|
Десятое октября 1947 года стало для французских пассажиров "Куин Мэри" первым днем их недельного путешествия
через Атлантику - днем долгим и утомительным. Накануне утром на вокзале Сен-Лазар они сели в поезд, идущий в Гавр, где Эдит
встретила толпа поклонников и журналистов. Оттуда паром перевез их через Ла-Манш, и они прибыли в Лондон лишь глубокой ночью.
Утром другой поезд доставил их в Ньюхейвен, место посадки на самый совершенный и самый быстрый из трансатлантических
пакетботов. Открыватели Америки составляют довольно многочисленную группу. Кроме "Друзей песни", Эдит везет с собой Луи Баррье, музыкантов - аккомпаниаторов Марка Бонеля и Робера Шовиньи, своего друга Мишеля Эмера, а также Ирен де Требер. Приятельница Пиаф со времени памятного первого вечера, проведенного с Полем Мёриссом, тайная сторонница движения "стиляг", ставшая подругой Раймона Леграна и солисткой его оркестра, она должна была сопровождать эту веселую компанию только от Сен-Лазара до Гавра. Но Эдит убедила ее переправиться через Ла-Манш, а потом пересечь океан. Восхитительная неделя в открытом море? Не такие воспоминания сохранит Марк Бонель. "Мы находились на носу корабля, на самом верху. На высоте пятиэтажного дома, - он поднимает руку вверх. - И мы были больны, больны, больны..." Наконец показался Гудзонов залив, а за ним Америка небоскребов, Нью-Йорк. Но Эдит не обладает любопытством и терпением туриста. Устроившись в отеле "Амбассадор", она тут же увлекает всю свою команду за собой в поисках улицы, где расположен театр "Плейхаус", мюзик-холл на Бродвее, где Клиффорд Фишер анонсировал ее выступления. Но до их начала у нее еще остается свободное время. Прибыв 16 октября, она дебютирует там лишь 30-го. А 19 октября она и Ирен де Требер обедают вместе с Жаком Пиллсом и Люсьеной Буайе во французском ресторане одного из нью-йоркских пригородов. Четой Пиллс-Буайе на обед приглашен гость, с которым случай уже сводил Эдит в "Клуб пятерых". Это Марсель Сердан. Она встречается с ним еще один или два раза, а затем он уезжает в Чикаго, где на следующий день после премьеры Пиаф в "Плейхаусе" выступает с критикой своего будущего соперника, боксера Антона Раадика. Остальное ее время занято репетициями и уроками английского. Уроками для начинающей? Нет. Будучи певицей в "Прентан" еще до того, как стать секретаршей, Сюзанна Флон вспоминает о давнем желании Эдит изучить этот язык, а Анри Конте - о своих, относящихся к более позднему времени, услугах в качестве преподавателя. Но пока ее словарный запас, акцент и способность воспринимать английскую речь на слух дают окружающим повод подшучивать над ней незаметно для нее самой. Для Эдит даже пригласят переводчика-конферансье, который называется здесь master of ceremony, что она может перевести и без словаря. Наступает 30 октября. Оркестром "Плейхауса" руководит Лоу Формен, с которым Робер Шовиньи быстро находит общий язык. Греческих танцовщиков Лиду Альма и Янни Флери, приехавших по просьбе Эдит из Афин в Париж, сменят шведские артисты Жорж и Тим Дормоны, а затем - супруги Канова из Италии. Здесь "Друзья песни" должны иметь даже больший успех, чем во Франции, выступая перед антрактом, а второе отделение концерта отдано целиком Пиаф. "Я думаю, что так будет лучше", - сказала она накануне Мишелю Эмеру. Если говорить о "Друзьях", все действительно идет нормально и даже более того - хорошо. Их молодость, лихость, их "кантри" на французский манер легко преодолевают барьер, отделяющий артистов от публики, да и языковой тоже. Но что касается Эдит, то Клиффорд Фишер сомневался не зря. Все ожидали увидеть этакую парижскую артистку, легкомысленную и сексуальную. А к ним вышла маленькая женщина в черном платье, окутанная дымкой печали, в которой они ничего не понимают. "В моем репертуаре, - будет рассказывать она, - не хватало веселых песен. Привыкшие к мелодиям, где слово "любовь" всегда сочетается с "нежностью", а "упоение" - с "лаской", зрители буквально вставали на дыбы" [Из книги "На балу удачи"]. Вмешательство переводчика-конферансье ни к чему не приводит. Оно лишь "утяжеляет" концерт. Эдит поет и все более разочаровывается. Ее убеждали, что свист здесь расценивается как аплодисменты. Но ей трудно отличить осуждающие свистки от ободряющих. Несмотря ни на что, концерты продолжаются до 6 декабря, то есть шесть недель, но в основном благодаря "Друзьям песни". Она чувствует, даже знает это. Отмена "Трех колоколов", которые они вместе исполняли в первой части концерта, не нашла положительного отклика ни у зрителей, ни в прессе: "В то время как они имели настоящий успех, я словно билась головой о стену". Все уверения в обратном, на которые решаются ее друзья, не ободряют и не обманывают Эдит. Еще меньше действует сочувствие другого артиста, "француза, имени которого я не назову, и это станет наказанием ему, поскольку он обожает видеть его на страницах газет" [Там же]. Поселившись в Соединенных Штатах, он поначалу принял Пиаф "с распростертыми объятиями", но после такого полууспеха, больше похожего на провал, вместо того чтобы постараться поднять ее дух, смог лишь сказать что-то вроде: "Вы уже заранее были обречены, вам не стоило пускаться в такую авантюру". Итак, "я практически признала, что проиграла". Считает ли Эдит в глубине души, что единственный способ поверить в свои силы - это сказать себе, что американцы недостойны ее? Если да, то не у нее одной такое мнение. То же самое говорит и Вирджил Томсон, нью-йоркский критик, тогда довольно известный. Может быть, он столь высоко оценивает выступление печальной женщины в черном, потому что его "специализация" - анализ драматических произведений? Так или иначе, но он находит нужные слова, чтобы заставить замолчать своих читателей и объяснить им, что в лице этой маленькой французской певицы к ним пришло нечто более великое, нежели кажется на первый взгляд. "Если она так и уедет, познав здесь незаслуженный провал, - делает он вывод, - американская публика покажет себя некомпетентной и даже глупой". Клиффорд Фишер разделял его мнение. Ободренный этой статьей, появившейся до окончания концертов в "Плейхаусе", он спешит в "Версаль", кабаре-ресторан на Бродвее, которым владеют Николас Проунис и Арнольд Россфилд, два тонких знатока французской песни. С 1935 года, когда открылось их заведение, они принимали здесь Шарля Трене, Жана Саблона, Жоржа Ульмера, здесь, начиная с первого вечера, выступала Люсьена Буайе. А Пиаф? Ее имя им более или менее знакомо, поскольку в нескольких нью-йоркских кинотеатрах идет "Безымянная звезда". Но этого все же недостаточно, чтобы подписать контракт вслепую. Проунис и Россфилд, обладая хорошим вкусом, остаются деловыми людьми. Контракт - это хорошо, говорят они, но только без риска. Если публика не пойдет, необходимо будет возместить все затраты. Условия неустойки втайне обговариваются ими с Фишером, а затем с Фишером и Баррье. Ни к чему рассказывать певице о таких "мелочах". Они бы наполнили ее сердце страхом. К тому же ей нужно столько успеть за тридцать восемь дней между последним концертом в "Плейхаусе" и премьерой в "Версале"... Во-первых, ее английский! Если она желает избавиться от переводчика, ей нужно добиться гораздо большего, чем выучить несколько слов для общения на улице. К работе по расширению лексикона добавляются скучные упражнения в произношении. Знать слова - это одно. Но произносить их и быть понятой - совсем другое. Надо особенно интенсивно заниматься произношением, ибо она будет использовать язык Шекспира, испорченный Хамфри Богартом, и во время краткого представления своих песен, и при исполнении как минимум двух из них. Действительно, пока она учится, Норман Ноуэлл и Алан Фрэнк, а также и Харольд Ром соответственно переделывают "Жизнь в розовом свете" в "Take me to your heart" и "Я не знаю этому конца" в "My lost melody". Другие также стараются во имя ее успеха. Зная, что она маленького роста, Проунис и Россфилд поднимают авансцену над эстрадой. Шовиньи, хорошо говорящий по-английски, выступает в роли репетитора. Осознавая степень риска, Баррье лично следит за всеми приготовлениями и руководит процессом. За тридцать восемь дней без выступлений, а значит, и без сборов, небольшая сумма, полученная в "Плейхаусе", стремительно тает, а будущее все еще не внушает уверенности. Во второй половине дня 14 января 1948 года (великий день!) Эдит принимает в своей квартире на Парк-Авеню, 891, которую она быстро предпочла отелю "Амбассадор", Робера-Жана Лонге из "Се Суар". Вначале она весьма лестно отзывается о его газете: - Ваши коллеги очень любезно со мной обходятся. В конце концов, они правы. Они не похожи на тех, которые взяли на себя смелость написать, что я провалилась в Нью-Йорке. Но нет, он не может вот так, сразу, согласиться с этим! И пока она только делится своими впечатлениями об Америке: - Американцы очень милы. Я не отважусь на подробную характеристику, так как еще недостаточно их знаю. Журналист, более чем галантный, говорит ей о том, что в американской прессе он читал положительные отзывы о ее выступлениях. - Да, американские критики отнеслись ко мне гораздо лучше, чем ваши французские коллеги. Затем следует действительно серьезный вопрос: "Что произошло между вами и "Друзьями песни"? - Об этом рассказывают такое, что волосы дыбом встают. Вот в двух словах вся история [...]. Иметь два таких различных номера в программе одного выступления в одном и том же кабаре оказалось трудно, и мы решили, по обоюдному согласию, работать раздельно. Это одновременно и правда, и неправда. Правда - поскольку решение выступать раздельно действительно поддержали обе стороны. А неправда потому, что размежеванию предшествовал инцидент. Ги Бургиньон в письме к своей невесте, Жинетте Рише, позволил себе откровенное высказывание, которое очень не понравилось Эдит. А именно, по словам Юбера Ланселота, который вспоминает все, что относится к этому инциденту, в послании, отправленном Ги Жинетте еще до того, как она присоединилась к нему в Нью-Йорке, было написано: "Критики к нам относятся благосклоннее, чем к Эдит, но я не знаю, радоваться мне или огорчаться". Дошедшая до Пиаф и высказанная затем ею Бургиньону, эта фраза прозвучала следующим образом: "Вот как, Ги, теперь вы, кажется, радуетесь моим неудачам?" Уверения в том, что она неправильно его поняла, извинения, посредничество Жана-Луи Жобера - ничто не успокоило ее. На последнем концерте в "Плейхаусе" она, чтобы не расставаться на такой ноте, предложила им вновь спеть вместе "Три колокола", но только после того, как заявила Ги Бургиньону, что он еще не прощен. Их собственный провал в "Латинском квартале", кабаре, куда они были приглашены с 7 декабря, изменит ее мнение, и 19-го, за несколько дней до отъезда "Друзей" в Майами, она радостно примет их, каждого со своим подарком, в день ее тридцатидвухлетия. Четырнадцатого января в подтверждение того, что разделение не было омрачено и тенью внутреннего конфликта, Эдит читает одному из журналистов телеграмму с наилучшими пожеланиями, полученную от "Друзей". Потом журналист уходит, а она начинает готовиться к вечернему концерту. Эдит сообщила представителю прессы, что Жозефина Бейкер, неподражаемая Грета Гарбо, а также очень привлекательный актер Джон Герфилд окажут ей честь своим присутствием. Перед выходом на сцену ее подбадривает и Марлен Дитрих (с которой она встречалась в "Плейхаусе", а возможно, и раньше, в Париже) под руку с Габеном, тоже знавшим адрес "Клуба пятерых". И на этот раз все в порядке. Само название заведения, новая публика способствуют тому, что концерт, намного более подготовленный, проходит в "Версале" успешно. Луи Баррье бережно сохранил страницу тисненой золотом книги, написанной во славу Пиаф, на которой расписались владельцы и все служащие "Версаля". По его словам, восемь недель удачных выступлений в этом кабаре пришлись на период с середины января и почти до середины марта 1948 года. Действительно ли один из зрителей подошел к ней, желая сказать, что восхищен ее... итальянским? Впрочем, ее английский в песне "Жизнь в розовом свете", заново "окрещенной" и получившей название, которое можно перевести как "Пусти меня в свое сердце", был все-таки не так уж плох. Кстати, о сердце. Ее сердце колеблется, делая очередной выбор. Между кем и кем? Нет полной уверенности в том, что она сама быстро это поняла. Со времени дебюта в "Плейхаусе" оно некоторое время билось для Джона Герфилда, актера, отмеченного тогда всеми за роль (вместе с Ланой Тернер) в фильме "Почтальон всегда звонит дважды", снятом по роману Джеймса Кейна. Общее прошлое детей из мрачных предместий, которых спасла их профессия, сблизило его и Эдит настолько, что не заметить этого было невозможно. Даже закрывая на все глаза, Жан-Луи Жобер не мог оставаться слепым. Но не последовало ни сцены ревности, ни разрыва - скорее возникла некая трещина. Пиаф осталась в Нью-Йорке, он уехал в Майами. В вечер премьеры в "Версале" они созвонились, после чего, к немалому удивлению "Друзей", Жан-Луи сказал (как цитирует его слова Юбер Ланселот): "Скоро мы поженимся". Удивление было настолько сильным, что все спрашивали себя: "Что же, черт возьми, произошло во время их телефонного разговора?" Это секрет Жана-Луи. Он так им и не поделился. Когда "Друзья" возвращаются в Нью-Йорк, Эдит все еще поет в "Версале", и Жан-Луи преподносит ей великолепное бобровое манто. Другие, хотя и выглядят более скромно, не отстают от него в смысле подарков, кроме Джо Фрешона, который в отчаянии от того, что забыл свой (семинольскую куклу) в такси. Некоторое время спустя девять вокалистов вновь уезжают, на этот раз в Бостон. И возвращается Марсель Сердан. Эдит и Марсель... Перед тяжелым, но победным боем с Раадиком состоялся обед с Пиллсом и его женой, то есть Люсьеной Буайе, а вечером следующего дня - менее изысканный ужин наедине, так как Ирен де Требер приняла приглашение Жака Пиллса сопровождать его на премьерном показе фильма "Annie, get your gun", музыкальной комедии, которая в то время взбудоражила весь Нью-Йорк. Уверенная, что Марсель Сердан пригласит ее не в харчевню, Эдит позаботилась о том, чтобы выглядеть красивой. Но он привел ее в первую попавшуюся забегаловку, где им пришлось есть, сидя на высоких табуретах, что-то вроде куска сухой вареной говядины - еду, которой нет названия, хотя она и называется "пастрами", - запивая ее пивом, а затем закусывая мороженым, чтобы забыть вкус первого блюда. Не на шутку обиженная, Эдит сказала: - Когда вы кого-нибудь приглашаете, вы не особенно раскошеливаетесь. Замечание направило его по верному пути. Они почти тут же заходят в шикарный ресторан "Ле Гурме", известный едва ли не лучшей французской кухней в Нью-Йорке. Уехав задолго до боя в Чикаго, Марсель Сердан возвращается оттуда на следующий день после его окончания, в субботу. Хотя он и победил по очкам в десятом раунде, но чувствовал себя основательно "потрепанным" и даже несколько деморализованным. Битва, которую Эдит вела тогда в "Плейхаусе", тоже оказалась не слишком удачной. Взаимное сочувствие послужило причиной для нескольких встреч, но так продолжалось недолго. Через неделю боксер улетел через Париж в Касабланку, где его ждали жена Маринетта и сыновья Марсель и Рене, старшие братья маленького Поля, который вскоре появится на свет. В предпоследний день февраля, то есть через два с половиной месяца, он вновь оказывается в Нью-Йорке. Еще в ноябре такой поворот дел казался бы неожиданным, но за этот время менеджер Люсьен Рупп нашел для Сердана новый американский контракт. В бою, организованном в зале "Мэдисон Сквер Гарден" и назначенном на 12 марта 1948 года, ему будет противостоять Леверн Роч, более молодой соперник, которого необходимо победить, чтобы попасть на чемпионат мира, который уже не за горами. Кто первым заговорил о встрече? Эдит, - скажет Рупп. Марсель, - заявит Эдит. Но раз уж они встречаются, способ менее важен, чем сам факт свидания, поскольку с него все и начинается. Во всяком случае, когда 12 марта Баррье, Бонель, Шовиньи и восемь "Друзей" отплывают на "Куин Элизабет", а Эдит решает подождать до вечера, чтобы увидеть бой, Жан-Луи Жобер тоже остается. За несколько минут до первого удара гонга они вместе входят в "Мэдисон Сквер Гарден" и садятся рядом. И, наконец, когда 16 марта самолет, следующий во Францию, взлетает из аэропорта Ла Гуардиа, на его борту находятся Эдит и Марсель, но при этом Жан-Луи тоже "как бы" сопровождает Эдит. И только фотография, сделанная после посадки в Париже, весьма красноречива: на переднем плане улыбающиеся Эдит и Марсель, на заднем - Жан-Луи Жобер, который, кажется, упивается своим одиночеством. У трапа самолета журналисты спрашивают Эдит, куда она дела "Друзей". Ответ: "Они прибудут морем. Но со мной их директор, Жан-Луи Жобер". "Их директор!" Слова произнесены холодным и официальным тоном, который исчезает, когда журналисты просят ее прокомментировать бой, выигранный Марселем в восьмом раунде за явным преимуществом: "Послушайте, это было потрясающе, просто чудесно! Только страшно, когда видишь, что твой друг вот так дерется". Затем, поскольку у нее интересуются, много ли французов присутствовало в зале, она шутливо замечает: "Да, немало, но все же американцев было больше!" А о чем говорит Марсель? О маленькой болячке на губе, похожей на рану: "Это от простуды". Об Эдит, все так же коротко, но с какой-то внезапной переменой в его удивительном голосе малоизвестного, скромного спортсмена-здоровяка: "Ах! Она восхитительна". С улицей Берри покончено. Ключи от квартиры были отданы еще до отплытия в Америку. Не найдя пока ничего другого, Эдит живет в Кларидже, на Елисейских полях, 74, в квартире № 108. Ее ближайший сосед, занимающий 109-ю квартиру, - Марсель Сердан. Девятнадцатого марта в "Клубе пятерых" Эдит вместе с "Друзьями" принимает участие в гала-концерте, патронируемом Франсуа Миттераном, министром из числа бывших участников сражений второй мировой войны. Премьера картины "Девять парней и одно сердце", фильма Фридленда, предоставляет им возможность выступить еще в одном гала-концерте в "Мариньяне". Затем до 20 апреля, она делит с ними сцену "Амбассадора". Подчиняясь суровым законам их профессии, одному из "девяти парней" приходится на время забыть о сердечных неудачах. "Три колокола" соединяют вокалистов и Эдит также и в Зимнем цирке, где состоялся гала-концерт Союза артистов. Кларидж - лишь временное пристанище. Покинув сцену "Амбассадора", Эдит через два дня переселяется в квартал Отей на улицу Леконт-де-Лиль, 7. Одновременно, вновь вместе с "Друзьями" (и несколькими новыми песнями, из которых "Парижские любовники" принадлежит перу Лео Ферре, ее давнего критика из Монте-Карло, а "Мсье из Нобля" - Мишелю Эмеру), она возвращается на сцену "ABC". Они будут выступать там до 26 мая. В ее расписании в этом месяце значатся также участие в празднике молодой политической партии и почти королевская встреча. Партия, созданная в апреле 1947 года и названная Союз французского народа (RPF), - это партия генерала де Голля, находящаяся в то время в начале пути, который позднее назовут "переходом через пустыню". Став главой правительства сразу после Освобождения, де Голль подал в отставку 20 января 1946 года. Он или хаос? На заседании Совета министров было сказано по-другому, но смысл примерно тот же. Генерал заявил: "Опять появится режим партий. Я снова утверждаю это, но без того, чтобы силой установить диктатуру, которой я не желаю и которая, вероятно, обернулась бы немалым злом, я не могу помешать такому развитию событий". Значит, в силу гражданских убеждений Пиаф склонялась к его Союзу? Скорее верится в ее восхищение личностью генерала. Ее связь с политикой или с историей всегда осуществлялась только через отношение к великим людям. Или женщинам королевского круга. Шестнадцатого мая 1948 года, то есть через тринадцать дней после праздника RPF, Эдит представлена будущей Елизавете II Английской и Филиппу Эдинбургскому, принцу и ее другу. Эдит Пиаф, как и "Друзья песни", Ив Монтан, Анри Сальвадор, поет для нее в элегантном кабаре Каррера на Елисейских полях. Затем следует короткая беседа, о которой Эдит вспоминает не без юмора [Panoramiques, цит. выше]: "Я была так смущена, что только и повторяла: "Вы знаете, сегодня я очень устала, поскольку у меня были два утренних выступления в "ABC", а вы знаете, когда позади два концерта..." Она отвечала мне: "Но это ничего, вы остались прекрасной". Я: "Да, но если бы вы видели меня, когда не было двух утренних концертов..." Принцесса напрасно повторяла, что Эдит выглядит хорошо, последняя не уступала: "Я не могла говорить ни о чем, кроме как о двух моих утренних выступлениях, а, выйдя на улицу, сказала себе "Бедная моя Эдит, она, должно быть, приняла тебя за королеву дураков". До встречи с Пиаф у Марселя Сердана были жилье и убежище на улице Орсель: жилье в доме №53, а убежище в доме №47-бис; это адреса квартиры и ресторана его друзей, супружеской четы Дженсеров. Однажды утром появление и особенно уход Эмиля, шофера Эдит, доставил Дженсерам немало неприятных минут. Он приехал, чтобы забрать вещи Марселя. Их дружеские чувства к боксеру заслуживали хотя бы того, чтобы он сделал это сам, считают они. За этой перевозкой стоит, конечно, переселение на улицу Леконт-де-Лиль, которое так же, и даже в еще большей степени, не нравится Люсьену Руппу, менеджеру. Какой бы незаметной для посторонних она ни казалась, связь с Эдит нарушает его планы. Боксер больше не прислушивается к его советам. "Вечерние выступления, - будет жаловаться он, - заканчивались поздно, и Марсель мало спал. У него были круги под глазами" [Lucien Roupp. Marcel Cerdan: la vérité. Paris, Presses de la Cité, 1970]. Эти отношения отдаляют Сердана и от его семьи, и тогда, предупрежденный, вероятно, Руппом, из Касабланки приезжает его брат Антуан Сердан и старается убедить Марселя оставить Пиаф. Безрезультатно. Доводы брата отвергнуты. Люсьен Рупп практически в одиночестве встает между певицей и боксером, но больше как менеджер, который ревнует своего чемпиона, свое творение, чем как хранитель семейного мира. Чаще в мыслях, чем на словах он обвиняет Пиаф в негативном влиянии на Марселя. После Нью-Йорка и изматывающего боя с Раадиком Сердан не раз повторял ему предостережение Эдит: "Марсель, тебе нужно привыкнуть к мысли, что ты не всегда будешь уходить с ринга победителем". Как будто так можно говорить боксеру, которого он, Рупп, готовит на мировой чемпионат! "Пиаф, без сомнения, великая певица, - возмутился он тогда. - Но в боксе она понимает столько же, сколько я в сольфеджио". Была ли это их первая ссора из-за нее? Если менеджеру не удалось сдержаться, за ней последовало множество других. Например, когда Марсель решил переселиться. Или когда Эдит приехала в Брюссель, где у Сердана был матч-реванш против Сирилла Деланнуа, или даже 23 мая 1948 года, в день, когда он пытается отстоять и теряет титул чемпиона Европы в среднем весе, проиграв тому же Деланнуа, менее знаменитому, чем он сам, в присутствии восемнадцати тысяч зрителей в зале "Хейсель". О, этот бой в "Хейселе"!.. Поражение в нем вдвойне обидно самому почитаемому из французских боксеров. Из-за "Франс-Диманш" одновременно с титулом он теряет относительное душевное равновесие. "Пиаф приносит Сердану несчастье", - так озаглавлена статья в еженедельнике. Тон публикации, рассказывающей об этой паре, весьма двусмыслен: "Сердан ежедневно видится с Пиаф. Она ходит на все его матчи. Он каждый вечер приходит слушать, как она поет. Пиаф привлекает Сердана в том смысле, что она разговаривает с ним о музыке, литературе, поэзии, что, в свою очередь, ново для него, опустившегося с небес на землю". Но название статьи призывает читать между строк. Эдит и Марсель с трудом переносят такой удар, Маринетта в Касабланке - еще тяжелее. "Между нами все кончено", - телеграфирует она. "Если ты уйдешь из дома, я тебе оторву голову", - отвечает Марсель в том же духе. Подробности письмом, мог бы он добавить. Послание ждет ее на марокканской ферме Серданов в Сиди Маруфе, и Маринетта [Marinette et René Cerdan. Cerdan. Paris, Salar, 1969] сведет все объяснения к длинному монологу, где переплелись ложь и правда. Муж пишет только о сердечной дружбе, искаженной под пером некоторых представителей прессы. Не будучи простофилей, любящая супруга наконец делает вид, что поверила его словам. Почти в то же время кабинет редактора "Франс-Диманш" на улице Реомюр в Париже становится местом, а Макс Корр, занимающий его, - "объектом" наступления, предпринятого Джо Лонгменом, сменившим Люсьена Руппа на посту главного менеджера. Впрочем, эти двое ворвались к нему вместе, как будет вспоминать Макс Корр. Но вместо того чтобы ассистировать Лонгмену, Рупп ограничился подсчетов ударов, нанесенных и полученных Джо. Кто одержал верх? "Лонгмен еле открывал глаза", - будет хвалиться редактор, подвергшийся нападению [Цитата приведена Домиником Гримо и Патриком Маэ в книге Piaf et Cerdan. Paris, Robert Laffont, 1983], признаваясь, что из-за отсутствия опыта сломал мизинец и что ему на помощь вскоре пришли его журналисты. Что касается Марселя Сердана, ему лишь приписывают пощечину, данную Жоржу Кравену в день, когда они с Эдит специально пригласили его к себе на улицу Леконт-ле-Лиль. Бедный Жорж был виновен лишь в том, что передал из Брюсселя некоторые записи и личный телефон Эдит газете, с которой сотрудничал лишь от случая к случаю. Ее профессия, ее страстная любовь к песне занимают в жизни Эдит главенствующее место, и в грязи разразившегося скандала вовсе не тускнеет блеск той, которую Жан Кокто называет "Мадам Пиаф". Пожалуй, даже наоборот. Публика смотрит на Эдит глазами Марселя и считает ее великолепной. Милый, прекрасный чемпион, вырванный славой из своего родного Марокко, и потрясающая певица, замеченная на улице из-за ее чудесного, неподражаемого голоса, - публика находит их обоих бесподобными. Итак, все, что есть незаконного в их союзе, зрительская любовь узаконивает. Но пара по-прежнему не афиширует свою связь, как и было принято влюбленными с самого начала. Эта необычная для Пиаф осторожность будет долгое время превалировать в их отношениях. Причины известны. Когда Марсель вновь уезжает в Касабланку, Эдит отдает себе отчет в том, что, какой бы притягательной она для него ни была, он все-таки женатый человек и отец семейства. Можно было бы даже сказать, что она смиряется с ролью "back-street" (той, которая появляется через черный ход), - если бы из них двоих в квартире, которая принадлежит Эдит и которую она официально ни с кем не делит, Марсель Сердан не испытывал бы большую потребность в тайных приходах и уходах. Частые расставания тоже несколько снимают риск огласки. После "Хейселя", иногда одна, иногда вместе с "Друзьями", Эдит разъезжает из Амьена в Брюссель, из Тура и Озена в Рубе и Лион, из Шатору и Буржа в Э-ле-Бен. Во все эти города (плюс Коломб, Ле-Перре, Асньер и Энгиен в парижском округе) она приезжает до возвращения Серданом титула чемпиона Европы и ее несвоевременного, на взгляд Руппа, присутствия в Брюсселе 10 июля 1948 года. Сразу же после боя каждый отправляется в свою сторону. Марсель - в Марокко, Эдит - во Вьерзон, Гаагу и Шевенинген, Лилль, Руан, Виши, Нант, Сабль д'Орлон, снова в Лилль, затем Остенде, Кнокк-ле-Зут (она останавливается здесь, вероятно, во второй раз), снова в Брюссель и, ближе к середине августа, в Савойю. Почти все это время они не видятся. Прилетев из Марокко через Париж, он присоединяется к ней в Савойе или вначале в Кане. Дочь сестры Луи Гассиона и кузина Эдит, ее ровесница Марселла Лаллье [Из беседы с Марселлой Лаллье] не помнит точной даты, но относит предоставившийся ей случай увидеть их ко времени концерта, данного в этом городе. После Савойи, с 14 по 20 августа, эти двое живут в Ане, в департаменте Эр и Луар, где Марсель Сердан начинает готовиться к мировому чемпионату, открывающемуся 21 сентября. Феликс Левитан, бывший в ту пору журналистом, приезжает туда, чтобы взять у него интервью для "Паризьен либере". Он будет соблюдать приличия и не заговорит о присутствии здесь Эдит, которая перед их возвращением в Париж отправляется со своим чемпионом в паломничество в Лизье. Она верит в божье заступничество, как в свои глаза, когда-то "чудесным образом" исцеленные благодаря молитвам, обращенным к Святой Терезе, медальон с изображением которой всегда висит у нее на шее. А может быть, дело не только в Марселе Сердане? Думать так означало бы плохо знать Эдит. Как она будет часто повторять, любовь изменит все в лучшую сторону, и, возможно, именно это чувство стало причиной налаживания отношений с Раймоном Ассо. Они поссорились в результате мимолетной полемики в прессе. История стара как мир. Автор "Легионера" упрекал ту, которую считал творением своих рук, в том, что она не отблагодарила должным образом за часть жизни и таланта, отданную им во имя ее успеха. Примирение скреплено 1 июля, сначала в студии "Теле-Пари", где они появились вместе, а затем в зале "Плейель", где он спел некоторые из собственных песен, сопровождаемый, как обычно, пианистом Клодом Валери, а она, в свою очередь, исполнила восемнадцать произведений своего первого автора. В доказательство того, что их лица не покрылись морщинами или что морщины им очень идут, прием публики оказался просто неистовым, а спеть "Вымпел легиона" просили так настойчиво, что пришлось уступить, несмотря на колебания Ассо, который совершенно оторопел. "Нет, Эдит! - кричал он из-за кулис. - Они сейчас тут все разнесут!" На дворе уже конец лета. Подготовка к чемпионату мира должна продолжиться в Соединенных Штатах. По счастливому совпадению для Эдит также приближается время отправляться в дорогу, чтобы выполнить условия контракта, заключенного с "Версалем" уже давно. Она хочет вылететь тем же самолетом, что и Марсель. Узнав об этом, Люсьен Рупп, по его собственным словам, стремясь помешать им, звонит одному из своих друзей в "Эйр-Франс" и просит сказать Эдит, что все билеты на этот рейс уже проданы. Таким образом, 22-го августа в двадцать три часа Сердан покидает Ане без Эдит. И - о, это роковое 24-е число... Первый самолет по причине неисправности двигателя едва смог совершить вынужденную посадку в Шенноне в Ирландии, а затем вернулся в Орли. Второй же вылетел всего на двое суток раньше, чем самолет, в котором были Эдит и ее свита, уменьшенная до двух подруг: новой, Жинетты Рише, и старой, Симоны Берто, вновь появившейся на горизонте после исчезновения Жана-Луи Жобера. Из Нью-Йорка, где остается Жинетта, Эдит и Момон отправляются в Лох Шелдрейк, расположенный на расстоянии около ста шестидесяти километров от нью-йоркских небоскребов и протянувшийся почти параллельно берегу Гудзонова залива. Это обширная область, окруженная очень высокими горами и многочисленными озерами, которые привлекают сюда туристов, приносящих немалый доход нескольким гостиничным комплексам. Но туризм и Эдит!.. Она бы никогда не забралась так далеко, если бы одним из восьмисот постояльцев отеля "Эванс" не был Марсель Сердан. Из-за Люсьена Руппа они с Момон останавливаются в мотеле в Харлейвилле, самом близком к месту тренировочного сбора населенном пункте. Эдит звонит боксёру. После долгих колебаний они решаются рассказать все Руппу. "Для меня это был удар", - будет вспоминать менеджер, который начал уже радоваться удачному бегству из Ане. Марсель собирается каждый вечер ездить из своего отеля в Харлейвилль и обратно. Это слишком, считает менеджер, но поскольку помешать поездкам он не в силах, Рупп решает сам привезти в Лох Шелдрейк Эдит и Момон. Джо Риззо, шофер и вообще мастер на все руки из команды Сердана в Соединенных Штатах, берет на себя труд снять бунгало для "своей больной сестры и подруги, которая ее сопровождает". А приедут они туда, спрятавшись в салоне вместительного "кадиллака" того же Риззо. В течение недели - с 28 августа по 3 сентября - они живут под покровом тайны в своем бунгало. Риззо, Рупп и Сердан по очереди снабжают их продуктами. Время, остающееся от тренировок, Марсель проводит у Эдит, за "рюмкой джина с ромом". Но в конце подобных вечеров никто не выходит за рамки разумного, и ночью будущий чемпион мира спит уже у себя в комнате, которую делит с менеджером. Прерывая такую затворническую жизнь, Люсьен Рупп разрешит Эдит и Момон лишь однажды покинуть убежище - так же тайно, как "псевдосестра" Джо Риззо с подругой приехали сюда и как через неделю обе женщины отправятся на ближайший вокзал, чтобы вернуться в Нью-Йорк. До чемпионата мира с участием Марселя, начинающегося 21 сентября, и концертов Эдит в "Версале" с 22 сентября остается еще больше двух недель, но одну из них, самую долгую и трудную, певице предстоит провести в Канаде в соответствии с контрактом, который Луи Баррье удалось заключить для нее и "Друзей". Четвертого сентября Эдит возвращается из Лох Шелдрейка, как раз вовремя, чтобы принять девятерых своих товарищей по гастролям. Они прилетают из Парижа. На следующий же день она садится вместе с ними в поезд на Монреаль, и 7-го они дают там (вначале выступают "Друзья", а затем Эдит) свой первый концерт. Они остаются в Канаде до 15-го: шесть вечеров плюс один прощальный у Национального монумента в Монреале, утреннее и вечернее выступление во дворце "Монткольм" в Квебеке, концерт в кинотеатре в Труа-Ривьере. Канада Монреаля и Квебека - "прекрасная провинция". Публика говорит на французском, пресса - а именно ежедневная газета "Ла Пресс" - тоже французская, поэтому неудивительно, что мы читаем в ней много хороших отзывов о девяти французских артистах и одной артистке. Особенно о последней: "Почти бесполезно описывать талант Пиаф, настолько он многообразен (здесь важно все - и ее песни, и ее жесты, и ее берущий за душу голос, и ее личность и т. д.) и уникален в том смысле, что образован совокупностью качеств, слившихся воедино так, что другой певицу и представить себе невозможно [...]. Это абсолютный талант, который не может заглушить голос критиков или рассуждения скептиков, поскольку он реален, и если вы не чувствуете его сами, никто никогда вам его не откроет". Возвратившись в Нью-Йорк, Эдит вновь поселяется в прежней квартире на Парк-Авеню, 891, и встречается со своими приятелями, Рошем и Азнавуром, у которых были проблемы с иммиграционной службой. Какой-нибудь контракт помог бы им получить вид на жительство, но его у них не было. Определенная сумма в качестве залога все бы немедленно устроила, но они не имели и ее. Эдит была в курсе всех этих неприятностей. Ее американский агент Клиффорд Фишер, к которому они обратились, увиделся с Эдит до того, как внести сумму залога. Свидание радостно отметили? Не совсем так. В квартире на Парк-Авеню парней встречают словами. "Какого черта вы сюда приехали?" Все же следует короткая беседа. Пиаф порекомендовала артистов монреальскому "Латинскому кварталу" и предложила им воспользоваться предоставившимся случаем. Затем их спешно удаляют. Неужели из-за Марселя? Они забавны, но невыносимы, Шарль и его друг Рош. Кроме того, веселье за несколько дней до решающего боя неуместно, разве что немного вина... Не стоит приводить здесь все подробности поединка, состоявшегося 21 сентября 1948 года по нью-йоркскому времени или 22-го по среднеевропейскому, так как из-за разницы часовых поясов в 22.30 по ту сторону Атлантики уже наступает новый день. Тридцатидвухлетний претендент противостоит тридцатипятилетнему обладателю титула Энтони Залески, которого прозвали "Тони Зейл" или, что звучит еще более внушительно, "стальной парень". Никто заранее не предсказывает Марселю победы, и Эдит, сидящая среди двадцати тысяч зрителей "Рузвельт Стадиума", реагирует на удары американца так, словно получает их сама. Нокаута не было, но когда прозвучал гонг к началу двенадцатого раунда, Тони Зейл не смог подняться со своего табурета. Несколько секунд ожидания... Арбитр поднимает вверх руку Марселя Сердана, в то время как диктор провозглашает имя нового чемпиона мира в среднем весе. Легендарный момент! Во Франции многочисленные телезрители кричат и ликуют вместе со своими соотечественниками в Нью-Йорке. Правда ли, что Эдит Пиаф от волнения порвала шляпу зрителя, сидевшего рядом, который потом подарил ее своей темпераментной соседке? Правда ли, что после празднования победы чемпион мира шел в квартиру на Парк-Авеню по ковру из лепестков роз, рассыпанных от лифта до двери Эдит? О шляпе Луи Баррье не помнит. Ковер из лепестков роз был делом рук Жинетты Рише, и его появление связывалось с неким более ранним событием, произошедшим еще на улице Леконт-де-Лиль в Париже, как раз перед отлетом Эдит в Нью-Йорк. Пока они с Жинеттой в последний раз окидывали взглядом багаж, по комнате распространился аромат роз, хотя вокруг не наблюдалось ни цветов, ни опрокинутого флакона с духами. Необъяснимое явление! Ги Бургиньон, присутствовавший там, удивился, его Жинетта - тоже, но Эдит вывела их из этого состояния. Милости Святой Терезы всегда снисходят вместе с запахом роз. Так возникла мысль о ковре. Так был он или нет? Нет, будет утверждать Люсьен Рупп [Из книги Marcel Cerdan: la vérité, цит. выше], противореча Эдит [Edith Piaf. Ma vie, texte recueilli par Jean Noli, France-Dimanche, 1961, 1963, puis Paris. UGE, 1964] и ее подруге Жинетте: "Мы возвратились в отель вдвоем. Чтобы поспать". У каждого своя правда. Правда Люсьена Руппа - это воспоминания менеджера, предчувствующего близкую опалу. После спортивного подвига победившего боксера их отношения становятся прохладными. Он хочет увезти Марселя в Париж, а Пиаф, которая вечером следующего дня дебютирует в "Версале", удерживает его в Нью-Йорке. Слишком долго, по мнению Руппа. Однажды, во время автопрогулки с Серданом и двумя Джо, Лонгменом и Риззо, он отпускает следующее замечание: - В конце концов, Марсель, это глупо! Мы должны были вернуться уже больше недели назад. Сердан резко отвечает, что все-таки это он - чемпион мира, - и требует остановить машину, намереваясь закончить прогулку пешком. Когда недовольство проходит, у него вырывается упрек: - Вы всегда стараетесь помешать мне делать то, что мне нравится! Хотя Рупп ничего не говорит об этом в своей книге, первые выходки спортсмена имели место еще до Пиаф: "Когда я на ринге, страдаю я, а не мой менеджер", - передавал его слова марокканский корреспондент "Бьют э клуб" после изматывающего боя Сердана с Раадиком; в то время он встречался с Эдит слишком недолго, чтобы успеть попасть под ее влияние. Истина же, как всегда, не нова: Сердан стал объектом соперничества Руппа и Лонгмена, в результате чего последний, бывший в то время организатором боев, займет место первого. Если говорить конкретнее, боксера возмущает опека, доходящая до того, что его даже не ставят в известность о заявлениях, сделанных от его имени прессе. Понимая, что такая скрытность может стать главной причиной разрыва, Рупп, занимающий пост менеджера, каждый раз, оказываясь между Эдит и Марселем, только усугубляет конфликт. Действительно ли он более ценный специалист, чем Лонгмен? В профессиональной области - возможно. Но с общечеловеческой точки зрения он совершил ошибку, не обращая внимания ни на что, кроме бокса, не отводя времени ни для чего, кроме тренировок, а это уже не спорт, а рабство. Несмотря на его предостережения, новоиспеченный чемпион мира на целую неделю отложит триумфальную встречу, которую готовят ему в Париже: торжественный проезд в открытом автомобиле по Елисейским полям, прием и поздравления президента Республики Винсента Ориоля. Нью-йоркские дни с Эдит и ее "командой" наполняют его таким счастьем! Успех каждого ее вечера в "Версале" словно дополняет его собственную победу! Он чемпион, она - тоже, в своей области, но, к счастью, у них разные сферы приложения сил. Значит, они не затмевают друг друга. Однажды на ярмарке в Кони-Айленде зеваки воскликнули бы: "It's Cerdan! It's Cerdan!" [Это Сердан! (англ.)] Пиаф только успела бы мысленно продолжить, оскорбленная тем, что ее забыли, как раздалось бы: "It's Piaf!" [Это Пиаф! (англ.)] Или "Idiss", как звучит здесь ее имя. Ее просили бы исполнить "Жизнь в розовом свете"! Даже оставили бы скачки, чтобы всем было слышно. Мечта! Марсель Сердан покидает Соединенные Штаты 30 сентября, Эдит остается в "Версале" до 9-го, а в Нью-Йорке - до 15 декабря. Накануне своего последнего выступления в кабаре Проуниса и Россфилда ее американское реноме поднимается еще выше благодаря популярной у зрителей телепередаче, другим гостем которой является Шарль Трене. Для нее и Марселя разлука не была долгой. Показательные бои, организованные Лонгменом и осуждаемые Руппом, привели чемпиона в Нью-Йорк 18 ноября. За двое суток до этого радость предстоящего свидания была омрачена выходками Симоны Берто. Момон слишком бурно собиралась отметить встречу? Причина менее очевидна, чем следствие. В своей книге "Пиаф" Симона ничего не говорит о том, что временами испытывает сильнейшие нервные срывы. Она угрожает, что пойдет в полицию и объявит о незаконной семье, которую создали Эдит и Марсель. Приходится догонять ее на лестнице, успокаивать и нейтрализовывать по причине невозможности усмирения. Момон неисправима. Она выиграла лишь в том, что ее заблаговременно препроводили под охраной Луи Баррье в аэропорт Ла Гуардиа и купили билет на самолет до Парижа. После "Версаля" Эдит и Марсель позволили себе неделю каникул в Нью-Йорке. Самолет, несущий их обратно, вылетел только через неделю после нового прощания с кабаре, которое в начале того же 1948 года принесло ей в Америке первую и настоящую удачу. Посадка в Орли осложнилась другим инцидентом. Эдит хотела прибыть тайно. Один из фотографов заявил ей, что сделает снимок. Встревоженный Джо Лонгмен ударил его, и тот отомстил, написав заметку, помещенную газетой "Иси-Пари" в разделе хроники. И только. Никакая другая газета не последовала ее примеру. С февраля 1944 года Эдит официально являлась автором слов к песням. Теперь она может также подписываться и под музыкой. Единственная организация, юридически закрепляющая за ней это право, а также право получать проценты с продажи своих произведений, SACEM, выдала ей диплом "композитора-мелодиста", как было написано в нем. Как и в первый раз, кандидатку вначале подвергли испытаниям. Это произошло незадолго до отлета в Нью-Йорк и поездки в Лох Шелдрейк. Принята или нет? Шестого октября, почти одновременно с ее приездом в Монреаль, пришел ответ. За этим новым "школьным" успехом стоит, без сомнения, нечто большее, чем просто экзамен. Покинув необычный нормандский "пансион" почти неграмотной, покончив с бродяжнической жизнью и скитаниями вместе с отцом-акробатом, оставив в прошлом юношеские приключения, бывшая уличная певица должна была все изучать с опозданием, сольфеджио одновременно с грамматикой. Конечно, не в одиночестве. Анри Конте вспоминает, что в начале сороковых годов она пользовалась в Париже услугами преподавателей: одного - английского языка, другого - музыки, продолжая учиться, несмотря на приближающееся тридцатилетие. Смеха ради она собиралась даже ("потому что Лео Маржан так делал", - уточняет ее бывший поэт) заняться верховой ездой. Кроме преподавателей, азы музыки ей помогали осваивать ее друзья-композиторы. Их талант довершил дело. Она никогда не станет инструменталистом, но сможет писать и читать партитуру. Эдит, уже принятой в ряды композиторов, остается выполнить еще одну формальность, поскольку экзамен откроет ей дорогу к званию бакалавра лишь после оформления официальных бумаг. Но после 14 октября это не проблема. Она подписала и отослала их из Нью-Йорка. И вот Пиаф снова в Париже. До конца декабря она принимает участие лишь в двух передачах: одной на "Теле-Пари", 21-го, с Фернанделем, другой - на радио, 29-го. В первой она долго говорит о своем пребывании в Нью-Йорке, а во второй исполняет "Нет весны". Тем временем Марсель уезжает к себе в Касабланку. Значит, она проведет новогодние праздники без него? Не совсем так. Уступая ее просьбам, которые, вероятно, были довольно настоятельными, Баррье заключил для нее рождественский контракт с одним из кабаре Касабланки. "Чего хочет Пиаф..." Импресарио и музыканты отправляются в дорогу. На второй или третий день рождественских праздников Марсель без нее (что кажется невозможным) принимает их на своей ферме, которой управляет Нарцисс Лопес, брат Маринетты. Она расположена в десяти километрах от города. Аккордеонист Марк Бонель, который никуда без камеры не ездил, сохранит на память кадры, запечатлевшие Сердана, гладящего поросенка. Эдит вместе со своей свитой возвращается в Париж 28 декабря, а Марсель - 3 января. Не держа зла после инцидента с фотографией в аэропорту Орли, она принимает Макса Амеля, журналиста из еженедельника "Иси-Пари", соперничающего в области сенсаций с "Франс-Диманш", и доверительно сообщает, что ей надоели его коллеги и им подобные. "Они подстерегают меня на углу улицы, прячутся в шкафу, где угодно." Но правда ли то, что говорят о ней и Сердане? "Не всегда, но, в конце концов, личная жизнь знаменитостей никого не касается". Она, которая в Америке только и думала, что о Париже, "о его маленьких бистро, о его пробках, о его предместьях", почти сожалеет о своем возвращении: "Я не ожидала этих скандальных статей, этого яростного желания покопаться в моей личной жизни, предательства тех, кому я часто помогала, такой низости". В то время, как она готовится, а затем дает 14 января первый из двух концертов в зале "Плейель", ее и Марселя Сердана ждет другая западня. Двадцатого января Симона Берто обвиняет их в нанесении ей побоев. На следующий день проходит очная ставка между ними и истицей, которую сопровождает адвокат Рене Флорио. Местом ее проведения становится комиссариат полиции на улице Бассано, недалеко от Елисейских полей, а судьей выступает комиссар Дени. Люсьен Рупп тоже замешан в этом деле. Несколькими днями ранее, расскажет он, его вызвали в полицию, сказав, что некая женщина, такая же странная, как и ее просьба заключить кого-то под стражу, все время называет его имя. Женщину зовут Симона Берто. "Приведите ее ко мне", - сказал полицейский. И Момон выкладывает ему свою историю: "Они связали меня и бросили на пол у кровати. Марсель плюнул мне в лицо". Симона не так уж глупа. Будучи в курсе размолвки, рассорившей менеджера, которого ожидает глубокая опала, и его чемпиона, она старается привлечь первого на свою сторону. Помог ли Рупп ей? Это останется его тайной. Но вскоре последовали пресловутая жалоба, очная ставка и... больше ничего. Момон отказывается от своих показаний. В двух письмах она приносит извинения "пострадавшим". Просьба о прощении, адресованная Эдит, сопровождается оправданиями: "Конечно, я знаю, что ошиблась, но мне не везет в этой жизни: я то поднимаюсь до невообразимых высот, то падаю вниз, разрываясь между желанием делать добро и отсутствием воли для этого". Затем следуют воспоминания о ее прошлых заслугах ("Я никогда не покидала тебя, даже в самые тяжелые моменты твоей жизни") и обещание исправиться. Имеется и постскриптум: "Скажи мне, что я все еще твоя маленькая сестричка, та, которой была в 1936 году". Письмо "дорогому господину Марселю" более разнообразно по содержанию: "Теперь, когда я понимаю, что могла повлечь за собой эта скверная история, я даже не осмеливаюсь просить у вас прощения. От всего сердца надеюсь, что ее отзвуки не повредили ни вашей репутации, ни вашей семье [...]". Чертова Момон! Все эти раскаяния не помешают ей впоследствии, когда она станет мемуаристкой, выдумать их с Марселем встречу в Марокко и любовное приключение, имевшее место еще до того, как он познакомился с Эдит. Итак, жалоба, очная ставка и больше ничего? Это было бы слишком хорошо. Из этого "ничего" плюс письма Симоны пресса (точнее, некоторые газеты) сочинила целый фельетон, вынудивший Эдит давать объяснения: "Я давно знаю Симону Берто, ставшую впоследствии Дюверже, а затем мадам Марешаль. Когда мне было шестнадцать лет, мы пели на улицах. Нас разлучил алкоголь, которым она время от времени злоупотребляла. Но я всегда оставляла ей шанс вновь обрести себя. В Нью-Йорке она жила у меня. Она получала стол, и я еще давала ей девяносто долларов в месяц на мелкие расходы. Более того, в Париже моя секретарша передала восемь тысяч франков ее матери на воспитание ее дочери [дочери Симоны] Марселлы Эдит, крестницы моей и Марселя Сердана. Когда она покинула Нью-Йорк из-за ужасного нервного кризиса, я оплатила ее перелет". Так как Момон, а вслед за ней и ее знаменитый адвокат сгустили краски ("госпожа Симона Берто утверждает, что ее избили, связали и удерживали в Нью-Йорке на Парк-Авеню, 891, а затем под строгой охраной отвезли в аэропорт"), Эдит указывает также, что вышеуказанную охрану составлял лишь один Луи Баррье. Немного позже она вновь, уже менее сухо, говорит об этом деле и о главном действующем лице: "Сегодня вечером она уезжает в деревню. Я нашла ей дом в двадцати километрах от Парижа. Ей очень нужен продолжительный отдых. Симона - часть моего прошлого. Я испытываю к ней очень сильное и очень глубокое чувство. Она мне как сестра. Но иногда в нее будто вселяется какой-то демон". А история на Парк-Авеню? Она признает пару хороших пощечин, но нанесенных собственной рукой: "Если бы ее ударил Марсель, нам не о ком было бы говорить". И Эдит находит прекрасную фразу, чтобы выразить, насколько Момон заслуживала этой пары пощечин: "Она точно находила какое-то удовольствие в том, чтобы заставлять качаться небоскребы". Раз уж Симона соединяет имя новоявленного чемпиона мира со своим, Эдит, принимая во внимание нервный срыв подруги, вынуждена дать в "Самди Суар" еще более интересные объяснения: "Я вновь повторяю, что испытываю к Марселю Сердану чистое, братское чувство. Я жила вместе с ним за границей, где соотечественники неизбежно еще теснее сближаются. Каждодневная битва на сцене для меня, которая тоже боролась за свой успех и которая знает, что такое тяжелый труд, была почти такой же, как его бои на ринге, и это вызывало у нас обоих похожие чувства. Разве это так трудно понять, и надо ли, раз уж мы не одного пола, выдумывать что-то еще?" Понять причины обоюдной привязанности - это одно, поверить же, что привязанность сводится к дружеским, братским чувствам - совсем другое. Любой заинтересованный человек, и в первую очередь она сама, не считает такое возможным. Ее упорство, слова "никогда не признаю" свидетельствуют о стремлении сохранить мир вокруг себя. Впрочем, другие ее фразы, произнесенные еще до инцидента, более красноречивы, чем самое глубокое чувство: "Нет, Марсель Сердан никогда не разведется. Если бы мне пришлось оторвать мужчину от его дома, его детей, я не смогла бы спокойно спать, не смогла бы жить. Если бы я должна была заставить Марселя покинуть семью, я бы покончила с собой. Нельзя, чтобы страдали невинные. Я знаю, мы бесконечно несчастны. Если бы у Марселя не было детей, все оказалось бы намного проще: одна женщина или другая, борьба с равными шансами. Но ситуация иная. Я думаю, что напишу Маринетте". И о чем же? "Прежде всего о том, что между мной и Марселем исключительно дружеские отношения". Прежде всего, конечно, но прежде чего именно? В оправдание невозможности разрыва она далее вспоминает о словах медиума: "Я прошу прощения, но я верю в такие вещи. Ответ медиума был предельно ясен: "Вы не сможете не встречаться с Марселем. Вы необходимы ему. Если вы вдруг перестанете влиять на него, он окажется выбитым из колеи". Марсель несколько суеверен. Он верит, что я приношу ему счастье. И нужно учитывать это". Необходимо учитывать и принимать в расчет и эмоциональность Эдит, иногда сравнимую с пафосом песен ее бывшего реалистического репертуара. В разгар защитной речи высокие чувства помогают ей найти высокие слова, которые больше передают ее отчаяние, нежели свидетельствуют о реальных намерениях. Так, никто из ее окружения не считал ее способной покончить жизнь самоубийством в случае, если мужчина оставляет свою семью. Условное наклонение, употребленное в ее высказываниях, говорит о том, что только из-за детей она отказывается стать причиной развода. Она борется как может и со своим прошлым, и со своим запутанным настоящим. Профессиональная жизнь не останавливается. Эдит продолжает идти вперед. Выступления в зале "Плейель" до и после гнусного "дела Берто" предшествуют еще нескольким концертам и даже двухнедельным гастролям в Египте. Она поет в "Эдвард Мемориал Холле" в Каире, а затем в театре "Мохамед Али" в Александрии, находя время, чтобы полюбоваться пирамидами и покататься на верблюде по имени Мистингет, переименованном впоследствии в "Эдит Пиаф". Путешествие отвлекает ее от других событий, а именно разрыва отношений между Серданом и Руппом, о чем официально объявлено 14 февраля 1949 года, разрыва, в котором Эдит чувствует себя отчасти виновной, поскольку заявила менеджеру, что больше не хочет его видеть. Согласно документам, его место занимает Антуан Сердан, брат Марселя, но фактически он будет подставным лицом Джо Лонгмена. За Египтом следует Ливан. Эдит со своими музыкантами, все теми же - Шовиньи на дирижерском месте и Бонелем с аккордеоном на коленях, - остается в первые три дня марта в Бейруте, затем отправляется в Каир на прощальный вечер в "Хельмье-Палас" и вскоре возвращается в Париж. "Никто не умеет так петь, как она", - написал один из каирских журналистов. Но усталость или перемена климата негативно повлияли на голос. Гала-концерт, назначенный на 11 марта в Реймсе, отменен. Тринадцатого Ив Монтан заменяет ее в цирке Руана. Пятнадцатого, вновь обретя голос, она наконец приезжает в Реймс вместе с "Друзьями песни". Ее одну публика слушает в театре "Севастополь" в Лилле, затем, 16-го и 17-го, - в той же компании, что и прежде, и наконец 26-го и 27 марта Эдит выступает в оперном театре того же города. Двадцать девятого марта она приезжает в Лондон вместе с Феликсом и Женевьевой Левитан и, конечно, Марселем Серданом. "Если вы поедете с ним, он не проиграет", - сказал медиум. В бою с Диком Тарпеном в "Экспресс-Холле" Марсель побеждает нокаутом в седьмом раунде. А затем в Париже, в содружестве с "Друзьями песни" (между ними снова воцаряется полное согласие!), Эдит начинает репетиции предстоящих выступлений в "ABC". Но ее имя значится на афишах лишь пять недель из семи, предусмотренных контрактом. Она вновь потеряла голос, и Ив Монтан должен снова заменить ее. И теперь Эдит попробует петь лишь 9 мая в Орлеане. Между тем Марсель Сердан опровергает слова медиума. В Касабланке, без Эдит, он побеждает еще быстрее, чем в Лондоне. Люсьен Кроусик нокаутирован в начале пятого раунда. Слишком легкие победы? Он не знает, каким окажется его будущее, когда 19 мая улетает готовиться к бою против Джейка Ла Мотты, очень важному поединку, поскольку Марсель будет отстаивать свой титул чемпиона мира. Тренировочные сборы опять приводят его в Лох Шелдрейк, в тот же отель "Эванс". Эдит не приезжает туда. Все дело в песне? Нет. Попытка спеть в Орлеане оказалась неубедительной. Она тут же отправилась отдохнуть на неделю на юг, возвратившись как раз перед отлетом Марселя. Отныне Эдит тратит часть своего времени на хождение по квартирам. Это их совместный план: оба хотят найти еще более укромное местечко, чем тихий квартал Отей. Два похода 20 мая, два на следующий день, потом еще два - и Эдит останавливает свой выбор, точная дата которого неизвестна, на прекрасном особняке, находящемся в Булони, на улице Гамбетты, 5. Но она не снимает его сразу же. Для окончательного решения надо подождать возвращения Марселя. До середины июня, если исключить выступления на телевидении и участие в гала-концерте во дворце Шайо, свое время она делит между репетициями, сеансами массажа на дому, вязанием (шлепанцы для маленького Поля Сердана, младшего из детей Марселя) и, возможно, молитвами, долгими молитвами за его отца в церкви Отея. Жизнь монашки? Не будем преувеличивать. Она обедает или ужинает с Андре Краво и Робером Дальбаном, издателем Раулем Бретоном и его женой, с Жаном Габеном и его женой, с Дженсерами, бывшими хозяевами квартиры и по-прежнему друзьями Марселя. Ее также замечают на нескольких вечерах в театре "Амбассадор", где ее приятельница Мадлен Робинсон с Клодом Дофином играют в "Жажде" Анри Бернштейна. И она часто встречается со своей лучшей и самой верной подругой, Маргаритой Монно, "Гитой", как она зовет ее, которая вскоре выйдет замуж за певца Поля Пери. А чтобы развлекать Эдит, есть Момон. Да, перед "опальной" Момон снова открыты все двери. Говорят, что Марсель Сердан во многом способствовал ее прощению. Он также некоторое время спустя убедит Пиаф выложить четыреста тысяч франков, в которых будет нуждаться ее брат Герберт Гассион, чтобы вступить во владение ночным кабаре в Марокко. Герберт так вспоминает о поддержке, оказанной Марселем: "Эдит хотела знать, во что я ввязываюсь, и спросила у Марселя: "Ты ведь оттуда, тебе известно это кабаре?" Своим тихим голосом он ответил: "Да, да, я знаю его. Можешь смело давать ему деньги, это хорошее дело". Кстати, о делах. Эдит и Луи Баррье не забыли и о своих интересах. Импресарио заключил для нее контракт на десять тысяч франков на концерты в "Копакабана", заведении, которое он хорошо знает, поскольку речь идет о бывшем "Болье", кабаре тех времен, когда она познакомилась с Монтаном и провела вместе с Саша Гитри аукцион в пользу ее "крестников" из концлагеря незадолго до освобождения Парижа. Она дебютирует там 15 июня. В день поединка между Серданом и Ла Моттой? Именно так и было предусмотрено, но когда наступило утро, Эдит испытала тревогу. Подумать только, одновременно с ее премьерой он выйдет на ринг - сколько риска для нее и для него! Но в самый последний момент из-за дождя бой в открытом зале "Бригс Стадиум" Детройта переносится на следующий день. Шестнадцатого июня Джейк Ла Мотта подтверждает слова медиума. Марсель Сердан без Эдит, которая присутствует с ним лишь мысленно, пытается отстоять свое звание чемпиона мира по боксу в среднем весе. Он теряет свой титул так же быстро, как отобрал его у Тони Зейла, и даже еще быстрее. "Стальной парень" когда-то выдержал одиннадцать раундов. А Сердан уже после гонга перед началом десятого не смог встать со своего табурета. Возможно, ему бы это и удалось, но Марсель все равно бы проиграл. После восьмого раунда его брат Антуан и Джо Лонгмен советовали ему отказаться от продолжения боя. Он слушал, слушал, но молчал. Когда 19 июня Марсель возвращается в Париж, Эдит больше не оправдывается и не утверждает, что верит в предсказания. Она обвиняет себя: "Это моя ошибка, я должна была быть там, на стадионе, рядом с тобой". Но это не конец света. Будет еще матч-реванш. И уж на этот раз!.. Не будет ни матча-реванша, ни другого раза. Решившись на покупку и обустройство особняка в Булони, Эдит после двухнедельных концертов в зале "Копакабана" начинает июльские гастроли, маршрут которых проходит через Шарбонньер, Экс и Эвиан-ле-Бен, а потом через Касабланку, Оран, Алжир; затем - августовское турне, начинающееся в Мон-Доре и прерывающееся 11 августа в Бандоле аннулированием остальных контрактов из-за преждевременного отъезда Марселя Сердана в Соединенные Штаты. Матч-реванш против Ла Мотты назначен на 28 сентября, и не может быть и речи о том, чтобы проводить подготовку на скорую руку. На периоде (длиной в месяц) между возвращением из Лох Шелдрейка и отказом Джейка Ла Мотты можно несколько задержаться. Вначале остановимся в Гавре, чтобы выяснить, отплыла ли Эдит 13 августа на "Иль де Франс", как пишет один из журналистов "Авир либр", или они с Женевьевой вылетели самолетом несколько позднее, как станет утверждать в беседе с авторами книги "Пиаф и Сердан: гимн любви" будущая жена директора велогонки "Тур де Франс". Затем перенесемся в Лох Шелдрейк, где как раз выясняется, что обе женщины живут там (конечно, инкогнито) в бунгало, соседнем с бунгало Сердана, с 26 августа по начало сентября. Эдит появляется 12 и 13 сентября в "Версале" на репетиции, а затем, 14-го, наступает вечер премьеры, потому что также впервые исполняется ее знаменитый и пророческий "Гимн любви". В последнем куплете этой песни на слова самой Эдит и музыку Маргариты Монно есть строки, которые вскоре будут неотступно преследовать Пиаф: Если ты умрешь ила окажешься далеко, Зачем мне знать, что ты меня любишь, Ведь я тоже умру... В жизни все оказывается совсем не так, как в песне. На сцене "бог соединяет любящих", но в реальности последует смерть одного и тяжелые переживания другого. На следующий день проходит взвешивание боксеров, а через девять дней становится известно об отказе Ла Мотты участвовать в матче. У него повреждено правое плечо. "Сколько правды в этой лжи?" - спрашивают себя Марсель и его окружение. Раздираемый сомнениями, он находит время, чтобы присутствовать на двух концертах Эдит и быть с ней до 2 октября, дня его возвращения в Париж, а затем в Касабланку, где он на три недели останется в кругу семьи. Правда ли, что некоторое время спустя, устав от всяческих хитростей, никого не вводящих в заблуждение, он выразил намерение развестись после того, как вернет себе звание чемпиона мира? Бессмысленный вопрос. В том, что было написано впоследствии, нет подтверждений ни этому намерению, ни твердому, а после - более нерешительному - отказу Эдит. Бой между бывшим и настоящим чемпионом мира перенесен на 2 декабря. Двадцать шестого октября, через три дня после своего возвращения из Марокко, Марсель, ставший снова претендентом, проводит тренировочный бой в Труа против молодого боксера Валери Бенедетто. До того, чувствуя себя более свободно в парижской квартире Джо Лонгмена, чем у себя дома в Касабланке или в Сиди Маруф, он долго разговаривал с Эдит по телефону. Она сказала ему о своем желании увидеться с ним, желании чрезмерном, нетерпеливом. Настолько, что заставляет его предпочесть самолет, который он никогда не любил, кораблю, как он планировал первоначально? Таком сильном, что после случившегося боль певицы обостряется угрызениями совести? Об этом можно прочесть всюду, но непосредственный свидетель драмы, Луи Баррье, опровергает все утверждения: "Я никогда не слышал, чтобы она обвиняла себя в чем бы то ни было" [Из беседы с Луи Баррье]. Истина заключается в том, что ее стремление как можно скорее увидеть любимого человека не могло остаться неразделенным. Проведя в среду бой в Труа, Марсель Сердан вылетает из Орли в четверг около двадцати одного часа. В самолете "Констелласьон", принадлежащем "Эйр-Франс", летят одиннадцать членов экипажа и тридцать шесть пассажиров, в числе которых Джо Лонгмен, Поль Дженсер, сосед с улицы Орсель, и, отдельно от их компании, - талантливая скрипачка Жинетта Неве со своим братом. В то же время или, точнее, в тот же момент, поскольку в Нью-Йорке еще только три часа дня, Эдит Пиаф принимает Луиса Мариано. Когда стрелки на часах Марселя показывают почти четыре часа по среднеевропейскому времени, и уже пятница, а самолет приближается к Азорским островам, Эдит поет в "Версале". Закончив выступление, она возвращается в свою квартиру и приказывает Баррье, Бонелю и Шовиньи разбудить ее, как только Марсель приедет. "Констелласьон" должен приземлиться в аэропорту Ла Гуардиа ближе к полудню. Ей можно поспать несколько часов. Пробуждение же окажется мучительным... Уже давно наступила пятница, когда друзья Эдит узнают из сообщений по радио, что после Азорских островов о самолете в течение двенадцати часов нет известий - во всяком случае, обнадеживающих. Не веря в самые ужасные предположения, Луи Баррье и Марк Бонель все же бросаются в аэропорт. Они ждут вместе с другими, надеются на чудо, на спасение. Надежда умирает, когда подтверждаются худшие опасения. Спасательная команда, поспешившая на Азорские острова, нашла на острове Сан-Мигель разбросанные обломки самолета. В живых не осталось никого. Когда Баррье и Бонель возвращаются в квартиру, оставшиеся там друзья Пиаф, Робер Шовиньи и Женевьева Левитан, уже все знают. Эдит еще спит. Кто ей скажет? Может быть, Женевьева, все-таки она женщина... Но как? Глядя на проснувшуюся Эдит, которая злится, что ее разбудили так поздно, тяжело сдержать слезы, слова застревают в горле. - Да что с вами, что происходит? - тревожится Эдит. Она все поняла. - Крепитесь, моя маленькая Эдит, - обнимает ее Луи Баррье, добавляя лишь то малое, что способно предотвратить вопросы. Она поняла все, но не хочет, чтобы это оказалось правдой. Ее первые слезы - отказ верить в происшедшее, ее внешнее спокойствие - глубокая прострация. В ее агрессивности выплескивается острая боль, отчаяние. Как и остальные свидетели сцены, Луи Баррье будет вспоминать о напрасных утешениях: "Она буквально утопала в слезах весь остаток дня, ничего не желая, ничего не говоря, ничего не чувствуя, кроме горя, обрушившегося на нее". Вскоре становятся известны подробности авиакатастрофы. Пилот по неизвестным причинам перепутал названия двух Азорских островов, "Констелласьон" набрал достаточный запас высоты, чтобы пролететь над горами Санта-Марии и приземлиться, но его оказалось мало, чтобы избежать столкновения с пиком Редондо коварного островка Сан-Мигель. Вечером Эдит пришла в себя. Никто не принуждал ее - напротив, она сама захотела спеть: "Для него, только для него". Она смогла это сделать, съев после пробуждения, уже под вечер, лишь немного супа, принесенного Николасом Проунисом, директором "Версаля". Было необходимо избежать встречи с журналистами, которые, жаждущие слов или рыданий, стали свидетелями последних. Первый же ее жест на сцене заставил умолкнуть аплодисменты, и она повторила зрителям то, что сказала своим друзьям: - Сегодня вечером я пою в честь Марселя Сердана, в память о нем, только для него. Она прибавила к "Гимну любви" на музыку Маргариты Монно и на ее собственные стихи следующие слова: А земля - разверзнуться... Если Марк Бонель и помнил себя в тот момент, он не смог бы продолжать играть. Он бы снова заплакал. Эдит же выдержала несколько песен, но продержаться до конца не смогла. Она пела "Порт", когда все увидели, что она хватается за занавес, теряя сознание. |