Глава 4

      Заканчиваются две эпохи: в жизни Пиаф - период Ассо, а в жизни Франции - период мира всеми средствами, любой ценой. Первого сентября 1939 года ранним утром немцы использовали уголовников, переодетых в форму польских солдат, чтобы инсценировать атаку на свою радиостанцию в Глейвице. Эта провокация послужила поводом для ответного удара, квалифицированного как полицейская операция, но предпринятого при мощной поддержке бомбардировщиков и бронетанковых частей. В тот же день в соответствии с ранее сделанными приготовлениями, которые повлекла за собой возможная перспектива вторжения, правительство Даладье начало всеобщую мобилизацию. Однако официально объявление войны произойдет лишь через два дня, когда исчезнет последняя надежда на посредничество Италии.
    Пиаф находилась в Довилле. Она возвращается оттуда 4 сентября, одинокая и растерянная. Париж будто в трауре. Все места, где она могла бы выступать, закрыты. Пройдет три недели и даже немного больше, прежде чем они откроются вновь. Она, вероятно, готовилась к такому повороту дел, поскольку в последний день месяца новый контракт приводит ее в кабаре, расположенное недалеко от площади Звезды, "Ночной клуб" на улице Арсен-Уссе, 6. Южную Америку, которую обещал Раймон Ассо, она увидит позднее, намного позднее, через семнадцать лет...
    Для артистки вновь наступают беспокойные дни. С 27 октября по 2 ноября она снова выступает на сцене "Эропеен", принимая также участие 29 октября, но в другой час, в благотворительном гала-концерте вместе с Шарлем Трене и Ноэль-Ноэль. Концерт организован в пользу первых военнопленных, захваченных немцами в период между 6 сентября, датой их вступления в Саар, и 30 сентября, когда был отдан приказ об отступлении. Первые две недели декабря Эдит поет в другом мюзик-холле, "Этуаль-Палас", будущем театре "Этуаль" на авеню Ваграм, 35. Из двух новых песен, исполненных ею (одна в "Эропеен", другая в "Этуаль"), "Ничего не говоря" принадлежит перу Рене Рузо, молодого поэта, с которым она будет встречаться довольно часто, а "Поцелуй меня" написана уже знаменитым поэтом Жаком Превером, что ничего не добавит к ее собственной славе, поскольку, если разобраться, эта песня несколько преждевременно появилась в ее репертуаре. Но тем не менее она считается написанной именно для Эдит:

Тебе пятнадцать и мне пятнадцать,
Значит, вдвоем - тридцать.
В тридцать лет ты уже взрослый...
У тебя есть право работать,
У тебя есть тот, кого можно целовать...
Потом будет слишком поздно,
Наша жизнь - это сегодня...

    Песни Ассо, которые она продолжает исполнять в то время, подходили ей больше. "Это просто здорово, - пишет она Раймону через три дня после выступления в "Этуаль". - "Я не знаю этому конца" превосходит все, что ты написал до сих пор. Это станет сенсацией! [...] Мистингет тоже хотела ее петь. Мой успех фантастичен - на каждом концерте полный зал".
    Наряду с мюзик-холлом на авеню Ваграм она выступает и в "Ночном клубе", где ее открыл для себя Сальвадор Рейес, автор большой статьи, опубликованной в испанской газете "Ла Хора" 5 ноября 1939 года. Сначала следует описание места: "Маленькое кабаре с низким потолком и стенами, отделанными шелком. В глубине два пианино, чуть дальше - флаги Франции и Англии, объединившиеся в одном воинственном порыве. А в зале меха на несколько сот тысяч франков. Черные, белые, серые, они или соскальзывают с плеч их обладательниц, или, как большие кошки, лежат, свернувшись в клубок, на стульях. Мужчины и женщины, шампанское и виски - все искусно перемешано". Это пока об атмосфере и декоре. А где же певица?
    "Она выходит, одетая в такое простое черное платье, ее большие глаза полны серьезности, в них блестит решимость. Она проходит между столиками и поднимается на маленькую эстраду [...]. Ни улыбки, ни поклона. Бледная, строгая [...], она смотрит в зал, и в ее взгляде чувствуется что-то, похожее на страх перед жизнью, страх той, которая познала все удары судьбы [...]. Ее голос, полный торжественности, становящийся все глубже, снимает завесу и с самых красочных, и с самых грустных сторон жизни. Он возносится на неизмеримую высоту и падает до интимных задушевных нот. Иногда кажется, что певица вот-вот зарыдает, но потом она поднимается из глубин боли, чтобы рассказать о вещах горьких и реальных". Далее следует долгий восторженный анализ исполненных ею песен, песен Раймона Ассо, "простых, но проникновенных, потому что в них ощутим реализм жестокой жизни, одиночества, бездомности и ненужности". Потом автор снова возвращается к голосу: "Невозможно избавиться от его волшебства [...]. Околдованный им, чувствуешь, что познал самые жестокие реалии жизни, безнадежность [...]. В конце каждой песни, когда раздаются аплодисменты, Пиаф стоит молча, без улыбки, кусая губы и глядя прямо перед собой, немного похожая на раненого зверя и немного на пылкую женщину". И журналист опять не жалеет слов и красок, чтобы рассказать или вновь вернуться к "ее тонким рукам, волосам цвета красного дерева, большим светлым глазам, в которых горит незатухающий огонь страсти..." Это уже не критика, а следствие воздействия чар.
    С 20 октября конкурирующее кабаре "Адмирал", расположенное на той же улице Арсен-Уссе, противопоставляет Эдит Пиаф свою звезду Жермену Саблон. Сестра Жана Саблона, будущего создателя "Песни партизан", выступает в одной программе с артисткой мюзик-холла Маризой Марли, а открывает представление один из исполнителей всяких глупостей, актер-фантезист [Актер-фантезист - исполнитель развлекательных песенок и комических моментов. - Прим. ред.], комик и насмешник. Его зовут Поль Мёрисс. Несмотря на свою нынешнюю профессию, это не однофамилец, а именно сам будущий "Черный монокль" из фильмов Лотне, до того сыгравший (кстати, ужасно) с Симоной Синьоре в картине "Дьявольские". Еще не будучи замеченной и прекрасно использованной в кинематографе, его изящная чопорность придает комический эффект слащавым песенкам, которые он исполняет.
    Однажды вечером он сопровождает Эдит в "Ночной клуб". "Воцарилась тишина, - будет вспоминать он в книге мемуаров, где подробно опишет свой "период Пиаф" [Paul Meurisse. Les éperons de la liberté. Paris, Robert Laffont, 1979]. - Ни слова, ни звона бутылок, хозяин ресторана перестал ходить от столика к столику, наполняя бокалы. Пиаф пела. Со всей голосовой мощью своих двадцати четырех лет". Зрители? "Околдованы", - а вместе с ними и будущий киноактер. В конце представления - снова тишина, а затем взрыв аплодисментов.
    Несколько минут спустя арманьяк, который он пьет, и коньяк, который заказывает она, приводят обоих к стойке бара:
    - Вам понравилось?
    - Тот, кто имеет такой талант, как у вас, не имеет права пить спиртное.
    - А вы, что вы сейчас делаете?
    Улучив момент, Поль Мёрисс предлагает выпить шампанского, но где-нибудь в другом месте. Проблема заключалась в том, что перед уходом из "Адмирала" он предложил то же самое танцовщице Ирен де Требер, которая вместе с Джонни Хессом, приятелем Трене, когда-то выступавшим с ним в дуэте, станет в будущем одной из видных фигур "движения стиляг": "Таким образом, я находился в ожидании двух свиданий". О том он ей и сообщил. Ей наплевать:
    - Пойдемте и выпьем шампанского. А там посмотрим!
    Тут появляется импресарио Фернанд Ломброзо (а не Шарль, как станет утверждать Поль Мёрисс), который спасает ситуацию, согласившись присоединиться к ним. Все отправляются к Мёриссу, на улицу Дуэ, потом снова уходят, чтобы проводить Ломброзо и Ирен де Требер. Затем Поль и Эдит возвращаются, уже вдвоем. Проведя здесь ночь, она отказывается оставаться на более долгий срок. "Эдит Пиаф живет не у Поля Мёрисса", - заявляет она. Эдит очень хочет жить вместе с ним, но у нее, в гостинице "Альсина" на авеню Жюно.
    Через несколько дней ей звонит ее импресарио, Даниэль Маруани:
    - У меня тут какой-то тип, одетый как спаги. Говорит, что твой брат!
    - Его зовут не Герберт?
    Переспросив спаги, Маруани отвечает утвердительно.
    - Тогда отправь его ко мне.
    Какая неожиданность! Их первая и единственная встреча в "Батифоле", когда она явилась в компании своего отца Луи Гассиона, а он со своей матерью Линой Марса, произошла четырнадцать лет назад. Герберту тогда было всего семь, то есть прошла целая вечность. Вскоре после того свидания его жизнь вновь стала похожа на жизнь ребенка, а потом и подростка, лишенного семьи. Мать вторично покинула его, и между этим ее уходом и поездкой в Марокко, чтобы поступить там в спаги, лежат десять долгих лет, проведенных в благотворительном приюте. Все это время брат и сестра не имели новостей друг о друге. Молодой солдат знал имя исполнительницы "Моего легионера" и "Вымпела легиона", но и подумать не мог, что существует какая-то связь между артисткой Пиаф и Эдит Гассион, возможно, даже и не пытался бы ее разыскивать, если бы не один разговор. Это случилось в Роменвилле, пригороде, где жил бывший друг его матери и куда, получив разрешение, он приехал.
    - Малышка Пиаф, - сказали ему, - это твоя сестра!
    "О том, где она пела, я узнал из газеты. Никто в "Ночном клубе" не мог назвать ее адреса, но кто-то дал мне адрес парня, который занимался ее делами, Даниэля Маруани. Когда я добрался до гостиницы "Альсина", она была там с Полем Мёриссом".
    Что дальше? "Ты мой брат... ты моя сестра!" - вот почти все, что мы смогли сказать. Что вы хотите, мы же практически не знали друг друга!... В то время мы увиделись еще два или три раза. Был даже семейный ужин с ней, родителями и нашей сводной сестрой Денизой. Но началась война, я попал в плен, и мы вновь потеряли друг друга из виду" [Из беседы с Гербертом Гассионом].
    Однажды утром, может быть, на той же неделе, поскольку молодая пара вскоре оставит "Альсину", в дверь постучали:
    - Кто там? - спрашивает Эдит.
    - Это я!
    Она узнает голос другого спаги, Раймона Ассо.
    Последовала реакция неверной жены: "Боже, это мой муж!" (резюмирует за нее Поль Мёрисс).
    "Классическая сцена, приводящая в восторг зрителей бульварных театров, - добавит он. - Очень забавная со стороны и менее веселая, когда в ней участвуешь". В то же время дверь в соседнюю комнату, видимо, помогла ему избежать неудобств столкновения.
    Но партия лишь отложена. В тот же вечер Раймон Ассо находит его в баре кабаре "Адмирал", попросив сигарету, служащую лишь предлогом для короткого обмена репликами, как вспоминает Поль Мёрисс:
    - Кажется, вы курите "Лакки"?
    - Точно!
    - Я узнал это еще утром.
    История умалчивает о том, как Раймон Ассо установил связь между Полем Мёриссом и маркой сигарет, окурки которых были обнаружены им в "Альсине", но она представляет его скорее сдержанным, нежели кипящим злобой: "Он удалился без шума, с достоинством, исключавшим любую насмешку. Более того, он остался другом Пиаф и продолжал писать для нее песни". Друг - это уже слишком. "Под мои песни танцуют", - отреагирует Ассо:

Под мои самые прекрасные воспоминания
И под мои желания
Танцуют...
И под твою победную улыбку,
Под твой немного насмешливый взгляд
И под боль в моем сердце
Танцуют...

    Несчастный Раймон! Под его песню танцуют, и вскоре Эдит перестанет ее исполнять. Предательство? Она видит в этом скорее бегство: бегство от союза, дававшего поэту слишком большую власть над ней, бегство от репертуара, от которого она не отрекается, но который (она интуитивно чувствует это) мешает ее росту, и в конце концов бегство самое прозаичное - с авеню Жюно.
    Они с Полем Мёриссом устраиваются в другом месте. Агентство подыскало им квартиру на улице Анатоль-де-ла-Форж, одной из коротких улочек, расположенных перпендикулярно авеню, идущим к площади Звезды. Первая настоящая квартира бывшей уличной певицы! Большая спальня, гостиная, столовая, кухня и ванна - никогда раньше она не жила так роскошно. "Мне очень понравилось, - скажет Поль Мёрисс, - что она заметила букет цветов, который я поставил в вазу и перенес на большой черный рояль". Но она видит лишь "подставку", сам рояль. Восхищенная и в то же время не забывающая о практичности, Эдит восклицает:
    - Теперь не я буду ходить к композиторам, а композиторы ко мне!
    Последовало ли за переменой места жительства и изменение образа жизни по сравнению с "Альсиной"? У Эдит была секретарша, уже не Сюзанна Флон, но еще не Андреа Бигар, которая, приглашенная несколько позднее, будет занимать этот пост около десяти лет. Первой заботой Поля Мёрисса после переезда стал поиск кухарки. Эти двое больше не расстаются. Спустя некоторое время после появления на улице Анатоль-де-ла-Форж артисты начинают и выступать на одной сцене. Эдит желает видеть своего друга в одной с ней программе и вместо того, чтобы привести его в "Ночной клуб", сама в январе 1940 года присоединяется к нему в "Адмирале".
    Что это, большая любовь? По его словам, вначале они присматривались друг к другу: "Мы были совершенно противоположными по духу людьми и иногда удивлялись, что живем вместе". Действительно, какой контраст! Родившись в Дюнкерке, молодой восемнадцатилетний человек выглядит ребенком из богатой семьи. Его отец был директором "Сосьете Женераль". Сам он, достаточно образованный в области права, чтобы служить клерком у нотариуса, уже в то время поражал удивительным хладнокровием и по-английски чопорным стилем поведения, характерным для его будущих киногероев. Что общего может быть у такого человека с порывистой, импульсивной, непосредственной девушкой, к тому же дочерью уличного акробата? Конечно, им необходимо было привыкнуть друг к другу: ему - к ее горячности, иногда смешной, иногда воинственной, ей - к его изысканным манерам, порой выказываемым не без лукавой непреклонности, что не мешает, впрочем, принять, и даже более того - со временем усвоить их!
    "Никто не заставлял ее усваивать правила хорошего тона: наоборот, она сама смогла овладеть ими, иногда совершая грубые ошибки, доставлявшие нам немало веселья, особенно когда в дальнейшем она делала это нарочно, просто так, чтобы позабавить всех [...]". Она прошла хорошую школу, но, в отличие от Ассо, элегантный актер не приносил себя в жертву и не пичкал нравоучениями каждую минуту. "Всего-навсего, - указывал я ей, - желательно не путать мисочку с теплой водой для ополаскивания пальцев после еды со стаканчиком напитка, подаваемым между двумя блюдами" [Les éperons de la liberté, цит. выше].
    Слишком скромно? В статье, написанной Эдит и опубликованной в журнале "Нотре Кёр" 28 октября 1940 года, как раз через год после их встречи, она противопоставит этой оценке дань уважения женщины, покоренной с первого же вечера: "Боже, как он красив! [...] С первого же мгновения я чувствовала себя осторожно зажатой между его колючим высокомерием и ласкающими китайскими глазами". Далее следует портрет мужчины, "правильного и холодного, как айсберг, который встретился с китом", но в пользу которого говорят все сравнения: "То, что мой друг почти не пытался меня "воспитывать", так разительно отличало его от всех парней, которые до сих пор встречались мне, на Монмартре или где-либо еще, что вскоре я стала обожать это лицо Бенджамена, которое не имело ничего общего с моим недавним представлением об идеальном человеке и которое приоткрывало передо мной двери в мир утонченный, не подозревающий о моем неведении, моей наивности и моей бедности [...]. У Поля я брала, так сказать, уроки умения держать себя".
    Но людей, вполне владеющих своими эмоциями, это иногда раздражает: "Создавалось впечатление, что он, с его важной, благородной походкой и скромным целомудрием, смеется над всем подряд, что он циник и не питает никаких чувств ни к миру в целом, ни ко мне в частности". Поначалу последнее не слишком нравилось Эдит: "Я устраивала настоящие скандалы, результатом которых были лишь ироничные взгляды". Здесь позволительно вообразить бурные выяснения отношений, но с одним действующим лицом, как в "Равнодушном красавце", короткой одноактной пьесе, которую Жан Кокто создал, глядя на эту пару, вскоре после их первой близкой встречи. Противоположность характеров в то же время не мешает ни проявлению чувств, ни самому утонченному воспитанию: "Поль подсказывал мне, что нужно читать, ориентировал мой вкус, который вежливо относил к разряду "любопытных". Часто я бунтовала, поскольку не могла освободиться до конца от прежних желаний. А потом мне приходилось признавать, что он прав [...]. Эти мелкие ссоры, эти резкие проявления гордости потихоньку воздействовали на меня, производя значительные изменения [...]. Он заботливо отшлифовывал то, что любезно называл моей "природной изысканностью". Конечно, мне хотелось стать чертовски утонченной. И я абсолютно уверена в том, что сам Поль таков до кончиков ногтей".
    Один раз, всего один раз, ей удалось вывести его из равновесия. Сцена, единственная в своем роде, начинается в баре "Адмирала". Исполнив песню, Эдит прерывает тет-а-тет между Полем и какой-то незнакомкой. Он хочет представить их друг другу. Она отвечает (с его слов): "Если эта проститутка хочет скандала, я могла бы тоже выпить с ней стаканчик".
    Избрав молчание лучшей формой обороны, он призывает на помощь всю свою невозмутимость, оставаясь нарочито спокойным. Место, где они находятся, служит ему защитой. Слишком много вокруг людей, чтобы выяснять отношения, но в машине, которая везет их с улицы Арсен-Уссе на улицу Анатоль-де-ла-Форж, происходит взрыв эмоций. Дорога коротка настолько, что Эдит не успевает выплеснуть все, ибо они уже приехали, но "она говорила с великолепной артикуляцией". В квартире он, наконец, реагирует на выходку Эдит, разбивая супницу. Ах, вот как!.. Тарелки, блюда, соусницы - вся посуда летит на пол. Финальный аккорд: "Я ударила его, разбив ему лицо". Мгновение спустя они уже мирятся: "Мы вновь вышли из дома, чтобы поужинать где-нибудь. Она была на седьмом небе от счастья".
    Летом 1941 года во время съемок "Монмартра на Сене", где они вместе дебютировали как актеры - в 1936-м в "Мальчишнице" Малышка Пиаф была лишь певицей, - произойдет еще одна вспышка ярости, менее опустошительная, но столь же впечатляющая. Поль Мёрисс имел наглость сказать, что в сцене с одним из артистов, Анри Видалем, у нее были глаза жареной рыбы. Взбешенная, она покинула студию, не дожидаясь его. Он находит ее в баре за двойной порцией коньяка. На этот раз путешествие в фиакре проходит без бурных объяснений, но едва экипаж останавливается, Эдит пытается убежать. Тогда Мёрисс сбивает ее с ног прямо тут же, на мостовой, и расплачивается с кучером, прижав одно колено к ее лопаткам, а другое пониже. А затем, смеясь как сумасшедшие, они достигают дверей квартиры. Неизвестно, дошла ли она сама, но Поль Мёрисс приписывает ей следующую реплику: "В твоей манере носить меня наверх хватает разнообразия".
    Появившись на короткое время после отъезда Ассо, Симона Берто отметила неумеренность подруги и позже упомянула об этом в своей книге. "Нет, то был исключительный случай, - поправит Поль Мёрисс, говоря о двойном коньяке. - Конечно, пока мы жили вместе, мы позволяли себе иногда выпить, но совсем немного, это было необходимо, чтобы сохранить равновесие души и тела. Черт возьми! Между "Кабаком" Золя и "Аскетом" Хоу Йен Чанга пролегла широкая полоса приятной жизни, почему бы не пойти по ней!"
    К тому же для развлечений нужно свободное время. А жизнь Эдит распланирована буквально по минутам. Песня - ее единственная настоящая страсть. В то время она выступает почти ежедневно, а иногда и два раза в день. Теперь, когда Ассо нет рядом, надо еще постараться найти новых авторов. Ее расписание порой настолько перегружено, что однажды она чуть было не отказывает автору песни, которая в будущем принесет ей едва ли не самый большой успех. Это произошло в феврале 1940 года, за двое суток до нового концерта в "Бобино", перед которым Эдит много репетировала. Поэт и композитор попросил ее о встрече, но, по ее словам, "для меня имя Мишеля Эмера связывалось с цветами, небом, маленькими птичками", - короче, со всем, что отнюдь не в ее стиле. Всякая настойчивость оказалась бы напрасной, но... Эдит была тронута, узнав, что он недавно мобилизован и что в полночь поезд увезет его на войну: невеселое путешествие, даже если это всего лишь "странная" война. Однако, увидев его, Эдит сразу же предупреждает:
    - У вас десять минут, капрал Эмер! Тогда вперед!

Красивая веселая девушка,
На углу вон той улицы,
От клиентов не знает отбою,
И кубышка до крышки полна.

    Исполняя своего "Аккордеониста" и аккомпанируя себе на аккордеоне, капрал Эмер играет лучше, чем поет, но, боже, даже его пение завораживает! Эдит слушает, "затаив дыхание", и в душе уже соглашается: "Он еще не начал второй куплет, когда я приняла решение: эту песню, которую я минуту назад не желала слушать, я хочу исполнить первой". Слова выражают как раз то, что она чувствует:

Это пропитывает ее,
Сверху, снизу...

    И, наконец, финал, о котором она, потрясенная, говорит как о находке "невероятной, если не сказать гениальной":

Остановите, остановите музыку!

    Должна ли она здесь резко умолкнуть? Мишель Эмер скажет, что не думал об этом. Это уже станет находкой исполнительницы, которая только и может произнести:
    - Начните сначала!
    А как же полуночный поезд? Он уже много часов в пути, когда Эдит отпускает капрала Эмера. Они не только снова и снова пели его песню: ей хотелось узнать, что навело его на мысль написать ее. Ты (или "вы"?), ответил он. Однажды вечером в Со, в лицее Лаканаль, превращенном в то время в военный госпиталь, он слушал сделанную "Радио-Сите" запись ее концерта в "Этуаль". После исполнения "Я не знаю этому конца", одной из последних песен, написанных для нее Ассо, в его голове словно что-то щелкнуло и сработал какой-то механизм. Он почти сразу же сочинил "Аккордеониста", для нее и только для нее. И вот Эмер вознагражден за труды. Эдит Пиаф исполнит его песню через два дня на своей премьере в "Бобино". То есть завтра и послезавтра поезда тоже отправятся без капрала. Опаздывать так опаздывать, тем более что глупо пропускать такую возможность, ведь у исполнительницы широкий круг знакомств.
    В этот период возвращения на сцену "Бобино", с 10 по 22 февраля, неожиданная встреча с Мишелем Эмером является исключением: новых авторов практически нет. Тогда же она работала над двумя песнями другого поэта и композитора, Поля Мисраки, но ей не остается ничего лучшего, чем песня на стихи Превера, исполнявшаяся в "Этуаль-Палас". За неимением более привлекательного "материала", отвечавшего ее духу и стилю, она сохраняет в своем репертуаре произведения Ассо и заимствует "Порт" - песню, принесшую успех Сюзи Солидор, которую Жан Марез, брат писателя Франсиса Карко, написал на музыку плодовитой Маргариты Монно. Поскольку этого недостаточно, Эдит сама пытается писать для себя, не осмеливаясь, правда, включать свои творения в программу. Так, ее "Была любовь" поет Мона Гойя. А Лина Виала становится первой исполнительницей песни "Среди них один лишний", которая появилась в марте 1941 года. Сомневалась ли она в своих авторских способностях, несмотря на "музыкальную поддержку" подруги, Маргариты Монно? Очевидно, так оно и было, ведь, в отличие от первых опытов песенного творчества, ее критические суждения и оценки отличаются зрелостью и продуманностью.
    В связи со всем этим пора вернуться к Полю Мёриссу. Он, возможно, перевоспитал бывшую уличную певицу или довел до нужной стадии "шлифовку" ее характера, но когда дело касается ее ремесла, тут уже уроки дает она. Так, он передает, в каких выражениях она отозвалась однажды вечером о том, каким певцом он был до встречи с ней и ее полезных советов:
    - Твои концерты - это дерьмо!
    Черт побери!
    "Я знал, что она задира, но здесь почувствовал, что она говорит абсолютно искренне. Я попросил ее сделать более глубокий анализ".
    Она отвела этому долгие часы, после разрушения отдаваясь работе по-настоящему созидательной. Поставленный перед необходимостью заполнить пропасть между своей холодностью, чопорностью ребенка из благородной семьи и пылом игривых, веселых песен, до сих пор сопровождаемых невероятной музыкой, Поль Мёрисс благодаря Эдит устраивает конкурс, собирая оркестр из лучших музыкантов того времени, среди которых Валь-Берг, чье имя часто упоминают в связи с певицей, а также Эмиль Стерн и Жак Метеан, если судить по подписям на документах, относящихся к их записям на студии "Полидор". Все гениальное просто: "Секрет моих концертов, открытый и в деталях продуманный Пиаф, заключается в таком странном контрасте: идиотские слова, сопровождаемые оркестром, достойным большой сцены. И все исполняется господином, поющим не моргая". А результат? Каждый отзывается о нем по-своему.
    Он, с его иногда неточными, но короткими определениями: "Лучше, чем мы могли надеяться".
    Она, в том же журнале, но уже за октябрь 1940 года, умалчивая о собственных заслугах: "Его невеликий талант был способен творить высокое искусство. Не затрачивая визуально никаких усилий, вчерашний новичок превратился в удивительный тип сегодняшнего грустного комика". В любом случае песня не являлась его настоящим призванием. Она не замедлит сказать ему об этом: "Ты актер".

    "Передать лично в руки Министру обороны. От Эдит Пиаф". Апрель 1940 года. Министра, к которому обращаются с письмом, вскоре смещенного Полем Рейно, зовут Эдуард Даладье. Певица просит о милости, но не для капрала Эмера, задержавшегося в Париже из-за своего "Аккордеониста", а для Поля Мёрисса, немого партнера героини пьесы "Равнодушный красавец". За несколько дней до генеральной репетиции он получил повестку, и, несмотря на войну, Эдит посчитала возможным добиться для него отсрочки. То ли потому, что у нее был широкий круг влиятельных знакомств, то ли из-за "странной" войны, но заветные десять дней получены!
    Эта театральная авантюра началась со встречи между парой из "Адмирала" и Жаном Кокто. Инициативу проявила предприимчивая супруга музыкального издателя Рауля Бретона. Поэт и драматург, любимчик аристократического Парижа очень хотел познакомиться с Пиаф. Тогда та, которую весь аристократический Париж зовет Маркизой, пригласила Эдит и Мёрисса к себе и представила их Жану Кокто. К концу встречи исполнительница реалистических песен и утонченный писатель уже обращались друг к другу на "ты". Вечером он пришел послушать ее в "Адмирал". Через несколько дней она попросила его, как недавно Жака Буржа, написать для нее песню. Он ответил одноактной пьесой, созданной специально для нее и Поля Мёрисса. Что ляжет в основу их большой дружбы? Смесь восхищения и очарования. Он находит ее обаятельной, и, отвечая на лесть, она восхищается им.
    Два действующих лица, придуманные Кокто, представляют супружескую чету; муж и жена порой спорят, даже не слыша друг друга, и возникает отчуждение. "Женщина (она тоже певица) говорит и наталкивается на китайскую стену в виде газеты, за которой - мужчина, хранящий мрачное молчание", - подытожит автор в статье, появившейся в "Пари-Миди" [Paris-Midi, 19 avril 1940]. Все умещается в одном акте, в одной мизансцене, поставленной Андре Брюле среди декораций талантливого Кристиана Берара, и поскольку пьеса короткая, всего один акт, она стоит в программе после "Проклятых монстров", пьесы того же автора, шедшей тогда в театре "Буфф-Паризьен" с Ивонной де Бре, Мадлен Робинсон и Андре Брюле.
    Авантюра была рискованной. В своем интервью журналу "Нотре Кёр" Эдит Пиаф признается: она не надеялась, что Поль Мёрисс, "человек мудрый", согласится принять "этот вызов мудрости". Он недолго остается ее партнером. Семь выступлений, и по истечении отсрочки от призыва его заменяет Жан Маркони. Прессе хватило этого времени, чтобы заметить его в немой роли "в звуковом фильме", с "тихим безразличием" и всего лишь несколькими репликами. Игра Эдит удостаивается самой высокой оценки. "У мадемуазель Эдит Пиаф, несомненно, есть талант, она умеет пользоваться своими данными, это точно", - напишет Жерар Бойе в газете "Эпок". "Пиаф сыграла роль ревнивой певицы с драматической силой, естественностью, мощью, ошеломив зрителей", - дополнит Рене Гетта, отпускник в военной форме и обмотках, проводя время в "Адмирале", все еще под воздействием ее чар, а также наркотиков, что значительно укоротит его жизнь.
    Еще до них Жан Кокто в "Пари-Миди" тоже не скупился на похвалы от своего имени. Он восхищен ею как артисткой: "Пиаф вздыхает, движется, волнует нас и заставляет хохотать. Говорить одной на сцене на протяжении получаса - это требует значительных усилий. Она исполняет все с непринужденностью акробата, перелетающего с трапеции на трапецию [...]. Удивительная дебютантка! "Стоит дать ей один франк, - говорил мне Андре Брюле, - и она вернет вам тысячу". Эдит позволяет мне воплотить в жизнь мою театральную мечту: текст является предлогом, пьеса словно исчезает, остается лишь артистка, которая, как кажется, каждый вечер придумывает свою роль заново [...]." Его тон становится более взволнованным, когда он говорит об Эдит-певице, талант которой признавали и раньше: "Она входит. Она побеждена. Красноватые пряди в беспорядке падают на лоб Виктора Гюго ("на лоб Бонапарта", напишет он позднее). Крепкие ноги плохо поддерживают хрупкое тело ангела или птички. Ее глаза незабываемы - глаза слепой, чудесным образом излечившейся, глаза Лурдес, зрячие глаза. Побежденная сцепляет на животе свои маленькие руки цвета воска... Она напоминает статуэтку мадонны или колдунью и одновременно заставляет вспомнить о кинжалах, о чем-то жестоком, сверкающем, как лезвия, из-под которых капля за каплей вытекает кровь. Побежденная поет. И во всех окнах мира появляются любопытные лица, и слезы горести падают на землю [...]. Побежденная гордо выпрямляется, и руки становятся ветвями, раскачиваемыми бурей, и маленькая жалкая женщина уходит в бесконечность. И все остальные, те, кто слушает, становятся жалкими, ведь она олицетворяет собой общечеловеческую боль и выражает ее. Она становится жутким эхом траурной тишины этой внимательной толпы, которую заставляет смотреть и внимать [...]".
    Ни в этой статье, ни в реальности - на сцене - артистка не подменяет певицу. Эдит вновь поет в "Эропеен" с 12 по 18 апреля, во время репетиций продолжает выступать в "Адмирале", а в дни, когда идут спектакли, вновь появляется на сцене "Бобино", вначале 9 мая, на гала-концерте в пользу Красного Креста, а затем на следующей неделе участвует в представлении, будучи самой яркой звездой.
    Наступает май, занавес поднят! Ее выступления в "Бобино", "Равнодушный красавец" в "Буфф-Паризьен" - все прекращается, кроме наступления германских полчищ, которые, захватив и покорив Польшу, повернули на запад. Последняя непроходимая и тем более не поддающаяся окружению линия Мажино прорвана, и это уже не "странная" война, а просто война [На самом деле линию Мажино именно обошли. - Прим. публикатора]. Десятого мая покорены Бельгия и Нидерланды. Тринадцатого немецкие танки форсировали реку Мез у Седана. По приказу короля Бельгии на следующий день капитулировали все войска за Кьевреном. Двадцать седьмого английские подразделения вместе с остатками французских переправились в Великобританию. В июне еще шли бои, но это уже было бесполезное отступление, и вскоре оставлен Париж, павший 14 июня под натиском немецких солдат.
    Четырьмя днями ранее правительство Рейно, как и правительство Вивиани в сентябре 1914 года, эвакуировалось в Бордо, даже не прилагая видимых усилий, чтобы организовать отпор. На следующий день его уже не существовало. Поль Рейно, о котором историки скажут, что "в поведении он был не менее скрытным, чем в своих мыслях", уступает место Петену. С этого момента идет уже не война - начинается период оккупации, обусловленный перемирием, подписанным на условиях победителей в том же месте - вагоне Ретонда в Компьенском лесу, - что и 11 ноября 1918 года.

    А как же Эдит Пиаф? После вынужденного двухнедельного отдыха она уезжает петь в Марсель с 6 по 12 июня и возвращается в Париж незадолго до вступления туда германских войск. Что слышно о Поле Мёриссе? Хорошие новости. Посланный вначале в Ажен, он теперь находится в казарме Каффарелли в Тулузе и пишет ей, что надеется на скорую демобилизацию. Она тут же приезжает к нему. Двадцать первого июня, накануне подписания мирного договора, они встречаются в гостинице "Капул" на площади Вильсона, воодушевленные, переполненные преувеличенно-бурным, напускным весельем, как почти все вокруг.
    Когда становится известно о решении разделить Францию на две зоны, весь Париж устремляется на юг. Вместе с отступающим флотом бежит и Жак Канетти, которого судьба тоже приводит в Тулузу. Эдит узнает об этом, разыскивает его и, сама находясь на мели, решает подыскать место, где ему можно было бы выступать. Таким местом станет с 18 июля "Трианон", кинотеатр, хозяин которого решает открыть свое заведение, если певица и Поль Мёрисс разделят с ним риск провала. В дальнейшем Канетти организует турне, и первым городом на пути Жака, Поля и Эдит становится Перпиньян. Выясняется, что парижане действительно повсюду. Они встречают в Перпиньяне дорогого Жана Кокто, Пиаф принимает поздравления Луиги, молодого пианиста, который когда-то без подготовки заменил Луи Метрие во время ее первого выступления в "Бобино" в качестве звезды концерта: тогда она исполнила двенадцать песен Ассо. Турне продолжается в Монпелье, Тулоне, Ниме, Безье, Нарбонне, где вновь появляется Луиги, приехавший из Перпиньяна на велосипеде. На случай, если понадобятся его услуги, не желая разговаривать с Шарлем Лассусом, аккомпаниатором Эдит, и Полем, он оставляет свои координаты. Затем все отправляются в Брив-ла-Гайард, где и завершится поездка по зоне "ноно", как уже сокращенно называется неоккупированная территория.
    Конец первого лета оккупации, установившей демаркационную линию. Снабженные пропусками, полученными в Бриве, Поль и Эдит пересекают ее в ночь с 16 на 17 сентября на поезде, идущем во Вьерзон. Ранним утром Париж кажется им совершенно чужим, "немецким". Улицы, ведущие с вокзала Аустерлиц к их квартире на Анатоль-де-ла-Форж, растеряли свои привычные цвета. Кругом слишком много серо-зеленого.
    Но хватит!... У жизни артиста свои законы. Один импресарио по имени Арно предлагает им контракт с "Эглон", шикарным кабаре на улице Берри, в котором одновременно с ними выступают Ионель Бажак со своим квинтетом, Робер Ламуре и Ги Берри, певец, имя которого как раз совпадает с названием улицы. Внутренняя отделка кабаре - в этом можно не сомневаться - выполнена в стиле ампир, поскольку его название ("Орленок") повторяет прозвище несчастливого герцога Рейштадского, из которого его отец, Наполеон I, хотел сделать Наполеона II.
    Критик и будущий друг Эдит Робер Бре пишет, что Пиаф принесла туда "свежий ветер, который дует на углах плохо освещенных улиц", и считает, что она сама всерьез переживает "трогательные и отчаянные романы, о которых поет в своих куплетах".
    Кабаре - это всего лишь необходимая тренировка. Настоящее возвращение Эдит на парижскую сцену состоится в зале "Плейель" 28 сентября 1940 года. В сопровождении джазового оркестра Жака Метеана, ее основного аранжировщика в течение двух или трех последних лет, она ставит (а точнее, восстанавливает) свою неповторимую программу, в которую, по ее словам, кроме песни "Правильный и постоянный", потрясающего "Аккордеониста" Мишеля Эмера и почти всех песен Раймона Ассо (то есть всего шестнадцати, из которых четырнадцать - ее первого автора), входит и еще одна, так как публика настойчиво требует не предусмотренный организаторами "Вымпел легиона".
    Вновь возвратимся к статье, появившейся в журнале "Нотре Кёр". Создается впечатление, что она написана по горячим следам, хотя опубликована месяц спустя, и что автором этих размышлений от первого лица является сама Эдит. Так это или нет, но процитируем ее еще раз. Артистка долго вспоминала о своих тревогах, своем "неопределенном страхе", а потом о "волнении и всех пережитых чувствах". Бывшая уличная певица в зале "Плейель" - понимаете, что это значит? "Дать концерт в этом мире классических звуков, больше часа простоять на сцене, видавшей виртуозов, в моем платье пансионерки в трауре, почувствовать сконцентрированные на моей персоне взгляды толпы, от критического взора которой не ускользает ни одна мелочь, постараться без искусственности, без театральности, без ухищрений, а всего лишь исполнением шестнадцати эстрадных песен понравиться всем этим незнакомым людям, пришедшим сюда из-за меня, - это казалось задачей настолько неблагодарной, предприятием, грозящим таким грандиозным фиаско, что я с опущенной головой прошла мимо организатора этого сборища, прежде чем подняться на сцену. Ничто меня не успокаивало, все анализировали мое поведение, и малейшая ошибка, любой провал в памяти ставили выступление на грань катастрофы [...]. В мюзик-холле существует масса приемов, способных удержать внимание зрителей. Если звезда не оправдывает ожиданий, они утешаются выступлением чревовещателя, издающего звуки животом, или танцора на канате, многочисленные номера следуют один за другим. Но здесь я чувствовала слишком большую ответственность за настроение зрителей и испытывала неподдельный страх. Они возлагали на меня надежды... Это пугало меня, бросая то в жар, то в холод".
    И все же она констатирует: "Я бы с удовольствием поменяла свое сегодняшнее блаженство на незабываемые минуты, которые предшествовали тому памятному концерту, поскольку все уже закончилось, и цена победы кажется мне настолько высокой, насколько я считала эту победу недостижимой".
    Эта долгая преамбула подводит к словам благодарности Полю Мёриссу. После расставания с Ассо она признается, что "сваляла дурака, предавшись невоздержанности, вновь окунувшись в атмосферу паров алкоголя и сигаретного дыма и шатаясь из кабаре в кабаре". Затем произошла встреча с "высоким худощавым парнем с темными волосами и блестящими, как лакированные туфли, глазами", который удержал ее от нового падения. Без него, уверяет она, она бы никогда не отважилась ни на "Равнодушного красавца", ни на "Плейель" - особенно на "Плейель": "Я неизбежно рассердилась бы на себя". Или: "Я, конечно, хорошая девочка, но не надо преувеличивать!" Она ошибалась - концерт в "Плейель" стал ее победой: "Все казалось мне роскошным, нереальным. Я с трудом сдержалась, чтобы не разрыдаться или не броситься целовать всех вокруг. Я не хвастаюсь, а перебираю в памяти факты. И это чертовски приятно - вспоминать о такой пышности, о счастье, об абсолютном, полном успехе". "В то же время, - добавляет она, думая здесь более о своей театральной авантюре, чем о "Плейель", - я слишком хорошо знаю, с какой быстротой свист может превратиться в аплодисменты, а безвестность в славу, чтобы никогда не позволить себе поддаться безумию неловких попыток. Мое истинное призвание - петь. Петь, что бы ни случилось!.."
    Она доказывает это. Несмотря на войну, несмотря на оккупацию, она поет. Четвертого октября перед ней открывает двери "ABC", заметивший ее в 1937 году, куда она не возвращалась после своей ссоры с Митти Голдином-директором и Митти Голдином-импресарио, теперь замененным оккупационной дирекцией. Как ясно из афиш, в этой программе участвует и Поль Мёрисс, а также Ирен де Требер и оркестр Фреда Эдисона. Поль никогда не имел такой хорошей пьесы; особенно одобрительно отозвалась "Пари-Суар": "Его стиль - тупые гримасы и равнодушная холодность - многим нравится". А она? "Очевидно, что Эдит Пиаф со своим великим голосом, маленьким телом, нежным, исстрадавшимся лицом привлекает и будоражит массы народа. Не менее очевидно, что песни из ее репертуара возбуждают любовь девушек и молодых, крепких парней, имени которых никогда не узнать, они полны бесконечных условностей, состоящих из улиц, портов, тумана, грязи, неизбежности, настоящего и ложного отчаяния, не лишены определенных литературных достоинств, впрочем, не особенно заметных". Вот как! Камешек в огород Ассо, чьи песни она еще полностью не заменила другими. Его творениям зрители в основном предпочитают недавно написанную песню "Просто, как привет" Ромео Карле.
    Сразу же после "ABC" Пиаф и Мёрисс снова выступают в "Эглоне", затем их имена появляются на афишах в других местах - в "Консерт Пакра" и "Фоли-Бельвиль", расположенных по соседству с "родным" (правда это или нет?) тротуаром Эдит Гассион. В декабре 1940-го и январе 1941 года они принимают участие в ревю в "ABC", собравшем небольшую группу артистов, имена которых не вызывают в памяти никаких ассоциаций. Эдит исполняет там не менее четырех песен, которые она никогда не запишет: "Не зная как" Жана-Мари Уара и Маргариты Монно, "Очень просто", "Его руки" (творения Мари Дюба), "Мсье поехал путешествовать" и особенно "Апостол", песня, за которой стоит имя поэта-шансонье Ромео Карле и (помните, как вдохновенно он проехал на велосипеде от Перпиньяна до Нарбонна, оставив свои координаты?) пианиста-композитора Марселя Луиги.
    В вечер премьеры Марк Эли, другой шансонье-поэт, автор песни "Правильный и постоянный", похоже, переступил черту, отделявшую сдержанную корректность от угодливости по отношению к оккупантам, что Эдит сочла недопустимым. И, открывая собственное выступление, она, по словам Поля Мёрисса, спела "Вымпел легиона" с патриотическим воодушевлением, повернувшись к ложе у авансцены, которую занимали немецкие офицеры. Это очень понравилось публике, но не офицерам. На следующий же день ее вызвали в комендатуру и вежливо попросили убрать "Вымпел" из репертуара. Только лишь попросили? Нет. Ей просто приказали, это была настоящая цензура.
    "Человечная, трагическая, жалкая и волнующая, - замечают здесь критики, - Эдит Пиаф - звезда представления". Только на нее смотрят, только ее слушают. И все потому, что она - звезда? После этого ревю и последовавших двух недель в "Бобино", с 14 по 28 февраля, Поль Мёрисс и Эдит решают больше не выступать вместе в Париже. И хотя за пределами столицы они предпочитают профессиональное единение, в следующем месяце она одна отправляется на неделю в Бордо, в "Олимпию", где ее лицо, глаза, руки, взгляд, голос, ее песни очаруют критиков, снова рассыпающихся в комплиментах. В начале апреля Эдит появляется на огромной сцене "Гомон-Палас". Затем, заключив контракт на две недели в "Мюзик-холле на проспекте", бывшем театре и будущем кинотеатре, и на неделю в "Эропеен", с 23 мая по 10 июля она вновь дарит публике прекрасные вечера в "Адмирале", где дебютирует Даниелла Виньо, молодая танцовщица и будущая секретарша, которая выйдет замуж за своего аккомпаниатора-аккордеониста Марка Бонеля.
    "Нельзя не любить Эдит Пиаф, - пишет Андре Ависс в статье "Крик народа", опубликованной 14 апреля. - Те, кто знаком с ней, следуют за ней повсюду. Это обожание". Раймон Ассо сочинил для нее тексты двух новых песен, "Свет луны" и "История Иисуса"; последняя, как он считает, "имеет большую патетическую силу". Положенные на музыку (первая - Марселя Луиги, вторая - Маргариты Монно), они останутся неисполненными, хотя и записаны за три недели до появления этой статьи. Тогда же появились и другие песни: "Я танцевала с любовью" ("Достойный ответ на "Под мои песни танцуют", - замечает Андре Ависс), а также "Я не хочу мыть посуду", "Где они, мои старые друзья?", "Моя любовь прошла", оставленная для Дамиа. Эти песни имеют двойное авторство: Эдит Пиаф и Маргариты Монно. Да! Бывшая уличная певица, долгое время не умевшая даже правильно писать, станет к концу 1941 года автором четырнадцати песен: одни созданы вместе с Моной Гойя, Линой Виала, Жанной Эпикар или Дамиа, другие - ею самой. Таким образом, она способствует обновлению своего репертуара, в который включаются также песни "Полковник танцевал вальс" Жана Уара и "Мсье Дюран мне сказал", которую напишет для нее Бруно Кокатрикс на тему из повседневной жизни парижан в оккупации.

    "Мое истинное призвание - петь", - говорила Эдит Пиаф, сыграв в "Равнодушном красавце". Этот театральный опыт квалифицировался ею как "неловкая попытка". Позднее трезвая оценка не помешает ей в следующем году попробовать себя в еще одном виде искусства - кино. Второй ее фильм? И да, и нет. Сведенное к роли статистки, ее давнее участие в съемках "Мальчишницы" нельзя было даже сравнивать с настоящей профессиональной актерской работой, которой она вплотную займется, став - ни больше ни меньше - героиней картины "Монмартр на Сене", сценарий которой написал Андре Кайятт, молодой адвокат, увлеченный кино и все реже вспоминающий об адвокатской практике, а в качестве режиссера выступил Жорж Лакомб. Без сомнения, история маленькой парижанки, которая после многих жизненных перипетий становится певицей, весьма условна и надуманна. Конечно, от Эдит не требуется никакого особого перевоплощения, фактически она играет саму себя, но Пиаф-актриса не должна оказаться слабее Пиаф-певицы, исполняющей в фильме свои песни на музыку Маргариты Монно в сопровождении солистов "Парижского джаза" под руководством Алекса Комбеля.
    Другие главные роли в фильме, съемки которого происходят на студии "Курбевуа" с 18 августа по 29 сентября 1941 года, исполняют Жан-Луи Барро, Дениза Грей, Анри Видаль. Поль Мёрисс тоже принимает участие в его создании. Потом он вспоминал, что, не будучи шедевром, "Монмартр на Сене" тем не менее положительно повлиял на него. Вероятно, его слова относятся к концу весны. До того как снова стать актером, он следует за Пиаф в ее летнем турне, памятными этапами которого становятся Ле-Ман, Анжер и Дижон. Возможно, оно принесло им больше удовлетворения, чем съемки в тесноте на студии "Курбевуа"? Скандальная сцена у фиакра, о которой уже упоминалось, произошла как раз во время съемок. Поль Мёрисс считает, что именно тогда их отношения ухудшились, и причиной раздоров стали успехи Эдит как в кинематографе, так и на эстраде: "Нельзя быть первой во всем. Пиаф, которая шла к тому, чтобы стать лучшей среди лучших, не была актрисой".
    Поначалу напрашивается самое простое объяснение их ссорам - усталость, но вряд ли оно является исчерпывающим. Они вместе всего около двух лет, с октября 1939-го по сентябрь 1941 года: это можно назвать детским возрастом для обычной пары, но время быстро лишает мужчин очарования, оставляя отпечаток на их лицах. Чувства Эдит не выдерживают испытания повседневностью. Ей нужно нечто новое, опять новое, всегда новое. Каждый мужчина в ее жизни будет со временем сменяться другим. Каждый мужчина, становясь менее любимым, менее обожаемым, заставляет ее обратить свой взор на другой "объект".
    Вслед за эпизодом у фиакра, как можно догадаться, последовали другие ссоры, "забавные со стороны и менее веселые, когда в них участвуешь", как сказал когда-то Поль Мёрисс, хотя даже самые бурные выяснения отношений, признается он, "не лишили происходившее доли юмора".
    Закончив съемки в фильме, Эдит вновь надолго отправляется в гастрольную поездку по свободной зоне. Луиги, задержавшийся в Париже из-за обязательств перед одним из своих близких родственников, заменен Норбертом Гланзбергом, пианистом и композитором, который в дальнейшем будет писать для нее такую же хорошую музыку, как и Маргарита Монно. Приглашенный еще в Париже, он присоединяется к ней в Лионе, где и начались гастроли. Он был аккомпаниатором Рины Кетти и еще одного новичка по имени Ив Монтан в театре "Селестен". Это удача, что он смог выехать. Немногие пианисты решались тогда покинуть Париж. У них были на то свои причины, как у Эдит - свои, в силу которых она предпочитает выступать в неоккупированной зоне. Гланзберг был польским евреем, после прихода Гитлера к власти в 1933 году изгнанным из Берлина и уехавшим во Францию, где он продолжал учиться музыке.
    Эдит Пиаф не нужно долго искать своих оркестрантов. Она находит их в "Амбассадоре", кабаре-ресторане, где выступает в течение четырех недель, с 1 по 28 октября. Начатое без Поля Мёрисса, турне некоторое время продолжается с его участием. Встретившись в Лионе, они вместе отправляются на юг. Театр Тулона, кинотеатр "Мажестик" в Ниме, театр-варьете в Марселе - вот три пункта на маршруте их совместного путешествия, три последних остановки, после чего он отправляется поездом в Париж, а она - в Ниццу в компании Норберта Гланзберга.
    В Лионе один журналист спросил у Эдит, действительно ли легионер из ее песни был убит, как он читал. Она ответила: "И правда, и неправда. Все зависит от того, как рассказывать эту историю". В Марселе критики подчеркивают контраст между ее хрупкой внешностью и силой ее голоса. Они используют те же слова, что и их коллеги в Париже, описывая "ее болезненную внешность маленькой настрадавшейся девочки, измученный и встревоженный взгляд, который тут же освещается мимолетной, секундной, еще более болезненной улыбкой", внешность, наилучшим образом сочетающуюся с манерой, в которой она "поет о нищенской жизни парижского дна, о грустном уделе тех, кому никогда не покинуть его. Кажется, это поет сама улица. На короткое время чувствуешь себя окунувшимся в этот мир. Она собирает массу народа. Это - улица... Толчея! Гостиничный номер! Такова ее жизнь!"
    После недельного выступления в казино Ниццы средиземноморское турне продолжается в казино Э-ан-Прованса и Бозолейля в княжестве Монако, затем она вновь появляется в "Попугае", одном из кабаре Ниццы. Прервав свои концерты где-то между 5 и 10 декабря, Эдит отправляется в Швейцарию. Девятнадцатого, в день своего двадцатишестилетия, Пиаф дает последний из семи или восьми концертов в женевском "Мулен-Руж". Потом следуют выступления в Швейцарии и в Савойе, которыми заканчивается 1941 год.
    Этим должны были (как она отмечала, а газеты повторяли) завершиться ее гастроли по свободной зоне; в Париже предстояли репетиции "Джекки", оперетты Карло Рима и Альбера Вилльмеца на музыку Винсента Скотто. Но в дальнейшем возникли осложнения. Эдит хотела привлечь к работе Маргариту Монно, авторы не захотели расстаться с Винсентом Скотто, и оперетта так и осталась проектом [Из переписки с Карло Римом]. Кроме этих планов, ничто больше не влекло ее в Париж. Наоборот, у нее имелись веские причины задержаться в свободной зоне: Норберт Гланзберг не смог бы следовать за ней, если бы она пересекла демаркационную линию. Значит, ее возвращение откладывается. И надолго. Покинув Париж 30 сентября 1941 года, она возвратится туда лишь 16 октября 1942-го, менее чем за месяц до вторжения германских войск в южную зону, последовавшего за высадкой американцев в Северной Африке.

    "О небеса, мой муж!"
    С 10 по 15 января 1942 года Эдит Пиаф пребывает в Монте-Карло. Она поет в "Мейфер" и живет в "Отель де Пари". Однажды, без предупреждения, там появляется Поль Мёрисс, узнает номер комнаты, поднимается на указанный этаж и стучит в дверь.
    - Кто там? - спрашивает Эдит.
    - Это я!
    По его словам, повторяется та же сцена, как когда-то в гостинице "Альсина", "очень забавная со стороны и менее веселая, когда в ней участвуешь". Эдит не одна. По другую сторону двери находится Норберт Гланзберг, чего, как и Ассо двумя годами ранее, прекрасный Поль никак не ожидал.
    "Можно было бы счесть все это шуткой, - скажет он впоследствии. - То, что она сделала с Ассо, повторилось и со мной. У нее странная логика".
    Ну так что же, не топиться же из-за этого!
    "На следующий день в баре "Отель де Пари" я принял оскорбленный вид, не слишком, впрочем, переигрывая, сохраняя обычную легкость в общении и поведении". Это несложно, когда такая легкость является твоей второй натурой и когда у тебя самого совесть не очень-то чиста: "В Париже меня ждала одна особа, с которой в отсутствие Пиаф я часто ужинал наедине в ее маленькой квартире на улице Одессы". Всем известно, что подобные ужины часто заканчиваются далеко не одним лишь десертом, а иногда (как и в этом случае) даже свадьбой - хозяйки, красивой светловолосой артистки Мишель Альфа, и ее гостя, Поля Мёрисса.
    Приведем размышления из более позднего интервью о "влечении, которое два человека (Эдит и он) могут испытывать, находясь в обществе друг друга, и которое вот так, сразу, исчезает", о природе этого влечения:
    "Любил ли я ее? Чувствовала ли она ко мне то, что так хорошо умела выражать в песне?" Сомневаясь, он все же говорит о вероятности такового: "Мы испытывали и сейчас испытываем друг к другу глубокое чувство".
    Гланзберг стал лишь мимолетным увлечением, а настоящий "наследник" Поля Мёрисса окажется более уверенным в собственных чувствах: "Я был безумно влюблен в нее" [Из беседы с Анри Конте].
    Анри Конте, новый мужчина в жизни Эдит, в то время был сотрудником редакции "Пари-Миди". Хрупкий, светловолосый, среднего роста, молодо выглядящий для своих сорока лет и элегантный, он мог бы так же, как и Поль Мёрисс, вдохновить Эдит Пиаф на создание песни "Этот очень благородный мсье", одной из тех, что были написаны ею самой. В юности Анри готовился стать инженером, но литературные и артистические устремления взяли верх и привели его в журналистику, а затем и в суетный мир кинематографа: он стал звукорежиссером нескольких короткометражных фильмов. Еще до сближения с Пиаф, которую он обожал, не будучи с ней знаком, Конте, по его словам, "находил ее удивительной".
    Их первая встреча произошла в декабре 1940 года, Она пела в "ABC", где Пиаф не слышали со времени ее ссоры с Митти Голдином, а Анри Конте рассказал об этом ее возвращении на страницах "Пари-Миди". Тогда их связи остались чисто профессиональными. Единственное достоверное воспоминание гласит: "Однажды вечером мы вместе поужинали в маленьком ресторанчике на улице Грамон". По-настоящему они сблизились лишь в августе - сентябре 1941 года на студии "Курбевуа". Журналист из "Пари-Миди" сотрудничал также с "Синемондиалем" и, поддавшись уговорам или продюсера "Монмартра на Сене", или агента начинающей актрисы, исполнявшей главную роль, принял предложение стать ее пресс-атташе.
    Что касается его, здесь не было и речи о любви с первого взгляда. "Несколько крупная голова, непропорциональная по отношению к телу, - он видел только это. - Мне понадобился месяц или два, чтобы понять, что она мила". Чем же она привлекала? Ну, сразу сказать нелегко... Лучше было бы нарисовать "ее тонкий носик, ее рот ребенка, очень красивые глаза и руки, ее маленькие руки". А еще лучше, если бы картина смогла ожить: "Когда она касается вашего лица ладонью, чувствуешь что-то удивительное". Все это хочется воскрешать в памяти снова и снова, особенно "ее влюбленный, волнующий взгляд, устремленный на любимого человека, обожающий взгляд, которому не мог сопротивляться тот, кому он предназначался". Эдит мила, даже более чем мила: существует еще "масса других деталей, а если говорить в общем, то ей свойственно стремление быть неординарной, привлекательной, находясь вне обычных канонов красоты и женственности".
    Но умение выглядеть обольстительной - это искусство, а не добродетель. За привлекательностью влюбленной женщины скрывается множество недостатков. "Она ревнива, лжива, неверна, у нее тиранический характер..." Здесь Анри с улыбкой ставит многоточие, не желая продолжать, и решительно заканчивает: "Уже достаточно, не так ли?"
    В январе 1942 года их пути расходятся. Он - в Париже, она - на гастролях, начавшихся с окончанием съемок "Монмартра на Сене" на студии "Курбевуа". Возможность встретиться выпадает настолько редко, что властность характера уходит в тень: это время взглядов, наполненных обожанием. Что касается измен, они прощаются или оправдываются удаленностью друг от друга и ситуацией, которая требует некоторых уступок обстоятельствам: в жизни журналиста "Пари-Миди" есть другая женщина и другая певица, его жена Шарлотта Довиа.
    Уехав из Парижа в конце сентября 1941 года, Эдит отправляется без него в плавание вдоль средиземноморского побережья: с 16 по 22 января "Новое казино" Ниццы, следующие три недели - неизвестно где, с 20 по 26 февраля марсельское кабаре певицы Марианны Мишель (тогда Эдит напишет "Жизнь в розовом свете"), в марте "Спорт-Клуб" в Каннах и Театр искусств в Монте-Карло, а первую неделю апреля - кабаре "Сентара-Вогад", опять же в Ницце.
    После Монте-Карло корреспондент местной газеты "Эклерер де Нис" написал: "Эдит Пиаф, бесспорно, трагическая актриса. Ее искусство, идущее из глубины ее души, исходит из человеколюбивых устремлений. К своему мрачному голосу, специально пониженному, словно голос медиума, или умоляющему и удивительно грустному на высоких нотах, она добавляет уверенные жесты, свойственные только ей". Это замечание провинциального репортера настолько точно и емко, что стоит запомнить его имя: Лео Ферре. В следующий раз он будет писать о Пиаф, развенчивая всякого рода подражателей, в конце шестидесятых годов, когда на сцене появилась Мирей Матье, "открытая" Джонни Старком.
    В Марселе один из местных парней попробовал обложить бывшую уличную певицу "налогом", обещая взамен свое покровительство. Его цена - половина гонорара от концертов в кабаре Марианны Мишель. Требование было передано через ее секретаршу, Андреа Бигар, и, как рассказывает последняя, очень удивило Эдит Пиаф. К счастью, в вечер премьеры секретарше удалось противопоставить вымогателю устрашающее присутствие пятерых ребят с жарких марсельских улиц, пятерых впечатляющих парней, с которыми в благодарность они поужинали на следующий день.

    Эдит избежала бы такого неприятного инцидента, если бы следовала своей первоначальной программе. Почти в то же время предполагалось вернуться на две недели в Париж, чтобы заключить контракт с "ABC". Не уверенная в том, что получит ausweis - пропуск, необходимый для пересечения демаркационной линии, - она отказалась от поездки. Лео Маржон, ее основная соперница в то время, была приглашена вместо нее в качестве звезды представления в мюзик-холле в Фобур-Пуассоньер. Но тем не менее, долгое время выступая в свободной зоне, Эдит не расстается с парижской публикой. Множество столичных беглецов, и далеко не самых бедных, присутствуют в залах рядом с местными зрителями. Судя по переписке, она также поддерживает связь с Маргаритой Монно и с Марселем Луиги, который тогда же сочиняет музыку к текстам песен "У моего любимого грустные глаза" и "Мсье Гуттенуар" - тех двух, что она сама недавно написала. Профессиональные контакты со столицей осуществляются и посредством частых поездок туда ее новой сотрудницы, Андреа Бигар. Роль "Деди", как называет ее Пиаф, не ограничивается обычными обязанностями секретарши. Часто именно она заключает контракты, которые подписывает ее патронесса.
    Затянувшееся пребывание в зоне "ноно" создает ряд серьезных проблем в ее творческой жизни. Однажды Андреа Бигар привозит из Парижа маленькую книжку, озаглавленную "Я знаю, что мы увидимся", один из крохотных песенных сборников, продававшихся тогда на улицах. "Из репертуара Люсьены Делиль", - значится под фотографией во всю обложку. Эдит в ярости. Еще в декабре 1940 года она стала первой исполнительницей песни под этим названием, написанной Жаком Ларю и положенной на музыку Луиги. Как свидетельствует сам Луиги, они с Эдит обменялись письмами следующего содержания [Из беседы с Марселем Луиги, Ванс, 1978 г.]:
    "Я удивлена и огорчена, узнав, что вы согласились с публикацией этой песни, якобы входящей в репертуар другой певицы, а не мой. Нужно ли напоминать вам, что именно я стою у ее истоков, что я создала ее? Я прошла [с немецкой цензурой] через определенные трудности, о которых вы знаете, и если песня все еще где-то звучит, то это потому, что я приложила максимум усилий, чтобы ее пропустили [...]. Я очень дорожу этой песней, и вы это прекрасно знаете. Так как же вы могли допустить подобную вещь? Я верила в вашу дружбу. Значит, я ошибалась? Значит, мне нужно подумать о прекращении сотрудничества с вами?" [Из письма от 22 апреля 1942 г.] "По причине вашего длительного отсутствия, - отвечает Луиги, - автор слов Жак Ларю отдал песню Люсьене Делиль, которая записала и выпустила ее". "Я очень хочу верить вашим доводам, - уступает она. - Хотя предпочла бы, чтобы вы предупредили меня, как только оказались в курсе дела. Мне тяжело сознавать, как мало у меня друзей, и я счастлива, что мы сможем продолжить наше сотрудничество без всякой задней мысли" [Из письма от 8 мая 1942 г.].
    Позже появится новое, исправленное издание, но из боязни репрессий Эдит убирает песню из программы своего концерта, а затем долгое время вообще не исполняет песен на стихи Жака Ларю. Другой негативный момент в условиях, когда вся художественная продукция сосредоточена в Париже, состоит в том, что отъезд из столицы не позволяет Пиаф расширить свою дискографию. Уже давно, задолго до отъезда, пластинки Эдит не выходили в свет. Предпоследняя из записей состоялась на студии "Полидор" 13 июня, последняя 14 декабря 1941 года на радио Лозанны, а дальше - длительное затишье вплоть до конца 1942-го.
    Финансовые причины также побуждают ее искать новые контракты. После Лазурного берега - снова Лион и выступления с 10 по 17 апреля в "Амбассадоре", затем Народный дом в Ваниссье, театр Виллербана, некоторые другие места в окрестностях Лиона. В Виллербане, городе, где поднялись первые французские небоскребы, бывшая уличная певица, которой бросали из окна монеты, пишет:
    "Сколько же денег пошло на постройку такого квартала!"
    Дав один концерт в пригороде Лиона, Эдит вместе со своим пианистом возвращается в Ниццу, затем после короткого отдыха пересекает Средиземное море и оказывается в "Казино-мюзик-холле" в столице Алжира. Об их алжирском турне не известно ничего, кроме того, что оно продолжается с 1 по 30 мая, что после недели, проведенной в столице, они отправляются в Оран, и что песню "Кролик и верблюды" там принимают лучше, чем в "Клуни", парижском кинотеатре, где исполнительница приказывала своей секретарше Сюзанне Флон идти в зал и там смеяться.
    Возвратившись во Францию, 9 июня она приезжает в Лион на один вечер, но успевает выступить дважды. Сначала на сцену зала "Рамо" выходит Эдит-певица, а затем, превратившись в актрису, она же играет вместе с Жаном Маркони в "Равнодушном красавце". На следующей неделе Эдит поет в женевском "Кюрсаале". Здесь журналисты из газет "Сюисс" и "Журналь де Женев" тоже поражены "Кроликом и верблюдами". Для одного из них это образец "изысканных шуток", для другого - "очаровательная сказка".
    За время между отъездом из Швейцарии, куда она вернется лишь в конце июля, и приездом в Ниццу, которая как бы становится для нее отправной точкой, поскольку там она часто или поет, или отдыхает, Эдит успевает дать два концерта, один в Э-ле-Бене, другой в Шамбери. Начало нового периода пребывания в Ницце совпадет с первыми гастролями Табе, но уже без Пиллса. Имя Табе значится на афишах кабаре, где полгода тому назад выступала сама Эдит. После концерта она поздравляет его, искренне и в то же время не без корысти: ей очень нравится одна из песен Жоржа Табе.
    - Отдайте мне вашу "Легенду джаза", - просит Пиаф. - Она прекрасна!
    Он медлит с ответом:
    - Но ведь в вашем распоряжении все композиторы, тогда как для меня пишет только один человек - я сам... [Georges Tabet. Vivre deux fois. Paris, Robert Laffont, 1980.]
    Ночные размышления и особенно советы брата, Андре Табе, помогают Жоржу принять решение.
    Назавтра следует решительный отказ. Но Эдит не менее упряма, чем Малышка Пиаф. Она завладевает этой "Легендой джаза" так же, как когда-то позаимствовала на лету "Чужестранца", - во время чаепития с Андре Табе, посланным, чтобы сообщить отрицательный ответ.
    Это такая хорошая песня, Эдит настолько огорчена и так хочет ее послушать, что дело кончается тем, что ей произносят желанный текст, а Андреа Бигар, спрятавшись за занавеской, тут же записывает его. Музыка - это уже дело Норберта Гланзберга. Он запоминает ее на слух во время концерта Жоржа Табе. Испытывает ли Эдит угрызения совести из-за такого двойного воровства? Она включит песню в свой репертуар, но несколько позднее. В данный момент это было некорректно - ведь автор "Легенды джаза" выступает в одном с ней городе, он - в "Попугае", она - в "Сентра", кабаре, которое также принимает ее уже во второй раз. Здесь у нее возникают неприятности с "Бродягой" - сочиненной ею песней, первоначально отданной Жанне Эпикар, которая, как рассказывает Эдит журналисту из "Эклерер де Суар", отчасти и повлияла на решение написать ее. После одного из концертов в Париже Жанна, певица и подруга Пиаф, - "прекрасная, словно принцесса из сказки о фее", как напишет та в книге "На балу удачи" - поведала Эдит один из своих детских снов, в котором бродяга влюбился в принцессу, предмет своих грез. Так сон стал песней, слова которой написала сама Эдит и сама же придумала мелодию, записанную потом Луиги.
    Несмотря на видимость успеха, Эдит была не слишком довольна своей исполнительницей и вдохновительницей. Об этом свидетельствует следующее письмо, адресованное Марселю Луиги: "Вы знаете, "Бродягу" хорошо принимают в свободной зоне [...]. Люсьена Буайе очень бы хотела получить на нее эксклюзивные права. Я написала Бечеру [издателю Полю Бечеру] и рассчитываю на вашу поддержку. Жанна Эпикар ничего из нее не сделала с тех пор, как получила ее, а раз так, я считаю, что ей не стоит больше исполнять эту песню и что можно безболезненно уступить "Бродягу" Люсьене".
    Уже не первый раз Эдит приписывает другим артистам, в то время более известным, чем она, стремление отобрать у нее песню. Мы уже упоминали об этом, говоря о песне "Я не знаю этому конца" Раймона Ассо. "Мистингет хотела бы ее спеть", - сообщала она автору. В обоих случаях она предлагает плод собственных усилий, не дожидаясь просьбы. Но это кажущееся искренним желание сделать все, чтобы обеспечить успех своего "Бродяги", выглядит скорее как продуманный ход певицы, заботившейся в первую очередь о собственных интересах, как бы ни преувеличивалась ее благородная творческая щедрость.
    Необходимо поправить финансовые дела, и Эдит не думает об отдыхе даже на берегах Средиземного моря. По дороге из Ниццы в Марсель она делает остановки в Иере, Ла-Сьоте, Ла-Сене. В течение последней недели июля она вновь выступает в маленьком "Одеоне". В августе она успевает побывать в Ниме, Нарбонне, Безье, По, Лиможе, Тарбе, затем в По. Двадцать четвертого августа Эдит снова возвращается в Ниццу. Все складывается слишком хорошо? Но в следующем месяце она практически остается без работы. В ее расписании стоит лишь гала-концерт в пользу арестованных студентов, состоявшийся 15 сентября в Белледонне, недалеко от Гренобля, и единственное выступление 28-го в "Спорт-Клубе" в Каннах. Как кажется, ее бездействие отчасти связано с потерей пианиста, которого граница свободной зоны уже не защищает от антиеврейских законов. Об этом можно прочесть в ее письме Луиги от 31 августа: "Несчастье, которого я боялась, случилось. Норберт больше не может работать". Она добавляет, пытаясь убедить его заменить Гланзберга: "Это не та работа, на которую придется долго искать кандидата, вы понимаете".
    Луиги не приедет. Со временем она сама вернется в Париж. А пока Эдит мечется между Ниццей и Марселем, где для нее иногда кое-что находится. Последний гала-концерт в "Пати-Палас" сводит ее в одной программе с Шарлем Трене, Фернанделем, Люсьеной Буайе, Мистингет и даже (в совместном скетче) с Рене Гупилем - тем, кто скрывался за женским именем "Одетт", бывшим патроном кабаре с таким же названием и приятелем Эдит в период после убийства Лепле и полицейских разбирательств.
    Выступления в Марселе предоставляют ей возможность повидаться с Мишелем, укрывшимся здесь, поскольку он по тем же причинам, что и Норберт Гланзберг, оказался в опасности. Зная, что он без гроша, в благодарность за две песни, написанные для нее ("Старая пластинка" и "По другую сторону улицы"), Эдит убеждает Роже Сель, местного представителя издательства Поля Бечера, выплатить Эмеру аванс за авторские права. В ответ Мишель решает на следующий день пригласить ее в ресторан. "Он назывался "У Мемер" или что-то в этом роде, - расскажет Мишель ["Эдит Пиаф, десять лет назад". Архивы радио ИНА, 1973 г.]. - Я пришел туда с Эдит и ее секретаршей. Хозяйка говорит нам: "Вам не повезло, сегодня у нас ничего нет". Она принесла что-то очень невкусное и очень дешевое". Эдит "своим агрессивным тоном", судя по всему, отпустила такое замечание:
    - Ну что ж, спасибо! Для первого приглашения неплохо!...
    История на этом не заканчивается. Несколько дней спустя Мишель Эмер снова встречается с хозяйкой ресторана.
    - Скажите, - спрашивает она, - Эдит Пиаф вас что, очень любит?
    - Почему? - удивляется он.
    - Это она велела мне ничего не давать вам, чтобы вы не потратили слишком много денег!..
    В череде выступлений случаются встречи, которые превратятся со временем в многолетнюю дружбу. Так, в июле 1942 года, когда Эдит ехала в марсельский "Одеон", она познакомилась с Марселем Блистеном, молодым журналистом и будущим постановщиком "Безымянной звезды" [В оригинале Étoile sans lumière. - Прим. публикатора], фильма, в котором Ив Монтан и Эдит станут партнерами. Первая же встреча произошла в холле гостиницы в Ноайе. Марсель Блистен будет вспоминать позже их разговор:
    - Чем вы думаете заняться потом?
    - Кино. Он захочет этого, захочет [Там же.]...
    И поскольку он спрашивает у нее, кто захочет, кто позволит ей сниматься в фильмах и реализовать свое призвание, она отвечает:
    - Господь бог, конечно!..
    Блистен, Эмер, Гланзберг - Эдит вскоре оставит трех своих друзей-евреев, но поможет им скрыться: будущему деятелю кино - на ферме в Велескуре, владении Андреа Бигар, своему пианисту - у одного писателя, ставшего потом министром правительства Освобождения, а экс-капрал Эмер уйдет в партизаны.
 


Глава 5