свое перевоплощение, достигнутое путем "наложения" стереотипного образа эстрадной исполнительницы на сомнительные реалии прошлой жизни, то теперь Эдит не стремится к этому. И было бы наивным думать, что только под влиянием случая (предложили именно те, а не другие песни) возник новый, цельный и органичный сплав личности и искусства. Исполнитель сам определяет стиль и направляет творческое вдохновение своих авторов в нужное ему русло. "Только не пиши, как Раймон", - говорит она Анри Конте. "Убери это, Анри, - просит она, когда однажды он упорствует, несмотря на ее рекомендации. - Убери! Это похоже на Ассо". Она приглашает своих поэтов на встречу для "распределения ролей": "Мишель Эмер отвечал за песни, содержание и язык которых были близки и понятны простой публике. Я - за более "трудные" тексты с плавным переходом к припеву, чтобы зрители все-таки запоминали их", - резюмирует Анри Конте [Из беседы с Анри Конте]. Говорят, что она могла пригласить их в любое время дня и ночи, что она требовала от них и от других авторов способности откликаться на ее зов когда угодно. Это явное преувеличение. Ее образ жизни, ее ремесло, конечно, объясняет то, что она чаще звонила поздно вечером, чем рано утром; "правда, за четыре года она все-таки два раза будила меня в четыре утра", - уточняет Анри Конте. Что касается Мишеля Эмера, он, к ее сожалению, всегда будет отстаивать свое исключительное право на творческую свободу: "Я звонил ей: "Эдит, я думаю, что нашел песню для тебя". Она говорила: "Приезжай сейчас же". Если у нее была встреча или что-то еще, она откладывала все" [Телепередача "Воспоминание об Эдит Пиаф", цит. выше]. Она обладает властностью, свойственной истинному профессионалу, требовательному, но настолько благодарному, что, даже не успев забыть эти проявления тирании, ей все прощают. "Однажды, - рассказывает Анри Конте, - она так представила мне Кокто: "Это современный Ронсар". Пусть я знал, что она преувеличивает, но это было более чем приятно, это стимулировало! А еще ее манера говорить. "Анри, этот куплет прекрасен, повтори мне его..." Ее горячность сводила все остальное к простым мелким замечаниям. Все кончалось тем, что я писал так, как она хотела". В интервью Эдит можно найти другие примеры, подтверждающие ее стремление восхвалять авторов, используя льстивые сравнения. В газете "Комедиа" она говорит об Анри Конте, о том, что он "умеет приукрасить самые земные, тривиальные вещи, залить солнечным светом самую мрачную реальность". В подтверждение Пиаф рассказывает о "бедном, грязном шахтере" из песни "Взрыв метана", которую она включила в свои концерты и герой которой похож на персонаж из пьесы Мольера. Упомянутые здесь выступления состоялись в "ABC" с 11 по 14 июня, а затем еще раз с 25 июня по 8 июля, и отличались неким нововведением, чему впоследствии будут подражать другие артисты. Клод Норман и его музыканты впервые играют, скрытые занавесом, а не в оркестровой яме. Налицо очевидный признак движения вперед, которое не ограничивается только театральной сферой, а становится новым шагом к разрыву с прошлым, еще вспоминаемым критиками, как следует из фрагмента интервью: "Но я не реалистическая певица! Я ненавижу этот жанр. Я пишу эстрадные песни. Для меня реалистическая песня - это вульгарный припев, это надоевшие парни в фуражках и тротуары с гуляющими девками. Я испытываю ужас от всего этого. Я люблю цветы, простые чувства, здоровье, радость жизни, обожаю парижское солнце. И потом, из-за реализма пустеют залы. В провинции это особенно заметно. Объявите выступление мадемуазель Икс или Икс, реалистической певицы, и никто не придет. Припевы за четыре су надоели [...]. Не нужно больше писать о "среде". Публика не любит, когда ей рассказывают историю любви "того ужасного типа", который бьет свою подружку и в субботу вечером приходит в стельку пьяным. Впрочем, никто и никогда не мог писать о "среде". Это сюжет, который люди не могут затрагивать без пошлостей [...]. Сегодня нужно придумывать слова, которые глубоко проникают в сердца слушателей: подмастерье, рабочий, продавщица - люди достаточно простые, чтобы с ними могли происходить любовные приключения [...]. В песнях любовь не может обманывать. Публика "верит" любым басням". И, как объяснение всего вышесказанного, следует вывод: "Сердце - это наше наименее болезненное место". Она опять выступает в "ABC", а потом в "Бобино", где вместе с оркестром Клода Нормана работает над новой песней Анри Конте "Он смеется" и где заканчивается ее июль, захвативший и целых три дня августа. Несмотря на то, что ее предыдущий день был очень напряженным - гала-концерт в "Гомон-Палас" в пользу узников тюрем, а затем вечер в кабаре "Жизнь в розовом", - утром 14 августа Эдит Пиаф не удалось поваляться в постели. Они с Жоржем Бартоле (а спустя некоторое время к ним присоединяется и Андреа Бигар) одиннадцатичасовым поездом уезжают на гастроли в Берлин. Другие участники концерта в "Гомон" - Шарль Трене, Фред Эдисон и его оркестр - также отправляются в эту поездку или, точнее, в турне. В назначенный час артисты занимают места в спальном вагоне, поезд отходит от перрона Восточного вокзала, но из-за военных эшелонов, пользующихся преимущественным правом проезда, путешествие длится около двух суток. Не тесно ли в спальном вагоне? Разве они придуманы не для того, чтобы облегчить тяготы пути? По словам Фреда Эдисона, там происходят интересные вещи: "После короткого сна, восстанавливающего ее силы, Эдит дает мне понять, что больше не хочет спать одна..." [Fred Adison. Dans ma vie y'a de la musique. Paris, Cloucier-Guenaud, 1981]. Кавычки закрыты, и следует длинная череда точек... Фред устроит в группе, которой ему приходится руководить, лотерею, позволяющую выбрать "человека, способного заполнить ее длинные ночи". Хитрая уловка! На всех бумажках, брошенных в шляпу, будет написано имя певца из оркестра, Жака Жосселина. Что во всем этом правда? Может быть, сама лотерея, участие Эдит в этом маскараде (почему бы и нет?), разумеется, в шутку, потому что для серьезной игры ей не понадобился бы посредник. Жосселин, муж мадам Билли, занимает соседнюю с Эдит комнату в гостеприимном доме на улице Виллежюст. То есть можно предположить, что Фред Эдисон проявил здесь способность не только музыканта, но и сводника. По прибытии на Сентрал-Банхофф, центральный вокзал Берлина, всех охватывает нервное возбуждение. Тревога артистов едва не переходит в панику, и они бегом добираются до отеля "Алдон", настоящего дворца. Их принимает француз Марсель Моро, аккредитованный немецкими властями делегат рабочих, отправленных в Германию организацией STO - службой обязательного трудоустройства, созданной правительством Виши, чтобы улучшить отношения с оккупационными властями. После трех дней отдыха и репетиций в Берлине начинаются выступления в лагерях и на заводах. Кроме предусмотренного программой репертуара рабочие просят исполнить запрещенного "Легионера". Эдит бессильно пожимает плечами. В тот же или на следующий день Марсель Моро приходит на концерт с букетиком гвоздик. Секретарша Эдит, Андреа Бигар, останавливает его за кулисами. Дарить цветы Пиаф нельзя. Гвоздики приносят несчастье. О других событиях во время турне можно узнать только из веселых рассказов того же Марселя Моро [Из переписки с Марселем Моро]. Он вспоминает, к примеру, такую сцену в метро. Возвращаясь с концерта, Эдит замечает рядом с Фредом Эдисоном женщину, которая засматривается на него. - Эй, Фред! - кричит она ему через весь вагон. - Рядом с тобой чертовски красивая женщина! Она не спускает с тебя глаз! Защищенная, как она считает, языковым барьером, Эдит отпускает опасные шутки, не остерегаясь немецкого офицера, который искоса посматривает на нее. Ни постукивания ногой, ни толчки локтем Моро - ничего не помогает. Наконец, офицер наклоняется к ней и произносит следующие слова: - Мадам Пиаф, мы восхищаемся вашим талантом, но вам лучше быть скромнее в ваших шутках насчет немки, которая, к счастью, ничего не поняла. Эдит сконфужена и польщена одновременно. Быть узнанной в берлинском метро - это уже кое-что! Марсель Моро руководит и выступлениями на заводах. Другой француз, Жак Дюпюи, сопровождает группу в местах поселений военнопленных и концентрационных лагерях. Он передает Фреду Эдисону текст песни, написанной одним из узников, Этьеном Корселем, который умрет в неволе. В ней нет ничего гениального, но она выразительна с первых же строчек: Они получат свою победу... Эдисон делает аранжировку простой мелодии и охотно исполняет ее. В отсутствии слов в этом нет никакого риска. Однажды, когда зрители-пленные долго не отпускают ее и просят спеть еще что-нибудь, Эдит решается: "Я сейчас спою вам, но, правда, одну только музыку..." Остальные тоже знакомы с мелодией и сразу узнают ее. Сквозь зубы они подпевают вокализу Эдит, образуя огромный вдохновенный хор! Первое немецкое турне завершается в конце сентября. Покинув Берлин 29-го, задержавшись из-за бомбежек, поезд прибывает на Восточный вокзал Парижа лишь 1 октября. Журналисты уже на месте. Накануне отъезда Эдит рассказала им о своем намерении чаще исполнять заключенным новые песни, чем уже известные, чтобы не навевать тоску по родине: "Я хочу не выжимать из них слезы таким легким способом [...], а развлечь их, создавая впечатление, что они слушают меня в настоящем мюзик-холле, как смогут это сделать в будущем". Теперь на перроне этого же вокзала ее засыпают другими вопросами. Что более всего поразило ее в Германии? - Заводы, повсюду заводы, трубы... - А узники? - А! - бросает она, резким жестом подняв большой палец. - Они держатся вот так! Больше почти ничего узнать не удается. Охотники за автографами спасают ее от ответов на другие вопросы, которые находившиеся под строгой цензурой газеты все равно не опубликовали бы, если бы интерес журналистов вышел за рамки обычных банальностей. Через некоторое время после своего возвращения Эдит вновь встречается с Мари Марке, которая долгое время не получает известий от своего сына Франсуа. В мае 1942 года он попытался, как напишет его мать-актриса, "впервые изменить образ жизни, то есть уйти в Сопротивление - к счастью, неудачно". Летом 1943 года вторая попытка привела к аресту. Незадолго до этого июньским вечером Эдит гадала ему на картах (искусство, унаследованное ею от отца, акробата Луи Гассиона). Что она в них прочла? В тот момент ее предсказания, вероятно, вдохновили сына и обеспокоили мать, которая, не зная о карточных пророчествах, боялась, что они подтолкнут его к повторению попытки. После исчезновения Франсуа Эдит разделяет горе своей подруги, чувствуя себя отчасти ответственной за случившееся. Франсуа, вероятно, депортировали куда-то в Германию; Эдит возвращается оттуда без известий, которых ждали или на которые надеялись, но после посещения Брюсселя она напишет Мари: "Я перетряхиваю небо и землю, чтобы внести в твою душу немного спокойствия". Кстати о спокойствии. Певица обрела его, особенно того не желая, после возвращения из Берлина. В октябре газеты того времени отмечают лишь ее участие в двух гала-концертах: 19-го - на Торговой и промышленной выставке в "Гран-Пале" и 25-го (с Тино Росси) - в том же мюзик-холле, где ее выступление с Фернанделем принесло ей славу. Ее письмо из Брюсселя от 11 ноября отправлено по почте через неделю после ее приезда в бельгийскую столицу по трехнедельному контракту с кабаре "Его Величество", а 8-го и 11-го она успевает выступить еще и во Дворце искусств. Этот огромный зал вначале пугал ее, сообщает журналист "Ле Суар", переходя затем к безудержным восхвалениям: "Концерт Эдит Пиаф - это не просто исполнение песен артисткой со своеобразным пронзительным голосом и с неожиданно грубой акцентировкой окончания музыкальной фразы. Он исполнен социальной и человеческой значимости". Бывшая исполнительница произведений Ассо успокоена. Брюссельская публика, не слышавшая ее четыре последних года, по-прежнему высоко, если не выше, оценила ее теперь полностью обновленный репертуар, и если критики все еще ассоциируют ее имя с "реалистическим жанром", то лишь для того, чтобы подчеркнуть, что она "вытащила его из болота, в котором он увяз". Новый сеанс записи на студии "Полидор", еще один концерт в пользу узников тюрем, на этот раз в "ABC", улаживание формальностей с занесением в список для повторного вступительного экзамена в SACEM - и, едва возвратившись в Париж, она вновь уезжает. Марсель становится первым городом на маршруте ее очередных гастролей, которые затем приводят Эдит в Тулузу, Лион, Монте-Карло и Ниццу. Создается впечатление, что бывшая свободная зона пользуется привилегиями, недопустимыми в Париже. Ей разрешено исполнять здесь "Аккордеониста", "Моего легионера", "Вымпел", ранее запрещенные или нежелательные. В финале концерта, данного утром в марсельском "Одеоне", к ней на сцену поднимается группа бывших заключенных. "Один из делегатов, - как пишет газета "Радикал" от 12 декабря, - преподносит ей великолепный букет цветов и, с трудом скрывая эмоции, благодарит ее от имени тех, кому она принесла в лагеря весточку из Франции". Этот поступок трогает ее больше, нежели прием публики? "Я немного разочарована Марселем, - пишет она Мари Марке накануне того дня, когда появляется вышеупомянутая статья. - Они все еще требуют "Вымпел легиона", и должна сказать, с меня хватит. Я все-таки продвинулась вперед и, думаю, вышла на новый этап, но, боже мой, как трудно всем угодить". Разочарование Эдит не позволяет ей забыть о горе актрисы. "Есть ли новости о твоем сыне?" - спрашивает Пиаф. Перспектива (как она полагает, очень близкая) новых гастролей в Германии заставляет ее добавить: "Теперь я почти уверена, что смогу его найти [...], и мечтаю, что когда-нибудь мы с ним снова поужинаем вместе, это было бы чудесно". Далее следуют уверения в искренней дружбе. "Послушай, - нежно и не без юмора заканчивает она, - я бы очень хотела поцеловать тебя, только наклонись немного... так, вот так". После Марселя ее ждет пятидневный контракт с тулузским театром "Нувоте", истекающий в день ее двадцативосьмилетия. С 23 по 28 декабря она выступает в зале "Рама" в Лионе. В Монте-Карло конец 1943-го и начало 1944 года отмечены для нее концертами в кабаре "Кникеркокер", где Эдит выступает в сопровождении оркестра молодого и многообещающего Эме Барелли. В первые два дня января она также находит время спеть вместе со своим другом Фредом Эдисоном, который приглашает ее в свое кабаре в Ницце. Она участвует там в двух гала-концертах, 4 и 5 января, и сразу после этого возвращается в Париж. Пианист и композитор Жорж Бартоле следует за ней повсюду. К ним присоединяется и Анри Конте, когда ему удается сбежать из Парижа. Письмо Эдит, адресованное Мари Марке, сообщает: "Я без ума от радости, мой Анри недавно приезжал на два дня в Марсель. Представляешь, как я рада!" И в конце: "Победа обязательно останется за мной, я хочу этого, а до сего момента я получала все, чего хотела". Но здесь она ошибается. Будучи любовником одной женщины, он остается (и останется) мужем другой. Это, возможно, объясняет тот факт, что во время одного из вечеров, уже не марсельского, а лионского, Эдит весьма вольно ведет себя с другими мужчинами. "Я свободна", - заявляет она с преувеличенным кокетством. При посторонних Конте сдерживается. Наедине же это оказывается сильнее его: рука Анри так же тяжела, как и его упреки. Мы уже не раз писали, что темные личности с Пигаль приучили ее к грубому обращению. "Только не верьте этому!" - предупреждает Анри Конте. Просто, считает он, ее способность довести мужчину до состояния, когда он перестает себя контролировать, подвергала Эдит подобному риску, вот и все: "Я думаю, что никто из ее настоящих любовников не может утверждать, что ни разу не дал ей пощечины". С улыбкой иронизируя над собой, Анри Конте вспоминает о предупреждении своего предшественника: "Когда Поль Мёрисс узнал, что мы вместе, он со свойственной ему энергией и изысканностью сказал: "Мой дорогой Анри, качайте мускулы!.." Великолепно умеющая выходить из себя и одновременно чрезвычайно привлекательная (а между этими двумя полюсами - целомудренная, обольстительная и возбуждающая) - такова эта женщина из любовных воспоминаний человека, который через пять десятков лет сводит все к "бездне нежности и очарования" и вновь утверждает, что ни он, ни кто-либо другой, никто "не мог пройти мимо этого"! И тем не менее сколько осложнений! В Париже он не покидал и не покинет впредь улицу Виллежюст после полуночи. Но, несмотря на все меры предосторожности, их отношения больше не тайна. Однажды ночью, "проинформированная" одним из своих хороших друзей, чересчур пекущихся о благе ближнего, жена Конте без предупреждения возвратилась из Брюсселя, где тогда выступала. "Я знаю о тебе и Эдит", - заявила она. Состоялся разговор. Каждый из них, ничего для себя не решая, спросил, что собирается делать другой. "Дай мне немного времени", - защищался он. Она не отказала ему, позднее даже попросив познакомить ее с Пиаф, что он и сделал. Эдит заметила: "Я всегда умела договариваться с женами моих любовников". И отныне, когда Анри-любовник уходил, она частенько посмеивалась над Анри-мужем: "И передай привет Шарлотте!.." Так проходят все ее любовные приключения - иногда прекрасные, а иногда бурные увлечения знаменитой женщины, которая ни в чем больше не проявляет столько уверенности в себе. В ней есть что-то от молодого генерала эпохи Империи, выходца из самых низов, чувствующего себя свободно на полях сражений, но испытывающего неловкость в тех сферах, куда вознес его собственный гений, старающегося перенять привычки, которые скрыли бы натуру бывшего конюха. Пиаф не забыла о своем прошлом, но не желает, чтобы оно становилось поводом для снисходительных улыбок, когда она дает прием или сама идет в гости. Какое платье необходимо надеть? Каким столовым прибором нужно воспользоваться? Как даже в мелочах соответствовать тому новому положению, которого она достигла? Как избежать досадных промахов, которые, как она предчувствует, позабавили бы общество, поскольку они свойственны той среде, откуда она вышла? Со времен своего дебюта в "Джернис" Эдит сохранила болезненное воспоминание об ужине, на который ее пригласили новые друзья, чтобы повеселиться, глядя на нее. "Больше ничего подобного не произойдет", - повторяет она при каждой возможности, Анри Конте говорит о "легких, но все же ощутимых переживаниях" и вспоминает истории о неожиданно возникавших напряженных ситуациях, в которые она попадала из-за своей непосредственности бывшей грубоватой девчонки: "Мы сидели в баре на Монмартре. Она играла в электрический биллиард. Вдруг появляется какой-то парень. "Отойди-ка, дай мне место!" - говорит он, отталкивая ее. Ее первой реакцией было заткнуть ему рот. Поверьте, она обладала соответствующим словарным запасом. Но Эдит берет себя в руки: "Видимо, мсье, мы с вами не принадлежим к одному кругу!" Это было действительно так, но ее собственная проблема состояла в том, чтобы адаптироваться к кругу, в который ей открыл двери ее талант". Боясь насмешек над собой, Эдит смеется, когда встречается со знаменитостью, менее "отесанной", чем она. Так произойдет в случае с ее будущим мимолетным любовником, велогонщиком-чемпионом Тото Жерарденом, очевидное невежество которого придает ей уверенности. А пока она постоянно следит за собой, всему учится и исправляет свои недостатки. Ее понимание психологии людей, их консерватизма и предубежденности еще больше усугубляет ее страх перед насмешками, боязнь быть уподобленной не генералу, поднявшемуся из низов, а генеральше, чьи манеры наводят на мысль о том, что генерал женился еще капралом. Чтобы избежать другого унижения, а также позаботиться о защите своих авторских прав на тексты песен, Эдит, вернувшись с юга, предпринимает вторую попытку вступить в SACEM. Это двойное испытание: темой, на которую 10 января 1944 года нужно написать песню, и ожиданием результатов до 11 февраля. Уф - и ура! Она принята благодаря предложенной теме "Песня - моя жизнь", вдохновившей ее на куплеты и припев, сочиненные за один час пятьдесят восемь минут. Согласно правилам Общества, содержание ее произведения должно оставаться тайной, но "по цепочке" оно быстро становится известно всем: И иногда сам Господь Бог Вкладывает в нее свою фантазию Громом с голубого неба. Песня - моя жизнь. Без мечты и без солнца Она лишена красок, Она все время дремлет. Когда она поймет, что всем надоела, Мы увидим, Как по улице вдаль уходит печаль. Конечно, экзамен в SACEM не застал ее врасплох. Она не только готовилась к нему, но и к тому времени уже имела в своем активе около двадцати песен, написанных либо на собственную музыку, либо на музыку других исполнителей, таких, как уже упоминавшаяся Дамиа, а позже Анри Клаво, Тино Росси, Ивон Жанклод. Неизвестно, когда именно была извлечена из небытия любопытная и неизданная песня, найденная в Архивах ИНА и прозвучавшая по радио. Передача, дата которой не установлена, называлась "Вераметр", а песня чем-то напоминает цинично-откровенную исповедь. Вот ее начало: Но я лишь никчемная девчонка... Далее тема развивается следующим образом: Множество... [неразборчиво] И я зарабатываю деньги Если я вам не нравлюсь, тем хуже, А по радио меня слушают, И в мюзик-холле тоже. Я пела у Лепле, Потом меня уволили, Но я сама пишу для себя. А вот другие строки: Нет надобности посвящать мне речи, Но в любовных приключениях [Неразборчиво] плуты Заставляют плакать удалых парней... В финале певица не скрывает отношения к своим слушателям: Ее влечет мечта, Я облекаю в слова ее надежды. Я пою без передышки И зарабатываю две тысячи за вечер. Пусть же мое счастье продлится подольше! Публика немного глупа, Пока так будет, остается надежда. Что это, пародия? Само собой разумеется, но пародия, которая весьма близка к изложению собственного кредо: игра на человеческих слабостях, способность привлечь публику своими чувствами и есть высшее искусство. После экзамена в течение месяца до оглашения результатов она часто совмещает выступления в ревю "Монсей" на авеню Клиши, 50, и в "Дуайене", кабаре, расположенном в Елисейских садах. В январском графике значатся также и три сеанса звукозаписи. За исключением "Мсье идет за мной по улице" Жан-Поля Ле Шануа, который будет чаще снимать фильмы, чем писать музыку, остальные песни, записанные на грампластинку, принадлежат одному автору, Анри Конте. Но это касается текстов. Композиторов же несколько. Среди них, конечно, Маргарита Монно и Марсель Луиги, а также Жорж Бартоле, Джонни Хесс, Анри Буртейр. Ревю (жанр, которого больше не существует) собирали тогда многочисленных артистов, а звезда выходила в середине, иногда в финале представления, причем весьма ненадолго. В то время таков был основной закон мюзик-холла: "гвоздь программы" редко исполнял более пятнадцати песен, что позволяло артисту петь в один вечер на двух разных сценах. "Мы идем в "Монсей" из-за Эдит Пиаф, - пишет Франсуаза Ольбан в "Пари-Миди". - Это, может быть, позволит нам со стоическим терпением вынести концерт, энергия которого бьет ключом [...]. Для такой королевы можно было подобрать окружение и получше. Потому что она действительно королева, эта маленькая девочка в черном, с бледным лицом, с прекрасными глазами, в которых читается вся ее жизнь, тонкими и патетическими руками, хрупким золотым ободком, дрожащим на ее рукаве, и великим голосом, приводящим сердца в трепет. Королева драматической песни, любовных призывов, горестей, грустных устремлений, она излучает необыкновенный свет и, пользуясь неподражаемыми молниеносными жестами, передает свою простую и болезненную страстность". Что касается репертуара, журналистка отмечает, что он "представляет собой нечто исключительное и достоин певицы во всех отношениях: его тоже отличает оригинальность, торжественность, значительность, музыкальность". Среди других песен Анри Конте Франсуаза Ольбан особо выделяет "Взрыв метана", которая "кажется мне шедевром". Роль оркестра, "присутствующего, но невидимого", поскольку Эдит Пиаф располагает его у себя за спиной и скрывает занавесом, тоже не забыта: "В таком идеальном положении у него появляются дополнительные возможности; им управляет замечательный музыкант и известный пианист Жорж Бартоле, которого Эдит Пиаф, исполнив последнюю песню, идет искать за занавес, чтобы вывести на поклон вместе с нею. Так поступает звезда, знающая цену таланту и совместному труду". Ревю заканчивается 8 февраля. Через два дня, накануне долгожданного приема в SACEM, Эдит вновь появляется в студии звукозаписи. В ее блокноте значатся также два гала-концерта в зале "Плейель", который уже не впечатляет ее так, как в 1940 году. Первый, в пользу корсиканских заключенных и с участием Тино Росси, датируется 4 февраля. Французские рабочие, вывезенные из Германии, являются (независимо от происхождения) зрителями второго, состоявшегося 12 февраля. То есть остается лишь два дня до начала новых гастролей в Германии. Еще одна возможность встретить или поискать Франсуа, сына Мари Марке? "Там, где он находился, не организовывались концерты для узников, - впоследствии напишет актриса. - Их охраняли строже..." И потом, уже нет времени "перетряхивать небо и землю". Между письмом Эдит из Марселя и ее возвращением в Париж пришло известие о смерти Франсуа. Женщины встретились в апартаментах Пиаф на улице Виллежюст. Гостеприимный дом, казалось, поначалу шокировал Мари Марке, причем не столько "очень красивыми девушками", сколько плащом немецкого офицера, висевшем на вешалке: "Фантазия Пиаф воистину неисчерпаема. Могла ли я подумать, что она выбрала для жительства одно из тех мест, где комфорт обеспечивается армией оккупантов?" Сюрприз другого свойства ждет ее на этаже, который занимает Эдит и ее свита: "фотография моего Франсуа, увеличенная, вставленная в рамку и окруженная цветами". Цветы и фото стоят на камине. - О, Эдит! - восклицает Мари. - После его смерти везде, где бы я ни находилась, я делаю так, - отвечает Эдит. Узнав об этой утрате, она, вероятно, также сказала: "Это как если бы я потеряла свою единственную дочь второй раз". Четырнадцатого февраля 1944 года певица садится в берлинский поезд. В отличие от первого путешествия, теперь она не следует строгому расписанию гастролей, организованных для нее. Эдит едет по велению сердца, подчиняясь невольному порыву, заставившему ее добиваться разрешения еще раз выступить в Германии. Если верить тому, что пишут газеты того времени и особенно "Пари-Миди" (от 7 февраля), друзья напрасно пытались удержать ее, напоминая об опасности бомбежек. "Да, конечно, бомбежки, но ведь там остаются заключенные..." Та же газета принимает во внимание многочисленные письма, полученные из Германии, многочисленные визиты, которые наносили ей матери, сестры, невесты узников. Письма кричали: "Разве вы оставите нас на произвол судьбы?" Каждая мать, сестра или невеста передавали такое послание от томящегося в неволе со словами: "Он просил меня поцеловать вас и уговорить приехать к ним". И она не могла противиться этим настойчивым призывам. Что здесь правда? Судя по ее характеру, она вполне могла поступить по зову сердца. Ей свойственно простодушие, граничащее с наивностью, которое и толкает Эдит на добрые дела, несмотря на то, что оккупанты запрещали их, если последние не соответствовали духу нацистской пропаганды. Но с ней не собираются ссориться из-за ее неспособности уяснить суть происходящего, понять, что сами французы, кто-то добровольно, остальные принудительно, сменяя друг друга, помогают немцам вести войну. Это означало бы заставить ее разбираться в политике, чего она не умела и чему никогда не научится. Это означало бы забыть, что в ее среде никто или почти никто не действует с подобной рассудительностью. В январе 1942 года Морис Шевалье подал пример и даже выразил публично в своем интервью признательность немецким властям [Интервью в "Пти Паризьен", от которого он позднее отрекся]. Некоторые еще до него последовали его примеру. Во многом их благодарность исключала малейшие признаки хвастовства или расчетливости. Как и во всех других вещах, которые волнуют ее не меньше, чем песня, поступки Эдит более продиктованы сердцем, нежели разумом. Слова Анри Конте позволяют снять малейшие подозрения в самолюбовании: "Ее отношение к реалиям того времени можно выразить двумя фразами: с одной стороны, инстинктивная ненависть к бошам, к оккупантам, с другой - почти полное отсутствие смущения перед оккупационными властями". Ненависть удерживает ее от компромиссов, на которые идут многие, как например, Сюзи Солидор, владелица "Парижской жизни", кабаре, которое облюбовали оккупанты, или Арлетти, не в меру увлекшаяся восторженной немецкой публикой. Отсутствие малейшего смущения перед новыми "хозяевами" объясняется некоторыми послаблениями, данными тем, чье ремесло призвано развлекать народ, послаблениями, которые являются составной частью политики приручения побежденных. Пока артисты не выходят за рамки своих ролей, не поют и не играют ничего, что хотя бы отдаленно напоминало протест, критическое суждение или простую жалобу, артистов лелеют. Они получают разрешение ходить по улицам после комендантского часа. Если какие-либо крикуны мешают их выступлению, офицеры немедленно вмешиваются. "Так случилось и с Эдит, когда она пела в "Попугае" на улице Понтье", - вспоминает Анри Конте. Он даже упоминает о предложении защиты, последовавшем незадолго до неприятных осложнений. "Был такой лейтенант Вебер, который два или три раза ужинал у нас. "Если у вас будут какие-нибудь неприятности, позвоните мне", - говорил он Эдит". Место жительства Пиаф тоже, вероятно, влияет на относительную независимость в отношениях с властями. Жильцы и клиенты с улицы Виллежюст игнорируют ограничения. У них сколько угодно топлива, вдоволь еды. Не будучи рестораном, гостеприимный дом мадам Билли славится на весь Париж своей кухней. Однажды Лиз Готи, сидя в гостях у Анри Конте, сокрушалась, что не знает, где можно хорошо пообедать. "Мы отправились к Билли, - рассказывает он. - Достаточно было лишь позвонить". Он язвительно добавляет, что это было в общем прекрасное заведение, где никто не видел того, чего не должен был видеть - за исключением случая, описанного Лиз Готи: "Когда мы вошли, по лестнице как раз спускалась голая девушка, за ней следовал мужчина, а за ним еще одна девушка, в том же наряде Евы. Но это длилось очень недолго - так, мимолетный содом. Наше появление повлекло за собой их мгновенное исчезновение". Эта история ярко характеризует и само заведение, и те удовольствия, которые получают там оккупанты. Четырнадцатого февраля 1944 года Эдит во второй раз покидает завидный комфорт парижской жизни без всяких видимых причин, если не считать обязанности "крестной", которой она некоторым образом является для заключенных концентрационного лагеря IIID, расположенного недалеко от Берлина. И она даже не рассчитывает на гонорар? И вся поездка за ее счет? Именно об этом можно прочесть в "Пари-Миди", но данное утверждение выглядит несколько неправдоподобным. Действительно, для нее это обернулось бы разорением - слишком многочисленная труппа формируется вокруг Эдит: Андреа Бигар, Жорж Бартоле, Клод Норман и музыканты его оркестра, певец Серж Даври, танцовщица Лона Рита и друг Эдит, Робер Дальбан, которого кинематограф еще не отвратил от театра. Такие большие расходы и никакого гонорара?.. Нет, существуют пределы щедрости артистки и легковерности читателя. Прибытие в столицу рейха происходит под "аккомпанемент" снегопада на вокзале, разбитом бомбами. По свидетельству Робера Дальбана, берлинский прием не оправдывает ожиданий. Вместо дворца на этот раз будут комнаты в гостинице без отопления и горячей воды, в ресторане невозможно ни посидеть, ни пообедать. Но ведь Эдит Пиаф прибыла не тайком. Со следующего дня телефон в гостинице не умолкает. Геббельс, человек, создавший нацистскую пропаганду, приглашает ее на чашечку кофе. Сам Геббельс? Это сомнение разделяет и Анри Конте, но не забудем, что Робер Дальбан обладал талантом не секретаря, но рассказчика, наделенного воображением, который так описывает реакцию Эдит Пиаф (и свою) на этот звонок: - Я не пойду! - Нет, надо идти! - Хорошо, в таком случае я приду к трем часам. "Я, Андреа Бигар и пианист сопровождаем Пиаф. Меня и пианиста останавливает охрана. Мы остаемся на тротуаре. Вдруг открывается одно из окон. Это Эдит: она кричит, чтобы мы поднялись [...]. Нам не удалось увидеть Геббельса, он был вызван на совещание с Гитлером и Герингом, но мы встретились с неким Вештером, коммерсантом, толстеньким и очень симпатичным..." Здесь Робер Дальбан приводит диалог между "толстеньким" господином и его гостьей: - Вы меня не узнаете? - Нет... А мы знакомы? - Да, да, вы знаете меня! - Мы с вами где-то встречались? - Да. - Где? - В Париже. Я генерал Вештер. В течение полугода я был шефом цензуры. Я жил в "Коммодоре" и приходил посмотреть на вас в "ABC" в тот вечер, когда вы спели "Вымпел легиона" и весь зал встал, чтобы приветствовать вас овацией. Я был против того, чтобы запретить вам исполнять эту песню. Я попросил вас прийти на следующий день в "Коммодор". Вы пришли в девять утра. Я принес вам свои извинения. Я обожал эту песню, но из-за того, что публика слишком открыто выражала свои чувства, ее пришлось запретить". Потом, по словам Дальбана, генерал сказал певице, что хочет, чтобы прием в Германии оказался не хуже, чем во Франции. "Эдит начинает возмущаться: "Прием в Германии? Но это отвратительно!" Она перечисляет все - снег, разбитые стекла, холод, невозможность нормально пообедать: "Стыдно!" - "Что?" - произносит генерал и снимает телефонную трубку. "Хайль Гитлер!" вначале, "Хайль Гитлер!" в конце - и он кладет трубку на место: "Теперь, где бы вы ни находились, вас сразу же соединят со мной". "Мы возвращаемся в гостиницу. Какой-то тип, подпрыгивая, идет нам навстречу: "Вам поменяли комнаты и все прочее". Мы спускаемся, чтобы перекусить. Один столик заказан, другой заказан... Эдит повышает голос: "Если нам сегодня не удастся поужинать, я сейчас же вызову Вештера". Директор вытягивается перед ней". И все в труппе становится наконец на свои места. "Мы объехали одиннадцать лагерей", - уточнит Робер Дальбан. Андреа Бигар вспомнит о самом маленьком, где Эдит пела для двадцати заключенных, до сего момента лишенных таких удовольствий. Это было в окрестностях Нюрнберга. Туда нужно было добираться пешком по снегу, при ужасной погоде. Возвращаясь, Эдит потеряла туфли, и остаток дороги ее несли секретарша и Жорж Бартоле. Теперь о побегах. Эдит со своей секретаршей прибыли в Германию с горой чемоданов "со спиртными напитками, банками консервов, а в некоторых из этих банок находились фальшивые документы", как будет утверждать Андреа Бигар. В документы вклеены фотографии, полученные путем увеличения и вырезания из групповых снимков, сделанных во время первых гастролей и привезенных в Париж. Переданные их новым владельцам, фальшивые удостоверения помогли пленным вернуться во Францию: их выдавали за музыкантов. Бигар будет говорить и писать о том, что они помогли более чем сотне человек покинуть лагеря. Много, слишком много... Опять же, легковерие не беспредельно. То, что оркестр Клода Нормана по возвращении мог увеличиться на пару человек, еще возможно, но на сто... Это переходит все границы. Однако, несмотря ни на что, есть ли в данном рассказе хоть доля правды? Эдит Пиаф не произнесет на этот счет ни слова. Никто из тех, кто обязан ей своей свободой, не выскажет благодарности. В отличие от единственного свидетельства Андреа Бигар, все остальное скрыто завесой молчания, особенно если учесть явные сомнения последнего свидетеля тех событий, Анри Конте. Он долго пытался что-то вспомнить, но в памяти вставали только приготовления к отъезду, иногда таинственные: "Имели место переговоры с Андреа Бигар. Они что-то замышляли и не хотели вводить меня в курс дела. Идея Пиаф состояла в том, чтобы попробовать что-то сыграть для бошей. Она занималась театром. Деде вела свою игру. Вот все, что я знаю. Побеги, если таковые происходили, были единичными, но она никогда о них не говорила". Рассказывая о подробностях этого второго и последнего турне по концлагерям, Робер Дальбан упоминает о пощечине, данной одному лейтенанту на перроне вокзала. Грубиян, вместо того чтобы помочь Эдит взобраться на подножку вагона, оттолкнул ее. И - "Хайль Гитлер!" Потребовалось вмешательство Вештера, чтобы уладить дело. Это все выдумки. Пощечина (пианист Жорж Бартоле был свидетелем), конечно, была дана солдату или лейтенанту германской армии на вокзале, но позднее и в другом месте. В Кимпере, в мае 1944-го... [Из беседы с Жоржем Бартоле] Луи Гассион умер. Он скончался, будучи еще не слишком старым (не достигнув шестидесяти трех лет) 3 марта 1944 года, но его знаменитая дочь узнала об этом лишь через два дня, возвратившись из Германии. И все-таки она успела проводить отца в последний путь: оставалось еще два дня до отпевания, состоявшегося 8-го в церкви Сен-Жан-Батист в Бельвиле, и похорон на кладбище Пер-Лашез. Однако эта могила станет последним пристанищем отца Эдит лишь на то время, пока строят фамильный склеп, куда перенесут также останки Марселлы Дюпон, ее дочери, умершей в возрасте двух с половиной лет и похороненной ранее в Тиэ. Затем на мраморном надгробии появятся имена самой Эдит Пиаф, Теофаниса Ламбукаса (Тео Сарапо), но никогда - Аннетты Майар, бывшей супруги Гассиона, которая тогда, в марте 1944 года, была еще жива. Благодаря заботам дочери бывший акробат никогда не испытывал недостатка ни в чем, а в последнее время даже заимел слугу, иногда называемого в шутку "комнатным лакеем". "Тогда это был, - вспоминает Анри Конте, - человек, похудевший из-за чрезмерного пристрастия к алкоголю, но ухоженный, по-своему элегантный, очень любезный. Он любил рассказывать о своих подвигах". Наличие слуги и изысканного серо-зеленого костюма, похожего на костюм принца Галльского, тем не менее не делали его похожим на человека из высшего общества. "Ухоженный Пиаф, одеваемый Пиаф, причесываемый Пиаф, он напоминал престарелого юношу", - беззлобно шутит бывший журналист-поэт. И, без сомнения, Луи не претендовал на большее в своей маленькой квартирке на улице Ребеваль в квартале Бельвиль, где совсем девчонкой Эдит Пиаф отдали на попечение матушки Майар. Успехи старшей дочери обеспечили ему старость. Эдит виделась с ним лишь тогда, когда у нее находилось свободное время, но она любила его, он один составлял всю ее семью. Горечь утраты несколько сближает ее с Денизой, сводной сестрой, родившейся во втором браке Луи, и с Гербертом, братом, познакомившимся с нею позже, но это все не то. Эдит практически не связана с ними никакими семейными узами. Когда на свет появилась Дениза, Эдит уже ушла из дома. А Герберту исполнилось двадцать лет, когда он узнал от друзей, что Малышка Пиаф приходится ему сестрой. Сразу же после похорон отца певица уезжает в Бельгию. С 10 по 23 марта она выступает в Брюсселе, Льеже, Шарлеруа, Варвьере, Монсе, Юи, Намюре и, по всей видимости, в Анваре и Ганде. Кроме Жоржа Бартоле и аккордеониста Руди Вартона, ее сопровождают большой оркестр и хор под управлением Эмиля Дельтура. Она завершает месяц в Париже, участвуя 29 марта в гала-концерте железнодорожников, который дал возможность вокальной группе "Друзья песни" впервые встретиться с ней, "совсем маленькой женщиной, обворожившей нас" [Hubert La ncelot. Nous les Compagnons de la Chanson. Paris, Aubier-Archimbaud, 1989], как будет вспоминать Юбер Ланселот, их мемуарист. И вновь Эдит уезжает: вначале в Лилль на четыре вечера, которые превращаются в восемь, так как она начинает их в "Бельвю", а заканчивает "У Фреди"; через неделю - в Лион, только на один гала-концерт, данный 16 апреля в пользу пострадавших в Вениссье, лионском пригороде, особенно разрушенном недавними бомбардировками. Весь остаток апреля и вплоть до середины мая Пиаф участвует в серии других концертов, на этот раз в пользу депортированных рабочих и их семей. Одни приводят ее в Ман, Нант, Ренн, Кимпер (именно там она дает пощечину); некоторые выступления отменяются из-за воздушных налетов, как, например, самое первое, в Руане. Пресса вскоре объявляет о ее грядущем появлении в театре "Варьете" в Марселе начиная с 17 мая и в течение всей следующей недели, но Эдит отказывается от ангажемента. Время идет, и риск задержаться на неопределенное время в южной зоне довольно реален, а она не может долго разъезжать, так как 26-го в "Мулен де ла Галетт" должна состояться премьера ревю "Альбом картинок", в котором она будет "гвоздем программы". Таким образом, можно подумать, что она игнорирует или вообще забывает о военном кошмаре, который с 6 июня царит в совсем недалекой Нормандии. Предвещающая близкое освобождение для большинства и сложности для остальных, высадка союзных войск сопровождается жестокими боями, яростными, проходящими с переменным успехом. Четырнадцатого июня, в день, когда Эдит Пиаф, продолжая выступать в ревю, впервые поет в "Болье", шикарном кабаре на Елисейских полях, генерал де Голль появляется в Курселе и провозглашает, произнося речь в Байе, "начало освобождения Франции" [Jean-Pierre Azema. De Munich à la Libération. Paris, Éditions du Seuil, 1979]. Месяц спустя союзные войска подкрепляют его слова делом, перейдя от наступления к позиционной войне. Нормандский анклав состоит в ту пору из части Кальвадоса и присоединенной с большим трудом половины Котантена. До конца июля продвижение союзников ускорится прорывами на запад, к Гранвилю и Авраншу, и в направлении Бретани, куда, узнав о высадке, спешит на велосипеде Жорж Бартоле, торопясь соединиться со своей семьей. А. пока Париж, веселящийся в "Мулен де ла Галетт" или в "Болье", должен признать, что немцы, увы, еще не лишены сил. А жизнь Эдит Пиаф продолжается, как будто нет ничего более важного, чем выступления в ревю, длящиеся до 18 июля, или вечера в "Болье" (до 19 июля); чем участие 1, 2, 8 и 9 июля в фестивале песни, организованном в "ABC" студией "Полидор", фирмой с участием германского капитала; чем гала-концерт 11-го в пользу семей заключенных, патронируемых ею в лагере III; чем приготовления к сольному концерту, который она даст 22-го в зале "Плейель"; чем репетиции, а затем концерты в "Мулен-Руж" в конце июля и с 5 по 11 августа; чем появление на следующий день в "Эксельсиор-мюзик-холле". Концерт, состоявшийся 11 июля, свидетельствует лишь о том, что импульсивная доброта выражается все в той же благотворительности. Именно Эдит пришла в голову идея, которую она осуществила под руководством Саша Гитри, вначале отказавшегося участвовать в этом предприятии. Эдит даже не надеялась, что он согласится председательствовать на вещевом аукционе в кабаре "Болье". Что же, пусть хотя бы поможет ей найти кого-нибудь на эту роль. - В таком случае, почему бы не Анри? - воскликнула она тогда, все еще благодарная Анри Конте, присутствовавшему при переговорах. - Вы знаете, ему очень идет смокинг!.. Почему бы и не Анри, но Саша, самый острый ум Парижа того времени, как считают его обожатели, обожательницы и он сам, был бы все-таки более привлекательной фигурой. Пиаф настояла, он в конце концов ответил "да", и благотворительная распродажа оказалась прибыльной; наибольшая сумма была выручена за портфель, выставленный на аукцион вместе со всем содержимым: письмом Октава Мирбо, еще одним письмом - его отца, Люсьена Гитри, и фотографией молодого Саша с отцом, сделанной в Санкт-Петербурге, его родном городе. "Мы сделали все, что могли, но вы!.. В этот вечер вы собрали два миллиона!" - завершая торги, объявил он с обычным для него пафосом. Это, конечно, красиво, благородно, но за полтора месяца до освобождения Парижа благотворительные вещевые аукционы в шикарном кабаре кажутся чересчур нереальными. В то время как освобожденная территория Франции расширяется, освободители считают, что столица слишком занята своими удовольствиями, чтобы следить за приближением конца оккупации. |