Глава 3

Апрель 1936 года. После убийства Лепле, сорока восьми часов слежки и как следствие поднятого в прессе шума, Малышка Пиаф пересчитывает оставшихся друзей. Список короток: "Я нахожу лишь Жака Буржа, аккордеониста Жюэля, Жака Канетти, верную Маргариту Монно, Раймона Ассо, с которым я познакомилась незадолго до того, и Жермену Жильбер, мою подругу по "Джернис" [Edith Piaf. Au bal de la chance. Paris, Jeheber, 1958 (На русском языке: Пиаф Э. На балу удачи. М., 1965.) Здесь и далее цитаты из этой книги даны в переводе А. В. Спиридонова со ссылкой: Из книги "На балу удачи". - Прим. ред.].     Первый из вышеперечисленных, Жак Буржа, которому в то время исполнилось сорок восемь, испытывает к ней бесконечную нежность: "Это не была любовь в буквальном смысле слова. Что-то иное, большее или меньшее, я не знаю... Я только думаю, что так было лучше. Ее голос - голос, который не имел возраста, в котором слышалось столько нежности и надежды, - этот голос, я думаю, и привлек меня к ней" [Paris-Match du 26 octobre 1963]. Каждый восхищается в другом теми качествами, которых не имеет сам. Хроникер, историк, проводивший целые дни в Национальной библиотеке, он для нее - книжный червь, эрудит-самоучка, похожий на поэта, неловкость которого скрывается за деликатностью манер. Ее очаровывает эта деликатность, его - простота Эдит: "Ее арго, взрывы смеха, непринужденная манера общения с людьми восхищали меня". Он также вспоминает об их отношениях - учителя и школьницы: "Внимательная, прилежная ученица". И трудолюбивая? "Ее желание учиться, - признает Жак, - заканчивалось на слове "слушать". Задания, которые я давал ей, никогда не выполнялись. У меня сохранилось много ее тетрадей. Они исписаны самое большее до четвертой страницы".     Уроки подождут. В данный момент Малышка Пиаф не так нуждается в учителе, чьи занятия можно иногда прогуливать, как в верном, безгранично преданном друге, человеке терпеливом, снисходительном, способном поддержать в трудную минуту. "Джернис" закрывается, и нужно искать другие средства к существованию. Уже 10 апреля, на следующий день после прекращения слежки, в канун похорон Луи Лепле (с отпеванием в церкви Сент-Оноре д'Эло, из которой она выйдет совершенно подавленной), Эдит начинает выступать в кабаре, расположенном недалеко от Пигаль, которое называется "Трон", а впоследствии - "У Одетт", по имени артистки-травести, которое выберет себе один из его директоров. В тот же вечер Эдит появляется и в "Красном ангеле" - до 23 апреля, а с 24-го по 30-е - в "Джипси". В первых двух кабаре ее голос растворяется в смехе и громких возгласах гуляк. Робер Жюэль, аккордеонист, автор музыки к песне "Чужестранец", помогает ей и как музыкант, и как телохранитель. Ведь площадь Пигаль - это не то, что улица Пьер-Шаррон. Эдит известна там больше как девчонка, связанная с "делом Лепле", чем как Малышка Пиаф.     "Никто не прислушивался к словам моих песен, - будет она вспоминать. - Я будто пела псалмы, иногда спрашивая себя, замечал ли кто-нибудь меня вообще". Не слыша ни звука, она представляет себе язвительные реплики типа: "Полиция следила за ней двое суток... Нет дыма без огня". Однажды вечером кто-то освистал ее. Тут же возникла перебранка между этим и другим зрителем, спасшим ее от провала...     Кто позволил ей столь быстро вернуться на сцену? "Я", - скажет позже Бруно Кокатрикс. За "Троном" и "Красным ангелом" стоит Рауль Фавье, владелец этих двух кабаре, а будущий директор "Олимпии" выполняет здесь функции художественного руководителя. "Найди мне эту малышку!" - сказал Кокатриксу Фавье, когда началось следствие по "делу Лепле". Молодой Бруно подкараулил ее у выхода с набережной Орфевр и передал аванс - сумму, достаточную для покупки сценического наряда: черного платья с карманами и длинными рукавами, сшитого Розан, одной из самых модных тогда кутюрье. Длинные рукава были нужны, чтобы скрыть худые руки, а карманы, расположенные чуть выше бедер, смягчали неприятное впечатление от костлявых кистей и пальцев. Сообщив эти подробности, Бруно Кокатрикс добавит, что Эдит, когда он познакомился с ней, "еще пела у ворот казарм". Так ли? Его воспоминания о том периоде не слишком убедительны. Так, о ее возрасте он говорит: "О, я не знаю, по правде говоря, сколько ей было лет! Я никогда не интересовался этим". Со своей стороны, Эдит Пиаф никогда не будет причислять его к кругу друзей, сохранивших ей преданность во времена неприятностей с полицией. "И не напрасно!" - злится Жак Канетти. По его словам, посредником между Эдит Пиаф и Раулем Фавье был не Кокатрикс, а Фернанд Ломброзо. Будущий директор театра "Могадор" тогда еще был молодым импресарио другого столь же молодого режиссера-постановщика спектаклей, Ива Бизо, создателя и директора агентства, которое станет в будущем Парижской конторой зрелищных мероприятий. Неизвестно, кто из них прав, Канетти или Кокатрикс, но заметим, что выступления Эдит Пиаф в "Красном ангеле" и "Троне", начавшиеся 10-го, заканчиваются 23-го апреля по инициативе молодой певицы, которую раздражало то, что посетители видят в ней лишь героиню подозрительной истории, о которой пишут в газетах.     Той же весной Жак Канетти проявляет себя больше как профессионал, потрясенный талантом Малышки Пиаф, чем как ее друг. Невзирая на "дело Лепле", он продолжает приглашать ее на "Радио-Сите", будучи его художественным руководителем. Начиная с 7 или 8 мая, она благодаря ему записывает четыре новых песни, одну из которых, "Мой колониальный любовник", - на той же студии "Полидор". В этот раз ей впервые аккомпанирует оркестр, которым дирижирует Жорж Обанель. "Сначала скрипичные вариации смущали ее" [Из письма Жоржа Обанеля, 10 мая 1977 г.], - вспоминает он, менее, впрочем, удивленный ее смущением, чем природной способностью адаптироваться. В своей автобиографии Эдит еще поблагодарит художественного директора "Радио-Сите" за выступления в кинотеатрах, где, согласно тогдашней моде, она пела перед началом фильма. Это любезно с ее стороны, но не совсем правильно, говорит Жак Канетти: "Я не любил устраивать кого-то. Да, я познакомил ее с Ломброзо. Он только начинал карьеру и нравился мне, это был горячий парень. Я сказал ему однажды: "У меня для тебя есть кое-что. Посвяти все свое время этой девочке, она как раз то, что тебе нужно". Он так и поступил" [Из беседы с Жаком Канетти].     При посредничестве того же Канетти Ив Бизо также начинает интересоваться Малышкой. Так, он включает ее в программу "Молодежная песня 1936 года", поставленную его агентством в "Бобино" и показанную там с 29 мая по 4 июня, а затем представленную в кинотеатре "Пате-Орлеан" с 12-го по 18-е июня, неделей спустя - в "Эропеен", а далее в Пломбьер-ле-Бен, Труа, Дижоне, Лионе, Лозанне, Женеве, Эвиане, О-ле-Бене, Ницце, Тулоне, Ниме, Палава-ле-Фло, Сете, Биаррице, Нанте и, наконец, в Довилле. В афише этого долгого турне, продолжившегося в Швейцарии и закончившегося 30 августа, девять имен. Малышка Пиаф особенно сближается с шансонье Ромео Карле, который напишет для нее песню "Лавчонка", долгое время сохранявшуюся в ее репертуаре. Жак Буржа, оставшийся в Париже, получит от нее несколько писем, первое из Лозанны и, как он утверждает, "на восемнадцати страницах" [Радиопередача "Это произошло неделю спустя", 3 октября 1946 г. Архивы ИНА]. Вот отрывки из него:     "Я больше не поддерживаю отношений ни с кем. Я все разорвала, поскольку решила стать серьезной и упорно работать. Когда я вернусь в Париж, буду жить одна. Я решила учиться грамоте, потому что не хочу больше делать ошибок при письме. Ты станешь давать мне уроки, а я - с радостью учиться".     Между "Эропеен" и франко-швейцарским турне стоят концерты в парижских кинотеатрах, организованные Фернандом Ломброзо. Ее роль здесь неясна, а гонорар невелик, да и публика в полутемных залах еще узнает в Малышке Пиаф девушку, связанную с делом, по поводу которого у нее спрашивали, почему она назвала имена своих друзей.     Таким образом, закрытие "Джернис" не выбросило ее обратно на улицу. На протяжении апреля, мая, июня, июля и августа не проходит и двух-трех дней, чтобы она не пела на сцене, одна или со своими партнерами по "Молодежной песне 1936 года" Розамундой Жерар и Морисом Ростаном. Лишь май, вероятно, показался ей долгим. До 29-го заполненными работой оказались лишь два дня записи на студии "Полидор".     Замечает ли она, что происходит вокруг? Период с апреля по август 1936 года отмечен триумфом Народного фронта. Сначала победа на выборах, совершившихся в два тура; 26 апреля и 3 мая. Затем социальная победа: вследствие забастовок, начавшихся 26 мая, правительство Блюма, обложенное со всех сторон, идет на беспрецедентный шаг. Собравшись 7 июня во второй половине дня на совещание, оно к ночи подписывает "Матиньонское соглашение", которое утверждает коллективные рабочие договоры, право объединяться в профсоюзы, возможность избрания депутатов от рабочих и повышение заработной платы: высококвалифицированным рабочим - на 7%, низкоквалифицированным - на 17%. Более того: 11 июня узаконены обязательные двухнедельные оплачиваемые отпуска, а 13-го - сорокачасовая рабочая неделя. Наступает прекрасное лето, лето оплачиваемых отпусков, во время которых, может быть, наполнятся залы, где выступают молодые певцы. В ходе забастовок артисты принимают сторону народа. В магазине "Лувр", в "Самаритене" они играют перед продавцами "Картину чудес" Жака Превера. Но, как и позднее, в 1968-м, это братание происходит в основном с театралами, интеллигенцией.     Узкий круг певцов и музыкантов мюзик-холла, казалось, ничего не понял в этом мятеже "муравьев", вдруг пожелавших изменить условия своего существования. Будучи скорее стрекозой, чем муравьем, Малышка Пиаф прожила беспокойную весну и прекрасное лето 1936 года как слепая. Ее видение собственного будущего, связанного только с песней, не оставляет места для борьбы. Изменить мир? Начинающая артистка даже не задумывается о таких вещах. Единственное стремление - завоевать, покорить его и - задача более животрепещущая - порвать со своим прошлым. Это становится ясно из воспоминаний, относящихся к тому периоду, воспоминаний, в которых она слишком поглощена собой, своим ремеслом, своими надеждами и страхами, ужасным "делом Лепле", которое отравило ей праздник ее двадцатилетия, и все это (вне всяких сомнений) без какой бы то ни было оглядки на происходящие вокруг события.     Тур по Франции завершается для Эдит в Довилле в предпоследний день августа. С 4 по 17 сентября ее имя значится в нижней части афиши концерта, с которого вновь открывается "Альгамбра", причем составлением программ занимается контора Бизо, а затем Пиаф подписывает недельный контракт с мюзик-холлом "Трианон" на бульваре Рошуар. Со своей стороны Фернанд Ломброзо устраивает ей приглашение как минимум на две недели в брюссельское кабаре "Бродвей". Возвратившись в Париж, Эдит записывает две песни, сочиненные для нее, - "Старьевщики" на стихи Жака Буржа и "Лавчонка" Ромео Карле; музыку к первой написал Анри Акерман, ко второй - Октав Одеж. Ей аккомпанирует новый оркестр под руководством дирижера Эмиля Стерна. Через год после ее дебюта в "Джернис" она вновь становится богатой, записав восемнадцать песен, по сегодняшним меркам - целый компакт-диск.     "Я была на подъеме, если можно так сказать. Во всяком случае, у меня имелась крыша над головой и пища". А для Симоны Берто, как она вспоминает, это были тяжелые времена. Седьмого апреля, в то время как за Эдит начали следить, полицейские "замели" и ее. Сначала Симону допрашивали по "делу Лепле", а затем стали задавать вопросы о ее весьма сомнительном положении несовершеннолетней девушки без определенного места жительства, о других ее занятиях помимо тех, которым она предавалась на улице и которые, по ее собственному признанию, иногда оказывались на грани предложения себя прохожим. Судьбу девушки решили быстро. По подозрению в бродяжничестве ее помещают в "Бон Пастер", недалеко от моста Шаратон. Формы заботы о детстве и юношестве в то время не отличались гуманностью. Входящие в число благотворительных учреждений, поддерживаемые церковью, заведения, открытые под вывеской "Бон Пастер", были созданы на старинный манер, то есть по доброй старой традиции в этих домах, называвшихся "исправительными", содержались девушки, у которых отняли последнюю радость их нищенского существования - свободу жить как угодно, где угодно и чем угодно. Момон вновь обретет эту свободу только через два с половиной месяца. Этим она обязана ребятам, с которыми они с Эдит познакомились на Пигаль, "нашим парням и их друзьям"; один из них "наш Анри" - Анри Валетт. Они убедили мать Берто сыграть роль честной женщины, желающей забрать свою дочку и самой наставлять ее в дальнейшем на путь истинный.     Значит, Момон снова появилась в конце июня или в начале июля. Местом встречи девушек стали не гостиница на улице Пигаль, где жила Пиаф, и не какой-нибудь из парижских кинотеатров, где она выступала. Все еще находясь в компании Анри, "нашего Анри", именуемого в других источниках Альбертом или Али-Бабой, Симона, вероятно, пошла прямо в кафе "У Мариуса" на улице Добродетели - может быть, даже в то, куда Дамиа, по ее собственным воспоминаниям, приходила, чтобы послушать юную девушку, которая так старательно ее имитировала.     Эти детали, если они правдивы, разрушают образ Малышки Пиаф, слишком занятой серьезными делами, чтобы выступать в танцевальных залах. Бал на улице Добродетели, намеки Анри, героя ее разгульной жизни, скорее позволяют представить, что из-за неприятностей, связанных с "делом Лепле", ей угрожала нешуточная опасность снова оказаться там, куда тянуло Эдит ее прошлое. Ее более поздние признания не рассеивают туч. Разбег, взятый в октябре 1935-го, завершился падением. В один из дней следующего года она взглянет на себя, "уставшую, отчаявшуюся, бессильную и безвольную" и к тому же "катящуюся по наклонной плоскости". При необходимости она дает частные уроки, но ничем другим не занимается: "Я больше не работала, за много недель я не выучила ни одной новой песни". Она не то чтобы упала с заоблачной выси, но когда поднимаешься с такого дна или приходишь из такой дали, когда успех, придя столь быстро, оборачивается крахом, недолго и потерять голову.     Возвращение Момон, конечно, ничего не изменило в лучшую сторону. Являясь скорее сообщницей, чем подругой, она всегда умеет выбрать время и способ подтолкнуть Эдит к какому-нибудь безумству, еще ближе подвинуть к краю, за которым бездна. Она преуспевает в этом настолько, что девушки попадают в настоящий водоворот беспорядочной жизни. Неужели пагубное влияние той, которая не находит лучшего занятия, столь сильно? Об этом часто говорили, но двусмысленность их отношений, возможно, проясняется в коротком разговоре между журналистом и Симоной Берто, незадолго до того написавшей биографию Пиаф:     - Вы были маленьким демоном!     - Да, в каком-то смысле! Но она нуждалась в этом. Если бы я проявляла больше мудрости, она бы, конечно, меня не полюбила!.." [Interactualité, 2 сентября 1969г. Архивы ИНА]     Фактически бывшая приятельница несчастной Эдит долгое время будет пользоваться поблажками, сравнимыми со всепрощением королевы по отношению к своему шуту. До "Джернис" у Эдит не было лучшей и одновременно худшей подруги, чем она. Потом Эдит становится Малышкой Пиаф, уже не поет на улице и понимает, что ее профессия дает ей надежду на карьеру и открывает двери в мир, более привлекательный, чем тот, из которого они вышли. Их отношения меняются, но не настолько, чтобы забыть совместные приключения девушек, легко увлекающихся, жаждущих сильных впечатлений, переживших столько бедствий, сплотивших их с самого раннего детства. Так, не будучи связанной с Эдит действительно дружескими узами, Момон охотно участвует с ней во всех кутежах.     В период между выходом Симоны из "Бон Пастер" и концом прекрасного лета 1936 года как раз "помещается" франко-швейцарское турне, то есть первое событие отстоит от второго на полтора месяца. За возвращением Малышки Пиаф в Париж вскоре следует поездка в Брюссель по двухнедельному приглашению "Бродвея", и здесь возникает вопрос, кто тот мужчина, который дал ложный адрес и которого в отместку освищут в том кабаре, где Эдит с ним познакомилась. После Бельгии новый контракт, заключенный Фернандом Ломброзо, приводит двух девушек в Брест, где они остаются с 13 по 19 ноября. На страницах "Ла Депеш" можно прочесть, что их приезду предшествовала льстивая и несколько лживая статья: "Завтра Малышка Пиаф из "ABC" приезжает в Брест". Путаница с "Альгамброй" или Ив Бизо позволил ей сбежать "по-английски" по окончании гастролей по Франции? Ссылка на другой мюзик-холл, тогда такой же престижный, какими станут позже "Бобино" и "Олимпия", была "маленькой невинной уловкой" директора кинотеатра "Арвор". Столица Западной Франции - не Париж. Там не ловят "Радио-Сите". Соседство имени молодой артистки с названием самой известной сценической площадки служит наилучшей рекламой концерту, который проходит перед началом фильма "Лукреция Борджа".     Когда эта брестская неделя заканчивается, в газетах появляются сообщения о самоубийстве министра внутренних дел, социалиста Роже Салангро, не выдержавшего двойного потрясения: мучительную смерть жены и ненавистнические, клеветнические нападки крайне правой прессы, превратившей в окончательный приговор позорное обвинение в ренегатстве, хотя в действительности Военный совет оправдал Салангро. Подруги, конечно, не обращают на это внимания. Симона Берто впоследствии вспомнит лишь о веселых гулянках с незнакомыми моряками, о своих собственных появлениях на сцене кинотеатра и о жарких аплодисментах, которыми публика наградила ее за короткое объявление: "О жизни без прикрас и песнях предместий Малышка Пиаф расскажет честь по чести".     Вернувшись из Бретани, Малышка снова поет в кабаре "У Одетт" и в другом, "Латинский квартал", где пианино Рене Клоэрека заменяет аккордеон Робера Жюэля. В начале декабря Фернанд Ломброзо отправляет Эдит в Ниццу. Снова ее сопровождает Момон. Опять они вместе и опять попадают в историю. Правда или нет, но парню, с которым Эдит познакомилась в поезде, по прибытии на вокзал сковали запястья наручниками, это неприятное приключение, рассказанное Раймону Ассо, вдохновит его на "Париж - Средиземное море", песню на музыку Рене Клоэрека, в которой есть строки: Солнце удвоило мою боль, Отразившись от его наручников; Может, это был убийца...     О другом примечательном факте сообщила Симона Берто. На выходе из здания вокзала человек-реклама носит на спине плакат с оскорбительно-лживой надписью: "Малышка Пиаф - убийца? Вы узнаете об этом, если придете сегодня вечером в кабаре "Скорость" в Ницце". Правда ли это? Можно было бы поверить Симоне, если бы Пиаф не писала по поводу этого кабаре: "Мне там было хорошо, клиенты совсем или почти совсем не знали о "деле Лепле", о котором газеты Западного побережья говорили мало" [Из книги "На балу удачи"].     Единственный источник информации о ниццской эпопее длиной в пять недель - подруга: именно она выдумывает или особо подчеркивает некоторые детали. По ее словам, матросы, с которыми они кутили, были американцами. Чтобы быть уверенной, что найдет их в том же отеле, в котором жила сама, Эдит выбила каждому комнату, "которую, конечно, оплачивали они сами". Развеселая компания устраивала состязания, кто больше выпьет, и достижения певицы приводили всех в изумление (что значительно преувеличено, поскольку при ее росте - метр сорок семь, - хрупком телосложении и болезненном состоянии невозможно было выдержать чрезмерного пьянства). В своих автобиографических заметках Эдит пишет лишь о трудностях и необходимости сводить концы с концами: "Мое положение было не блестящим. Ночью, после представления, я отправлялась перекусить в кафе "Негр" в пассаже "Эмиль-Негрен", и мне часто случалось заменять бифштекс, слишком дорогой, тарелкой спагетти". Из двух версий мы можем наверняка представить себе, что ее обед чаще состоял из стакана со спиртным, чем из тарелки с едой.     Так же вероятно, что двадцать первый день рождения Малышки Пиаф был менее веселый, чем предыдущий. Девятнадцатого декабря 1935 года все улыбалось. Накануне она записала четыре своих первых песни, одна из которых, "Чужестранец", была ловко украдена у Аннетт Лажон, также в то время исполнявшей ее. Эдит выступала на радио. Вскоре должен был выйти фильм "Мальчишница", съемки которого заканчивались. Лепле ее поддерживал, кабаре "Джернис" позволяло не бояться завтрашнего дня, а предполагаемое дворянское происхождение расширяло круг новых друзей - полезных и ободряющих или завистливых и мстительных. Год спустя все, казалось, изменилось до неузнаваемости. С весны ее профессиональные успехи можно сравнить с продвижением наверх девушки, выполняющей время от времени скромную работу. После выступлений в концертах "Молодежной песни 1936 года" ни брюссельские кабаре, ни брестский кинотеатр, ни кабаре Ниццы не открыли перед Эдит никаких перспектив. И в день ее совершеннолетия удаленность от Парижа сводит праздник к посиделкам с Момон, чьи шутки Гавроша в юбке забавляют и развлекают ее, но снова и снова она мысленно возвращается к своей злой судьбе: "Не надо думать, что на столе был именинный пирог со свечами! Нет, перед нами двумя стояла бутылка хорошего вина, ведь мы жили вместе уже шесть с половиной лет".     Приведем фрагмент одного из писем Малышки Пиаф Раймону Ассо.     "Я в последнее время наделала много глупостей, - пишет она после Ниццы. - Настало время опомниться, но мне нужны новые песни. Я знаю, что ты писал для других. Не можешь ли ты прислать их мне?"     "У меня нет песен для тебя, - отвечает Раймон Ассо, - и я не буду писать их для тебя, пока ты не изменишь свой образ жизни и работы!" Раймона приводит в ярость ее беспокойная подруга; о ней он двадцать лет спустя скажет: "Чертова девчонка, с которой они познакомились на парижских улицах, следовала за ней, как тень. Все дело было в ее проклятой натуре!"     Проходит празднование нового, 1937 года и первая неделя января. Вторая просьба о помощи, с которой Эдит обратилась по приезде в Париж, в тот же или на следующий день, более настойчива:     - Раймон, со мной все кончено [...]. Я звоню на свои последние су! Спаси меня, иначе мне придется вернуться на улицу. Я сделаю все, что ты хочешь. Обещаю, я буду слушаться тебя, только возьми меня под свою опеку, полностью!..     - Приезжай!     Каждый из них воспроизводит этот диалог по-своему. Сама Эдит Пиаф сократит собственный призыв о помощи и более разовьет ответ Раймона Ассо:     - Раймон, ты хочешь работать со мной?     - И ты еще спрашиваешь? Я жду этого уже год! Садись в такси и приезжай!     "Я была спасена", - добавит Эдит.     Раймон Ассо уже несколько лет сочиняет песни в реалистической манере. Он родился 2 июня 1901 года в Ницце, в недружной семье, отправившей его, пятнадцатилетнего, в Марокко. Первым его желанием было бороздить моря и океаны. С 1916-го по 1919 год он был "пастухом на марокканских равнинах". Достигнув восемнадцати лет, он поступает в спаги, а затем вместе с армией отправляется в Турцию и Сирию. Он оставляет военную службу и возвращается в 1923 году в Ниццу; отсутствие постоянного занятия и непоседливый характер в следующем году приводят его в Париж. Здесь он сменит множество профессий: шофера, служащего, управляющего на фабрике, юридического поверенного, директора ночного кабаре: "Еще я был безработным и даже контрабандистом".     Так прошло с десяток лет, "беспорядочных, бесполезных, просто идиотских". Ему исполнилось тридцать, и его охватило смутное чувство своей ненужности: "Я не стыжусь сказать это: именно ремесло контрабандиста вернуло мне уверенность в себе. Я вдруг понял, что во мне еще осталось что-то стоящее". Нужна была возможность доказать себе это. Она была предоставлена одним детективом, у которого он служил секретарем, и который, как ни странно, предложил сделать фильм, если ему, Раймону, удастся извлечь из трех машинописных страниц материал для романа, который затем будет экранизирован. И что же, попытка удалась? Если верить рассказам, к этому приложил руку Асельбе - под таким псевдонимом выступал автор книги, по которой десять лет спустя был поставлен "Дядя из Антверпена", фильм Ива Алагре; в нем великолепно сыграла молодая и прекрасная Симона Синьоре. Раймон Ассо даже написал песню, необходимую для одной из сцен фильма. Узнав об этом, кто-то сказал ему: "У вас есть данные" - и послал Раймона к музыкальному издателю Миларски.     Малышка Пиаф только начинала выступать у Лепле, когда они встретились у Миларски. Каждый рассказывает о той встрече по-своему:     Она [Там же]: "Один из мужчин сел за фортепьяно, чтобы представить мне песню. [...] Я заявила, что слова мне нравятся, а музыка - нет". Последовал ответ пианиста, который умолчал о том, что автором музыки является он сам:     - В таком случае вы можете поздравить поэта. Вон он, сидит на диване.     Это был Раймон Ассо. Высокий, худой, нервный, с темными волосами и смуглым лицом, он смотрел на меня непроницаемо, но внутренне наслаждаясь комичностью сцены. Он встал, мы некоторое время поболтали, сразу же понравившись друг другу".     Он же, вспоминая тот день, видит себя сидящим в углу, молчаливым, неотрывно глядящим на Эдит, "некрасивую, грязную, неопрятно одетую", но "с таким страхом, отчаянием и одновременно дерзостью в глазах". Другая деталь приковывает к себе его внимание: "Она держит в руках текст моей единственной песни". И поет ее. Получается настолько хорошо, что он плачет и убегает, не представившись певице, что выдало бы его чувства. Его версия, вероятно, более правдива, поскольку ему потом понадобилось искать Эдит. А по словам Пиаф, через три дня ей позвонил посыльный из кабаре на площади Бланш:     - У меня тут знакомый, который видел тебя у Миларски. Ты ему нравишься, и он хочет с тобой поговорить. Передаю ему трубку.     По словам Ассо, молодая певица всю вторую половину дня спрашивала у всех "адрес худого парня с большим носом, который, вероятно, живет на углу улицы и который пишет песни" и без чьего-либо посредничества нашла его тем же вечером.     Раймон Ассо сказал ей по телефону: "Мадемуазель, я думаю, что мог бы написать что-нибудь для вас. Вы не придете ко мне поужинать?" Они договорились сначала встретиться в кафе. Ассо пришел туда еще с одним мужчиной, о котором Эдит скажет: "Не знаю почему, но он внушал мне страх. Впоследствии я узнала, что это хороший человек, но тогда я так испугалась, что предупредила своих друзей: "Если я не вернусь к полуночи, идите и следите за нами, потому что мне не нравится один из этих типов." У выхода из кафе "странный тип" оставил их наедине. Ее страхи рассеялись, и она последовала за Ассо к нему домой.     Где же жил тогда Раймон? И где Эдит? Точно сказать трудно. В то время молодая певица часто меняла гостиницы, не удаляясь, впрочем, от площади Пигаль, а Раймон Ассо жил на улице с тем же названием на Пикадилли. Познакомившись с ним, Малышка Пиаф спела ему несколько песен. Что же касается приглашения на ужин, оно, без сомнения, осталось без ответа из-за отсутствия у Эдит соответствующего наряда.     Соседи по кварталу, ставшие еще более близкими соседями (если верно, что Эдит снова меняет гостиницу и оказывается на Пикадилли), они скоро встречаются вновь, строя совместные планы на будущее, обмениваясь откровенными суждениями, вспоминая лучшие моменты прошлого. Но в то же время нет полной уверенности, что именно рассказы о бывших армейских возлюбленных Эдит Гассион послужили поводом к появлению песни "Мой легионер". Во-первых, главный герой песни больше похож на людей, с которыми встречался Ассо в свою бытность спаги в Восточном корпусе, чем на Ритона или Беберта, солдат колониального полка, расквартированного у Сиреневых ворот. Во-вторых, поэт, вероятно, уже работал над ней, когда познакомился с Малышкой Пиаф. Возможно также, что эта песня, музыку к которой написала Маргарита Монно, сначала была предложена Мари Дюба, находившейся тогда в зените славы, а не какой-то Малышке, многообещающей, но совсем молодой. Действительно, на этот счет свидетельства автора и певицы противоречат друг другу.     Он: "Песня "Мой легионер" не понравилась Эдит. "Это больше для кабаре, - заявила она. - А я хочу выступать на большой сцене".     Она: "Однажды в дружеской компании мне сказали, что у Мари Дюба есть песня, которая называется "Мой легионер". Я подскочила на стуле: "Но это же моя песня!" Кто ей дал ее? "Не я, а издатель", - защищался Ассо. Я иду к нему. Он говорит мне, что это сделала Маргарита Монно. Я иду к Маргарите Монно, которая уверяет меня, что это не она, а Раймон Ассо". Наконец, следует взрыв смеха: "Мне так и не удалось узнать, кто отдал песню Мари Дюба" [Там же]. Можно сказать наверняка только то, что написанный в январе 1936 года "Легионер", от которого отказались, спев его в "Джернис", привлек внимание Мари Дюба раньше, чем Малышки Пиаф, так как первая записывает его в мае 1936 года, а вторая - восемью месяцами спустя.     Гораздо увереннее Эдит Гассион утверждает в своих воспоминаниях, что "Мой колониальный любовник" был получен ею сразу. Запись на студии "Полидор" с участием аккордеониста-композитора Робера Жюэля и под оркестровые вариации Жоржа Обанеля проходит 7 мая 1936 года. Весь этот год Ассо и Эдит будто играли в прятки. "Этот парень настоящий доктор", - признается она "своим новым друзьям, предлагающим ей божоле и коньяк". Он сам чувствует, как она колеблется между своей гордостью и желанием принять строгие нормы поведения, которые он ей навязывает. Даже Лепле не удалось отвратить ее от этой беспорядочной жизни. Но теперь, когда его больше нет, когда его смерть словно оставила ее сиротой, она еще глубже увязла в старой колее. Раймон может оставить при себе свои нравоучения и советы! Но в то же время однажды вечером она прибежит к нему. Это, вероятно, произошло после убийства Лепле: "Раймон, мне страшно! Я боюсь, не знаю чего, но боюсь! Я нигде не могу спать спокойно и чувствую, что страхи оставят меня только в одном месте: здесь". Так они, вероятно, и проводят ночь - она в его комнате, а он - в той, где она боялась оставаться, на Пикадилли. Заметила ли она тогда, что испытала влияние властной личности, почувствовала ли твердую руку? Или ему удалось сразу привязать ее, подчинить себе? Ответ заключается в констатации следующего факта: "Не предупредив меня, Пиаф переехала с улицы Пигаль". На Мальтийскую улицу, недалеко от площади Республики? Этот адрес указывает Симона Берто, когда вспоминает о своем возвращении в круг друзей после пребывания в заведении "Бон Пастер". Реакция Ассо: "На этот раз мне было жаль. Очень жаль, уверяю вас".     "Это была, - рассказывает он в своих воспоминаниях, помещенных в "Бон Суаре", - дикарка, готовая царапаться, сопротивляться любому проявлению конформизма, не терпевшая никакого ограничения своей свободы, но способная в моменты усталости покориться воле укротителя".     Малышка Пиаф скрывается от своего "укротителя" до конца 1936 года. В декабре ее первый призыв о помощи побудил его лишь призвать ее к порядку: меняй свою жизнь или выпутывайся сама! Ответ понятен? В конце января, в момент наиболее глубокого смятения, новая просьба превращается в зов обреченного: спаси меня! Она в глубокой депрессии, и теперь пробил час Ассо. Сначала Эдит станет сопротивляться, но затем последует безоговорочная капитуляция.     Симоне Берто-биографу в равной степени свойственны и вдохновенная фантазия, и весьма тонкие наблюдения. Так, она напишет: "Лепле открыл Эдит, но именно Ассо сделал из нее человека. Это было не так-то легко, трудная работенка! Но Раймон - это что-то!"     Последний не опровергает ее слов: "Надо было переделывать все!"     Оставим в стороне его преувеличения - преувеличения Пигмалиона, дорожащего своим творением: сейчас бывшей уличной певице еще далеко до будущей Пиаф. У нее есть только голос, в котором нет ничего магического. А остальное... Ассо вспоминает: "Руки и ноги или неподвижны, или беспрестанно повторяют одни и те же движения, тело негнущееся, застывшее, безжизненное; она коверкает слова и искажает самые простые согласные, она великолепно поет фразы, смысла которых не понимает". Конечно, она талантлива и даже более того, но без строгой дисциплины и серьезного обучения сценическому мастерству ее надежды на карьеру останутся такими же напрасными, как притязания молодого, способного уличного драчуна, мечтающего попасть на ринг, но отказывающегося понять, что талант ничего не стоит без упорных тренировок, развивающих и формирующих настоящего боксера. Она поет инстинктивно. После "Джернис" она почти ничему не научилась - ни держать себя на сцене, ни лучше пользоваться голосовыми данными, не выучила ни одной песни, обогатившей бы ее репертуар. Короче, многое надо было отрабатывать и все в целом доводить до блеска.     Снова нужно добиваться ее согласия. Для этого она должна расстаться со своими привычками вольной, хаотичной жизни, оставшимися или вновь приобретенными после "Джернис". Тяжелый труд! Кроме Момон, множество других старых знакомых с улицы Пигаль так и не оставили ее в покое после "дела Лепле", которое парижская полиция - настало время сказать это - прекращает, поскольку расследование ни к чему не привело. Что же, комиссару Гийому и его людям недоставало улик или свидетелей против того или иного подозреваемого? Или, иначе говоря, они закрыли дело, думая, что все-таки докопались до истины и узнали, кто убил директора ресторана-кабаре на улице Пьер-Шаррон? Это станет известно, но презумпция невиновности требует молчания. Будет только упомянуто, что первыми подозреваемыми стали друзья Лепле с Пигаль и что этой "честью" они обязаны молодой певице, которая назвала их имена на допросе. Возможно, они упрекали ее впоследствии. Если да, то не с этого ли начались ее беспорядочные связи с парнями, которые всегда полагали, что имеют на нее некоторые права? Может быть, она иногда чувствовала какой-то страх, неуловимый, неясный, который однажды вечером привел ее в комнату Ассо и который позднее послужил причиной бегства с улицы Пигаль. Но не будем представлять Эдит пленницей старых ошибок, сковавших сердце девушки ужасом. Некоторые, возможно, еще поддерживали с ней отношения, когда, сводя на нет ее лучшие устремления, к Эдит возвращалось неодолимое желание развлечься, забыться до полного изнеможения.     Раймон Ассо старался стереть все это у нее из памяти. Как? Несмотря на свое злобное раздражение, получившая, как и другие, "отставку" Симона Берто останется превосходным (даже слишком!) наблюдателем: "Все-таки он когда-то был военным!" И далее: "Он убедил ее, разогнав весь этот бордель. Работенка! Всех: ребят, Лулу с Монмартра..." Редкое мужество даже для такого заинтересованного человека. "Конечно, - подтвердит он, - у молодой уличной певицы было много старых друзей", но Раймон далек от того, чтобы поддерживать Симону в ее не слишком правдивом изложении фактов; некоторые из приятелей, по его словам, одобрили его намерения: "Хорошо, мсье Ассо, что вы занялись малышкой! Она того стоит! А если кто-нибудь станет мешать вам, не стесняйтесь, найдите нас!"     Полная перемена жизни неизбежно влечет за собой смену места жительства. Возвратившись из Ниццы, Малышка живет вместе с Ассо на Пикадилли. Весной 1937 года он вырывает ее с улицы Пигаль, чтобы устроить в гостинице "Альсина" на авеню Жюно, 39, в одном из тихих местечек Монмартрского холма. Здесь запрещено появляться тем, "кто, как я чувствовал, окажет на нее плохое влияние". Этот приказ в первую очередь относится к Момон, вынужденной таким образом вернуться к матери, снова пойти работать, а потом смириться с фиктивным браком. (Запрет, наложенный непоколебимым Раймоном, не отдалит их друг от друга.) "Я был настолько суров, что запретил появляться здесь даже отцу Эдит", - констатировал Ассо.     После рождения Марселлы и второго отеческого поцелуя, полученного по этому случаю, о Луи Гассионе практически забыли. Что с ним стало? Кроме того, что 10 мая 1937 года ему исполнилось пятьдесят шесть лет, сказать, в общем, нечего. По последним сведениям, он жил на улице Бельвиль, 115, с маленькой Денизой и Жанной Л'От, матерью этой второй его дочки, но, возможно, уже и без них - по соседству, в маленькой квартирке на улице Ребеваль, где и окончил свои дни. Очень непрочные в течение трех-четырех последних лет, связи между ним и его старшей дочерью, казалось, укрепились после того, как под влиянием Ассо она взяла себя в руки. Став совершеннолетней и несколько остепенившись, Эдит начинает понимать, что у нее есть определенные обязанности по отношению к отцу. Со своей стороны, бывший акробат уже не в том возрасте, чтобы выступать, и поскольку он никогда не задумывался об обеспеченной старости, возвращение родственных чувств оказывается весьма кстати в преддверии близкого шестидесятилетия. И потом, растущая популярность Малышки - его малышки - льстит отцу. Правда, однажды вечером в бистро он пробует вспомнить с ней то старое доброе время, когда она пела где придется за несколько су. Это станет причиной его изгнания (впрочем, не такого уж безоговорочного). Поскольку дверь "Альсины" открывается перед ним редко, каждую неделю Раймон Ассо приходит в "Глобус", кафе на Страсбургском бульваре, где старик ждет их, Ассо и свою маленькую девочку. "В конце концов мы стали друзьями. Он поддерживал меня в том, что я строг с его дочерью", - вспоминал Раймон. Появлялась и ее мать, "настоящая оборванка, таких называют "отбросами общества", почти смертельно одурманенная наркотиками, неизлечимо больная, но она оставила дочь в покое, удовлетворившись небольшой рентой, посылаемой мною регулярно".     Превращение Малышки в Эдит Пиаф происходит не за три месяца и не по мановению руки. Ей нужно научиться ремеслу, то есть сценическому поведению, дисциплине, даже бытовой гигиене (что окажется не самым легким!), поддерживающим ее форму, и вокализу, очищающему голос, воспитать вкус и чувство меры. Ассо заставляет Эдит работать над манерой вести себя за столом, разговаривать, одеваться. Ей также необходимо выполнять школьные упражнения, хотя она почти не училась "с возраста, в котором все малыши идут в школу, чтобы наполнить голову правилами грамматики", - цитата фактически принадлежит ей самой, поскольку взята из песни "Как воробей", входившей в ее уличный репертуар еще до того, как все услышали ее в исполнении Фреель. Что касается репертуара, ей нужно наконец (или даже в первую очередь, так как в этом есть срочная необходимость) выучить новые песни. Иначе она всем наскучит, а критика и публика сочтут ее неспособной к обновлению.     К тому же она выступает. Со времени своего возвращения в Париж в январе 1937 года и до конца месяца она практически одновременно поет в трех кабаре: "У Одетт", "Латинский квартал" и "Красный ангел". Смело. Девятью месяцами ранее - и об этом еще помнят - публика видела в ней больше героиню "дела Лепле", чем певицу. С 29 января по 18 февраля Малышка Пиаф находится в Брюсселе, выступая в "Бродвее", кабаре, которое она открыла для себя в октябре прошлого года. Потом последует неделя в "Бобино", возвращение на неделю в Бельгию для выступлений в одном из кинотеатров Льежа, еще один контракт с кабаре "У Одетт", который прерывается так долго ожидаемым приглашением в "ABC".     Предшественником этого престижного мюзик-холла было увеселительное заведение под названием "Плаза", построенное в 1929 году на углу улицы Сен-Фиакр и бульвара Пуассоньер, являвшееся последовательно театром-водевиль, просто театром, потом кинотеатром (когда песни не приносили дохода) и не пользовавшееся особой популярностью до покупки его в 1933 году Митти Голдином. Этот румын, выходец из Молдавии или Валахии, родился 17 марта 1895 года. Когда после перемирия 1918 года Митти приехал во Францию, он мог бы попытаться сделать карьеру певца, поскольку в Бухаресте был первым тенором хора архиепископской церкви. Но нет, в его намерения входило изучение права. Преуспел ли он в этом? Даже если и так, то от юридических наук Голдин вскоре перешел к журналистике, а от журналистики - к мюзик-холлу: сначала создал артистическое агентство, а затем на паях с другим импресарио купил "Плаза". Счастливый случай! Продавец искал покупателя и поэтому не запросил слишком высокую цену. Действительно рискованным и сложным делом было сразу же решиться на немыслимые расходы по переоборудованию и перестройке помещения, когда другие профессионалы не вложили бы в это ни гроша.     Можно ли упрекать его в том, что по окончании всех работ поменялось и название? Голдин думал над этим с момента покупки: "Я назову его "ABC", потому что в этом случае оно всегда будет стоять первым в парижских справочниках!" [Philippe Chauveau et André Sallée. Music-hall et Café-concert. Paris, Bordas, 1985]     Новые владельцы проявили себя людьми отважными, разработав дорогостоящую программу действий: каждые три недели - новое представление, на каждом выступлении - настоящая звезда, опытные артисты, полное отсутствие дебютантов. Это был, по словам Голдина, единственный приемлемый путь, единственное средство быть первым в чем-то, кроме алфавитного списка. Результат не заставил долго ждать. Публика хлынула в новый зал. Согласно программам, сменяя друг друга, здесь выступали Жан Люмьер, Тино Росси, Феликс Паке, Джейн Мерсек, Дамиа, Георгиус, Мирей, Лиз Готи, Сюзи Солидор, Люсьена Буайе, Марианна Освальд, Реда Кер, Иветта Гильбер, Фреель, Ноэль-Ноэль, Пьер Дак, дуэт "Жиль и Жюльен", Гастон Уврар...     Осаду этой крепости с января или февраля 1937 года начал Раймон Ассо, занявшись делом практически невозможным. "Никаких дебютантов!" - был девиз нового директора "ABC". Даже три или четыре года спустя правило по-прежнему не допускало исключений. А растущая популярность Малышки Пиаф остается известностью взбалмошной ученицы. Публика чаще слышала о ее прошлой жизни и о том, что она была замешана в недавнем "деле Лепле". Значит, ответ один - "нет": "нет" - в январе, "нет" - в феврале. К счастью, в начале марта на афишах "ABC" вновь появляется имя Мари Дюба. Ассо хорошо ее знает. В прошлом году они много работали вместе. Он отдал ей "Моего легионера". Зная, что у него нет денег, она дала ему работу или по крайней мере взяла его секретарем, в котором, по правде говоря, не нуждалась. Действительно ли Раймон предупредил ее, что отныне занимается только Пиаф? Проявила ли Дюба уже тогда симпатию к Эдит и сказала ли ей, как Ассо будет впоследствии вспоминать: "Будьте честной и смелой, слушайтесь его, и вы далеко пойдете"? Если да, то Мари Дюба сослужила ему хорошую службу. Он нашел в ней, и особенно в Морисе Детайе, ее импресарио, могущественных союзников. Благодаря им Голдин смягчился. В конце концов он согласился на включение дебютантки в программу. Небывалое событие!     Так что же, остается благодарить за все Дюба? И не один раз! Начиная с 5 марта, знаменитая певица выступала в "ABC" три недели. В первый же вечер Малышка Пиаф, пришедшая на представление вместе с Раймоном Ассо, испытала "настоящий шок". "Теперь ты поняла, что такое великая артистка", - сказал он ей.     Она еще оставалась неопытным новичком в деле, к которому относилась без достаточной серьезности до своего возвращения из Ниццы и призыва о помощи двумя месяцами ранее. "Я пела как придется! - признается она в своей книге "Радость жизни". - Я полюбила крики "браво", большой зал и публику..." Мари Дюба передала ей любовь к хорошо выполненной работе. Не просто зрительница, а плененная ее искусством ученица, Эдит каждый вечер приходила посмотреть на Мари и послушать ее. Эта осанка женщины, обладающей изяществом, необходимым в ее профессии, это соответствие жестов словам, эта выразительная мимика и изменчивость взгляда, эта сила, заставляющая плакать или смеяться, - какой урок вокального искусства, сценического мастерства, какое приглашение развивать собственные способности!     И вот 26 марта 1937 года не в той же артистической "компании", но на той же сцене ученица сменяет свою наставницу, пользуясь предоставившейся возможностью. Ее имя стоит на афишах рядом с именами Феликса Паке, "Жиля и Жюльена" - знаменитого дуэта, с которым она будет часто встречаться на своем жизненном пути, - Уврара, не менее известного исполнителя песни "Мне нездоровится".     Перед поднятием занавеса аккордеонист исполняет мелодию песни "Бездомные девчонки", чтобы подготовить зрителей к появлению бывшей уличной певицы и чтобы затем удивить их. Одетая в черное платье с белым воротничком (Ассо скажет, что деньги на платье она выиграла на скачках), девушка, выходящая на сцену, не имеет ничего общего с той, выхода которой все ожидают. Эффект контраста усиливается стремительным натиском другой мелодии - "Парень пел" на музыку Леона Полла, отца Мишеля Польнареффа, и слова дорогого ее сердцу Раймона: По дороге, по большой дороге Идет парень, напевая...     Это романс, нежный и горький, простой и деликатный, красивый и грустный, как сердечные муки. Публика завоевана. Малышка Пиаф покорила ее своей эмоциональностью. После недолгой тишины зрители награждают певицу продолжительными аплодисментами.     Затем следуют другие песни того же автора - кажущаяся необычной трагическая "Ты самый сильный", предназначенная первоначально для Жермены Саблон; "Браунинг" и "Контрабандист", входящие в репертуар дуэта "Жиля и Жюльена". С полным правом можно сказать, что они тоже создали их. Будущий автор "Трех колоколов", Жиль даже участвовал в написании музыки. Это настоящий подарок, который Эдит получила от них на время своего выступления, где она - одна из многих участников программы, а они - знаменитости, покорившие Америку. После "Контрабандиста" наступает черед очень забавной песни-пародии "Правильный и регулярный", маленького шедевра юмора на грани приличия.     Это последняя песня. Ассо и Голдин подписали контракт только на пять, не более того. Но зал, покоренный, восхищенный, требует еще. Он просит спеть "Моего легионера", которого Малышка Пиаф записывает почти на девять месяцев позже Мари Дюба, в конце января, и на которого Ассо надеется как на рекламу. Публика так настойчива, что Митти Голдин, прекрасный игрок, приказывает поднять занавес. Триумф! Смеясь и плача, Эдит и Раймон не осмеливаются поверить в произошедшее, стоя за кулисами. Появление в "ABC", успех, пришедший так быстро, - и все это лишь через три месяца после того, как она, совершенно отчаявшаяся, взяла себя в руки!     Газеты не омрачат их счастья. "Фигаро", которая видит в ней "одну из самых молодых реалистических певиц", представит ее "сдержанной, опрятной, с резкими жестами и очень теплыми, волнующими модуляциями голоса". "Ле Жур": "Она далеко продвинулась в силе и понимании, если можно так сказать, и добилась очень больших успехов. У нас появилась новая звезда, популярность которой определяется ее талантом". "Пари-Суар" называет ее "миловидной, чудом акробатики и грации". Газета пишет, что у нее "больше искренних эмоций и, где необходимо, сдержанности, чем было еще недавно", и наоборот, "меньше шаблонов в песнях, меньше вульгарных шуток. Она теперь обладает болезненной и простой красотой, как картины Стейнлена".     Журналист и автор диалогов к фильмам Анри Жансон восклицает с неменьшей уверенностью: "Вы слышали Малышку Пиаф? Это голос бунта. Он разбивает волны. Вчера она пела песню о таможне [...]. Такое впечатление, что она сама ходила через границу, прячась в бороде таможенных чиновников. Здорово!"     Похвала знающего человека. Завершив свой долгий путь через Бухарест и древний Константинополь, и Фреель стремится познакомиться с ней, чтобы с ее помощью вновь завоевать парижскую сцену. Самой Эдит Пиаф особенно запомнится статья в газете "Интранзижан", написанная "бедным" Морисом Верном - он уже умер к тому времени, когда она привела его слова в своей автобиографии: "Это грустный и пылкий ангел балов под аккордеон. Все в ней осталось от парижских предместий, кроме платья от Клодин образца 1900 года [...]. Ее голос поднимается, словно звеня металлом во дворе воображаемого дома, где работает уличная певица. Малышка Пиаф - как это грубо, господа! - еще не говорит на литературном языке, и ей нужны особые песни, наполненные реализмом повседневной жизни Ла-Вийетта, хрустом угля и запахом сажи из заводских труб и гудящими припевами, перенесенными на радио из бистро".     Особые песни? Терпение. "Раймон должен написать мне их", - скажет Эдит Пиаф. Перечень названий песен, записанных на студии "Полидор", подтверждает, что ее репертуар трех предвоенных лет постепенно сводится к произведениям одного автора. До "ABC" в ее дискографию входили четыре песни Ассо: "Мой колониальный любовник (с мая 1936-го), "Мой легионер", принятый наконец ею в январе 1937-го, как и "Контрабандист", созданный незадолго до того "Жилем и Жюльеном", и "Вымпел легиона", позаимствованный, по ее словам, у Мари Дюба. "Когда мы с Мари встретились, она упрекнула меня в этом. Я ответила, что мы квиты, ведь она украла у меня "Легионера"!" Двенадцатого апреля, то есть за три дня до того, как покинуть престижную сцену на бульваре Пуассоньер, она нашла время, чтобы записать четыре новых песни. И на этот раз ни единой, сочиненной Ассо? Да. Но - терпение! На ее новых пластинках, выпущенных студией "Полидор" с 24 июня 1937 года по 30 мая 1939-го, будут звучать только его песни. То же самое станет происходить и на сценах "Эропеен" и "Бобино", начиная с октября 1938 года. Все двенадцать песен, которые в то время составляют программу ее концерта, написаны Раймоном Ассо. Как в школе! Она исполняет только его произведения, он пишет только для нее: такая абсолютная взаимность не наблюдалась больше ни у одного автора и исполнителя.     Но не будем торопить события. Покинув сцену "ABC", Малышка Пиаф выступает на приносящих меньший доход эстрадах других кабаре, потом в одном из парижских кинотеатров, в нескольких казино в Э-ле-Бене и Спа в Бельгии, в "Майами-Дансинге" в Лилле. В июне она отправляется на гастроли от "ABC", афиши которого открывает имя Реды Кер, по многим казино. Начав свои выступления с пианистом Рене Клоэреком, заменившим аккордеониста Робера Жюэля, после концертов в Шамони она в первый день августа отправляется дальше без него. "Маленькая сварливая девчонка", - скажет он [Из переписки с Рене Клоэреком, 1979 г.]. Приехав в Шамони, Рене зарезервировал комнату для Эдит и Раймона, одну на двоих, так как поэта и его исполнительницу, казалось бы, связывают отношения отца и дочери, но, как в Париже, так и во время турне они живут как муж и жена. "Только без обмана", - предупредил хозяин, требуя задаток. Узнав о заказанном номере (причем это было сделано по его просьбе), Ассо отвечает, что ему ничего не нужно, он нашел другое место, получше. Далее, по словам Рене, происходит следующее: "Тут же разгорается маленькая ссора. Устав от невыносимого характера и тирании Эдит, от ее капризов, и чувствуя, что из меня начинают делать мальчика на побегушках, я принял решение уехать". Но его произведения остаются в репертуаре Пиаф, так как музыка к песням "Париж- Средиземное море", "Ты самый сильный", "Большое путешествие бедного негра" написана им, Рене, впоследствии сочинившим многочисленные музыкальные композиции для кино. Временно его обязанности аккомпаниатора исполняет Серж Бессьер, другой пианист и композитор, сопровождавший певицу с опереточным голосом, которой была Реда Кер.     В сентябре Рене Клоэрека надолго заменит Пьер Дрейфус, будущий пианист Жаклин Франсуа: ей он аккомпанировал под именем Пьера Дорсея. Вместе с ним Пиаф вновь выступает на сценах кинотеатров - до 4 октября в Париже, затем в Льеже, куда она уже приезжала в прошлом году, и наконец в Гавре. Решительно, этот нормандский порт - несчастливое для нее место. В детстве ей пришлось выступать здесь, будучи больной: читатели помнят, что они с отцом побывали в Гавре в самом начале их совместной бродячей жизни, и она спела, несмотря ни на что, и была вознаграждена первым проявлением отцовских чувств. И снова болезнь вынуждает ее сократить программу выступлений. Сказывается усталость? Ей нужно было устроить себе короткий отдых еще в июле.     Возвратившись к концу октября в Париж, она с 9 ноября снова принимается за работу. Выступления в двух кабаре, новый сеанс звукозаписи, участие в передачах на парижском радио, и с 19-го ее имя в течение двух недель снова появляется на афишах "ABC". Второе крещение! Исполняемая ею и невидимым хором песня "Бездомные девчонки" служит прелюдией к ее выходу на сцену. Из-за занавеса появляется ведущая концерта:     - Вы слышите голос одной малышки!.. Но Малышка умерла!.. Сейчас вы услышите Эдит Пиаф!     Эдит Пиаф! Фамилия, придуманная Лепле и добавленная к ее собственному имени, заставляет по-новому взглянуть на нее. Она остается Пиаф, но без лохмотьев бывшей уличной певицы. Идея принадлежит композитору Раулю Бретону. А возможно, Маркиза (ласковое и почтительное прозвище, данное покровительнице артистов, мадам Бретон) убедила Раймона Ассо заменить "Малышку" на "Эдит".     "Уже давно этот познавший успех "воробей" заслуживал того имени, которое ему дали сегодня, - пишет Марк Бланке в газете "Ле Журналь" от 26 ноября. - Малышка очаровательна, она своими большими грустными глазами, горькими складками у рта - и благодаря нашему снобизму тоже - умела создавать трагические или комические эффекты, которые любой находил восхитительными [...]. Это артистка, великая артистка [...]. Нужно видеть ее, стоящую на коленях, делящуюся с морем своей бедой в песне "Моряк - это значит путешествия"; нужно видеть ее рычащей в "Вымпеле легиона" или говорящей с бесконечным лукавством в "Правильном и регулярном" [...], чтобы насладиться всей гаммой ее способов воздействия на публику, всеми источниками ее изумительного таланта".     После "ABC", в котором на сей раз звездой была Мирей, Эдит все еще остается "Малышкой" на время действия ее последнего контракта с кабаре "У Одетт". Пройдут многие месяцы, прежде чем утратится привычка называть ее как-то иначе, нежели по имени, и не на афишах, а в жизни.     Девятнадцатое декабря 1937 года, день ее двадцатидвухлетия, приходится на насыщенный выступлениями период: Эдит распределяет время между кабаре на площади Пигаль, где она поет поздно вечером, парижскими кинотеатрами, в программе которых появляется во второй половине дня, и двумя вечерами в цирке Руана - под Новый год и на следующий день. Первого января 1938 года "Радио-Сите" посвящает ей сорокапятиминутную передачу. С 21 января до середины февраля она выступает в трех столичных кинотеатрах. Позднее другие контракты приводят ее в казино в Каннах, Иере, в Зимний дворец Лиона, в театр Виллербана. Затем, с 15 апреля по 5 мая, она снова выходит на сцену "ABC", на этот раз вместе с американской звездой [известный исполнитель, завершающий первое отделение концерта. - Прим. публикатора] Шарлем Трене. Лучше выступить до, чем после него. В прошлой программе "ABC" его ждал мгновенный и настолько ошеломляющий успех, что Митти Голдин тут же снова включил его имя в афишу. Трене, как и Пиаф, запоминают с первого раза: Эдит - за ее голос и манеру держаться, его - за изобретательный талант поэта и композитора и за ловкость фокусника, что компенсирует довольно посредственные качества исполнителя.     Но не все похвальные отзывы касаются лишь звезды программы. В своей статье, опубликованной в газете "Комедиа", Гюстав Фрежавиль особое внимание уделяет Пиаф: "Патетика в основном привлекает крепких певиц с мощным голосом [...]. Чтобы создать впечатление сильных чувств, требуется изрядная доля атлетизма. Но и хрупкое тело, детское лицо, голос без особой мощи тоже способны выражать пафос жизни [...]. Легкая складка у губ, где после юношеской улыбки рано поселилось разочарование, болезненная дрожь слабого организма. Не нужно большего, чтобы создать трагический озноб, чтобы пробудить человеческую симпатию, дремлющую в глубине наших душ". После многочисленных комплиментов наступает черед предостережений: "Хорошо, что наши впечатления не портят ни замысловатая прическа, ни светское платье, ни заученные жесты, ни театральные хитрости с элементами драматической постановки при помощи прожекторов. Эдит Пиаф должна оставаться такой, какая она есть: маленькой, совсем маленькой парижской артисткой, которая не подражает никому, но которая, наверное, принадлежит поколению Фреель и у которой впереди много времени для роста".     Такими же откликами сопровождается ее участие с 6 мая по 3 июля в ревю "Гиньоль-38" в "Рыжей луне", мюзик-холле, где она исполняет два скетча, написанных Раймоном Ассо. "Эдит Пиаф много работала, и теперь самое время ее поздравить, - пишет будущий телепродюсер Роже Фераль. - Но стоит также напомнить и о том, что мы любим некоторые из ее недостатков, создающих ощущение непосредственности. Пусть Эдит Пиаф не слишком рьяно предается учению, этому врагу естественности, которая (ей более, чем остальным) необходима, чтобы оживить песню".     Другие критики, наоборот, подчеркивают разницу между новоявленной Эдит и Малышкой. Среди них Луи Леви, заявивший, что еще в самом начале ее певческой карьеры увидел ее скрытые возможности: "Эта маленькая, совсем маленькая женщина, называвшаяся Малышкой Пиаф [...] и похожая на миниатюрную уличную красотку, тогда оставила у меня впечатление болезненности. Я не упивался, как она того заслуживала, ее сильным, звонким голосом. Скажу откровенно: то, что такие мелодичные, мощные ноты исходили из такого хрупкого тела, вызывало у меня больше смущения, чем удовольствия. И потом, у нее был реалистический репертуар, худший реалистический репертуар, который высокая Дамиа и крепкая Фреель уже имели несчастье мне представлять". Теперь же Луи Леви приветствует другую Пиаф и считает, что дело не только в новом имени: "Костюм и передник уличной девки исчезли. Малышка Пиаф одета в простое черное платье. Она не изменила свой репертуар в пользу сентиментальности, но значительно выиграла в строгости стиля".     Критик признается и в том, что если раньше он ничего не замечал, кроме шокирующе низкого роста Пиаф, то теперь видит "маску интеллигентности, мрачный взгляд, резко очерченный рот". Короче, резюмирует он, цитируя Ламартина: "Как ни странно, все в порядке". И добавляет: "На этот раз я полностью отдался тем глубоким звукам, которые бьют из нее ключом без всяких видимых усилий и проникают в самые укромные уголки зала", несмотря, уточняет он, на "этот ужасающий "Вымпел легиона" и неизбежного "Легионера", в которых по-прежнему чувствуется жар горячего песка".     Рецензенты единодушно отмечают происшедшие перемены и тогда, когда с 10 по 16 июля Эдит Пиаф совмещает концерты на сцене "Эропеен" (улица Биот, 7, в XVII округе Парижа) с выступлениями в "Рыжей луне". Этот мюзик-холл с более чем пятидесятилетней историей, которым в то время управляли Кастили: отец, одноногий Алсид, бывший владелец "Холлз", и его сын, - мог бы стать не менее престижным, чем "ABC", если бы не был столь эксцентричным. Эдит Пиаф нашла там сцену, публику и многочисленных друзей среди артистов, которые отдают должное ее таланту, расширяют круг ее знакомств, поддерживают ее честолюбивые устремления, создают условия для появления хвалебных, ободряющих статей.     Когда она поет вне Парижа, журналисты тоже не скупятся на похвалы. В октябре 1937 года во время выступления в "Форуме", одном из льежских кинотеатров, ее новая программа была признана "еще более совершенной", чем прошлогодняя. Пятью или шестью месяцами ранее ее поездка в Э-ле-Бен повлекла за собой такой отзыв в местной прессе: "Последнюю из звезд, засиявших на парижском небосклоне, слушают с неослабевающим вниманием". Четырнадцатого июля 1938 года статьи об ее участии в пышных торжествах в Тюлле свидетельствуют о настоящем триумфе: "Когда она появилась, то стала гвоздем праздника. Ее исполнение "Легионера", "Негра", которую Тюлль слышал впервые, и многого другого просто привело зрителей в восхищение, они бросились к сцене и устроили овацию великой артистке. Конферансье пришлось даже предупредить публику, что настал час аперитива, поскольку та требовала все новых песен".     Сколько пройдено дорог всего за три года! Вспомним. Еще в середине июля 1935-го существовала только юная Эдит Гассион, уличная певица, которая незадолго до того потеряла свою дочь Марселлу, похороненную в Тиэ, на кладбище для бедных. Встреча с Луи Лепле, "Джернис", профессиональное крещение Малышки Пиаф - все это произойдет только в октябре. В апреле 1936 года на нее обрушивается новое горе - убийство Лепле. Что дальше? Неприятности с полицией, наступление черной полосы, потеря уверенности в себе и как следствие - возвращение к беспорядочной жизни, лишь в январе 1937-го бросившей ее в объятия Ассо. От кабаре до мюзик-холла почти так же далеко, как от улицы до кабаре. Но она ускоренным маршем проходит путь до сцен "ABC" и "Эропеен", где, став Эдит Пиаф, завоевала широкую публику, ошеломила половину критиков, а затем победила в схватке с другой половиной.     Да, сколько пройдено дорог, но и сколько проделано работы! Часто ее имя значится сразу в двух афишах разных залов, она поет днем, затем вечером, и так почти каждый день. К выступлениям на сцене добавляются радиопередачи и сеансы звукозаписи, которые тоже требуют подготовки. Популярность обязывает. Нужно также с пониманием относиться к просьбам прессы, принимать приглашения, полезные для ее карьеры. Немало времени требуется и для поддержания формы, работы над новыми песнями, репетиций будущих представлений. А она не отличается ни хорошим здоровьем, ни крепким телосложением, чтобы выдержать такие потери энергии, поэтому с наступлением лета 1938 года испытывает острую необходимость в отдыхе.     Сразу же после Тюлля и триумфального 14 июля Раймон Ассо увозит Эдит в Шеневелль в Виенне. Как известно, незадолго до этого она сменила пианиста, что и повлияло на выбор места их пребывания. Это замок Лафон - владение семьи Макса д'Ирена, ее нового аккомпаниатора. Короткие и напряженные каникулы. Они длятся лишь двенадцать дней, наполненных беспрерывными репетициями. Будущее расписано "от" и "до". "Кюрсааль" в Женеве с 29 июля по 4 августа, казино в Довилле с 6-го по 9-е, три вечера в Остенде и еще три - в казино Кнокк-ле-Зут с 12-го по 18-е, ревю "Альгамбра" в Брюсселе в последнюю неделю августа, передача на парижском радио в Гранд-Пале 6 сентября. Но уже в конце августа усталость снова сваливает ее с ног.     Это не входило в ее планы. Эдит отвечала журналистам, интересовавшимся дальнейшей программой ее выступлений после брюссельского ревю "Альгамбра": "Сначала Париж, затем Марсель и Северная Африка". При этом она старалась произвести впечатление цветущей, полной сил женщины. Слова, обращенные к Максу д'Ирену: "Надо найти время, мой дорогой друг, чтобы вы обучили меня петь сольфеджио". К журналистам: "Нет, этой зимой я не буду петь в "ABC", как прошлой. Я подала на них в суд. Мсье Голдин был одновременно моим импресарио и директором. Складывалась забавная ситуация: я была вынуждена постоянно просить мсье Голдина-импресарио объясняться с мсье Голдином-директором". Действительно, начиная с ее первого концерта в "ABC" интересы Пиаф представляли Митти Голдин и его компаньон Роттемберг, которые тут же вновь превращались в директоров мюзик-холла, когда речь заходила о новом контракте на выступления в их зале. Манера Эдит постоянно подшучивать и подчеркивать комизм ситуации, ее энергия и юмор не допускали и мысли о том, что ей необходим отдых, но беспрестанные путешествия в августе довели ее до полного изнеможения. И вот она снова в замке Лафон - владении аристократической семьи, где устроен пансион для семей буржуазных.     Конец сезона. Фамильный замок-пансион, где, очевидно, властвует директриса, которую Эдит называет хозяйкой, уже не собирает большого общества, и письма, адресованные Раймону Ассо, полны откровенной скуки, усугубленной натянутыми отношениями с хозяйкой, слишком требовательной к правилам этикета: "Я попросила разрешения надеть брюки. Она согласилась, поскольку в доме больше никого не было. Но когда приходят гости, это невозможно". Другая жалоба: "В пол-одиннадцатого надо ложиться в постель. А когда у нас гости, все отправляются спать в полночь. Но ведь со мной тоже надо считаться, разве не так? [...] Здесь есть только один прекрасный человек - мать Макса. После обеда я вяжу, сидя рядом с ней, и мы разговариваем. Это единственные приятные минуты за день".     В другом письме поднимается вопрос о деньгах на платье, ткань для которого она должна сама купить в Шателлеро. "Портниха запросит с меня не больше тридцати пяти франков", - уточняет она. Но позволит ли ей Ассо такие расходы? То, что она ждет ответа на такой мелкий житейский вопрос, доказывает несомненное влияние Раймона на Эдит.     Пока она пребывает в Шеневелле, немецкие сапоги уже топчут Чехословакию, а во Франции раздается призыв к "ускоренному обеспечению прикрытия" частями резервистов. Мобилизация - это еще не война, но до 29 и 30 сентября, когда состоялась Мюнхенская конференция и был заключен мир, армия все же приводится в боевую готовность.     "Какие новости о войне?" - пишет в те дни Эдит. "Слушай, - продолжает она, - я подумала об одной вещи: если все, как всегда, закончится плохо, у меня не будет ни денег, ни людей, к которым можно было бы обратиться за помощью, я окажусь в пустых залах. Вчера я заговорила об этом за столом. Мне никто ничего не ответил... Я уверена, они все меня ненавидят!"     Страхи, охватывающие ее, - это страхи сироты, которой действительно не к кому обратиться в тяжелую минуту. Отец? Он сам на ее иждивении. Мать? Не стоит даже говорить о ней. Друзья? Поскольку среди них больше мужчин, чем женщин, война разбросала их. А из другого письма мы узнаем о ее глубокой религиозности, об обращении к богу, на что ее подтолкнула невыразимая тоска: "Я с нетерпением жду долгого разговора с Иисусом. Вот и наступает его время. Вначале я плакала, много плакала, а потом заговорила. Я сказала ему: "Помешай этой войне". Да, я говорила ему "ты". А потом я посмотрела на его руки, его ноги и его лицо, полное страдания. И наконец я подумала обо всем, что он вынес, ни на кого не обозлившись". Это происходило в церкви. Она добавляет, что после слез и долгих молитв ей стало "легче, намного легче".     "Что меня здесь задерживает? - спрашивает она дальше. - Страх. Да, страх перед газовой атакой. Идиотка, да? А еще боязнь Парижа, боязнь всего. Боже мой, как мне страшно! В моем сердце поселился ужас". Охваченная религиозным пылом, убежденная, что грехи каждого падают бременем на весь мир, она просит прощения, обвиняет саму себя: "У меня не хватает смелости признать, что все, что происходит, - происходит по моей вине. Я всегда кажусь наивной. А! Не смешите меня... Я наивная? Шлюха - вот я кто... Господь наделил меня всем, а я сама разрушила свое счастье [...]. Часто человек говорит себе: "Но что я сделал господу богу?" Что сделал? Ответил злом на добро, которое он вам дает. Земля наполнена подлецами вроде меня. Именно поэтому и происходят войны".     Сколько тревоги! Страхи, с раннего детства гнездившиеся в сердце ребенка, покинутого матерью и нечасто встречавшегося с отцом, настигли взрослую Эдит, обернувшись ужасом и смятением, выдавая беспокойную, впечатлительную, уязвимую натуру. За молитвами и раскаяниями кроется глубокая, искренняя вера - насколько живая, настолько и беспокойная - в бога, одновременно милосердного и всемогущего. Адаптированная к ее личностным качествам, к ее собственным нуждам, это вера целой эпохи, вера в катехизис, внушающий боязливую заученную набожность. В несчастье Пиаф остается (или становится) по-детски простой и безыскусной, она верит так, как любит, - беззаветно. Здесь нужно учитывать одиночество и бездействие, к которым приводит ее заключение в Шеневелле. Она быстро приходит в себя. Уже не с такой тоской и безысходностью Эдит пишет Ассо о профессиональных делах:     "Не принимай всерьез то, что тебе говорят о песне "Ты смеешься без меня". Я ознакомилась с ней - это вещь, которую можно прекрасно спеть от начала до конца. Только, может быть, музыка не совсем хороша, но слова - как раз то, что нужно. Понимаешь, это диаметрально противоположно песне "Ты самый сильный", которую нельзя петь, несмотря на потрясающую музыку".     Раймон Ассо недавно написал ей еще и "Пулбо", и здесь ей тоже не нравится музыка, но "теперь уж совсем не нравится", - настаивает она. К несчастью, автором ее является Макс д'Ирен - аккомпаниатор Эдит, когда она поет, и хозяин замка, когда она отдыхает. "Я сказала ему об этом прямо, - говорит она. - Ты бы видел его лицо..." Дела запутались. Это станет последней непростительной фальшивой нотой в отношениях между певицей и пианистом-дворянином.     "Что слышно о войне?" - беспокоится пансионерка Шеневелля. Ее возвращение в Париж, похоже, день в день совпадает с известием о ложном мире, привезенном 3 сентября из Мюнхена Даладье. "Уф!" - вздыхает она.     Освободившись от тревог, снова возвращаясь к своему ремеслу и к кипучей парижской жизни, Эдит Пиаф записывает новую пластинку, принимает участие в радиопередачах, готовится к концерту, где ее имя впервые будет стоять в самом верху афиши - сначала в "Эропеен" (с 21 по 27 октября), затем сразу же в "Бобино" (до 3 ноября). Риск соперничества между залами не стал препятствием, так как с 1936 года вторым управляют отец и сын Кастили.     То, что ее имя откроет афишу, еще можно было предвидеть, но она впервые выступает с двенадцатью песнями одного автора: преданность, граничащая с подвигом. Кто из них, Раймон Ассо или Эдит, больше выигрывает от этого? Он уже полтора года пишет только для нее, она так великолепно поет только его произведения... Успех, пришедший к ним, венчает их союз. Меньше уверенности, что он цементирует его. Но разве выигрышный состав меняют? Молодая певица еще не думает об этом, а Раймон Ассо считает, что полезней и дальновидней изменить и расширить маленькое творческое содружество.     Сначала об изменениях. Вместо Макса д'Ирена появился Луи Метрие, автор музыки к песне "Она ходила на улицу Пигаль", в которой Ассо откровеннее всего обращается к прошлому своей исполнительницы. Луи останется с ней до июня 1940 года, но однажды во время концертов в "Бобино" он заболевает, и перед Алсидом Кастилем встает проблема его замены с сохранением за ним места. К счастью, рядом оказывается неизвестный пианист Луиги (сокращенное от Луи Гульельми, его настоящих имени и фамилии), который, хотя и захваченный врасплох, спасает вечер. Метрие вскоре вновь возвращается к инструменту, но жизненные пути Марселя Луиги (вскоре, забыв о вымышленном имени, его станут называть просто "Луиги") и Пиаф будут часто пересекаться.     Теперь о расширении. При условии согласия Ассо контракты Эдит с лета заключаются профессиональным импресарио Даниэлем Маруани, чье имя напоминает об известной династии открывателей талантов и творцов чужой карьеры. Осенью при посредничестве друзей Ассо приглашает еще и девушку двадцати лет, до этого выступавшую в "Весне" и будущую актрису. Ее должность? Секретарь и компаньонка в одном лице. Ее имя, неизвестное, но ставшее впоследствии знаменитым? Сюзанна Флон.     "Раймон Ассо специально пригласил ее для того, чтобы она заботилась обо мне, - будет позднее иронизировать Эдит Пиаф, - но поскольку мы обе были молоды, то отлично веселились вместе..." И Сюзанна Флон смеется вместе с ней, вспоминая о фотографии с автографом Пиаф, полученной немного позже периода той короткой службы: "Сюзанне, не умеющей сносно печатать на машинке, не очень хорошему секретарю, но которую, несмотря ни на что, я очень люблю" [Телепередача "Воспоминание об Эдит Пиаф", цит. выше].     А если серьезно, бывшая "секретарша" сохранит память о певице "очень веселой, но и очень занятой": "Утром, когда я приходила, она занималась туалетом, делала гимнастику, иногда диктовала мне новую песню". Она начала писать песни? Скорее фрагменты. Сюзанна Флон относит к этому периоду первые строки "Самого голубого уголка", песни, которую Эдит Пиаф закончит и станет исполнять лишь два года спустя: Вот и весна, милые цветы... Весь мир, кажется, любит жизнь. Я думаю, что одна не люблю солнце, Оно навевает на меня сон...     Первые авторские опыты еще страдают орфографическими ошибками. "Десять франков ваши, если скажете, как правильно пишется "деньги получила", - скажет она однажды своей секретарше у окошечка банка, смеясь и подшучивая над собой. Для нее это не проблема. Да, безграмотность - бич Эдит, но она относится ко всему с юмором.     "Одно время она хотела написать роман. То есть нужно было все записать под диктовку. Я печатала двумя пальцами. Была ли это автобиография? Нет. Она хотела рассказать историю о мелкой служащей. Но это длилось недолго" [Из беседы с Сюзанной Флон, Париж, 1993 г.].     За разнообразными утренними занятиями почти каждый раз следовали новые выступления в кинотеатрах - вечером и частенько после обеда. Сюзанна Флон не может вспомнить точных дат - это было так давно и длилось так недолго, - но ее намек на кинотеатр "Клуни" позволяет их найти. После "Эропеен" и "Бобино" состоялись гала-концерты, в "Гомон-Палас", "Колизеуме", "Консерт Мецоль" (имя Эдит стоит в их программках с 30 декабря 1938 года по 5 января 1939 года), а неделей ранее она выступила в "Казино-Монпарнас" Без макияжа и прически: "У нее была маленькая переносная печка, на которой она нагревала свои щипцы и завивалась одна, подкручивая волосы внутрь. Иногда она посылала меня в зал, так как некоторое время в ее репертуар входила песня "Кролик и верблюды", вещь не без доли юмора. Это было не то, чего публика от нее ждала, и не пользовалось успехом. Тогда она говорила мне: "Идите в зал и смейтесь до упаду!"     Только, конечно, не надо думать, что этот "Кролик" мог серьезно повлиять на отношение зрителей: "Люди обожали ее. На их лицах читались восхищение и любовь!.." Тогда молодой Азнавурян купил ее пластинку. Став Шарлем Азнавуром, он расскажет о впечатлении, которое в то время произвела на него певица: "Слушая эту пластинку, моя мама плакала. Так, значит, это уже была Пиаф". Великая Пиаф, хочет он сказать. А ей лишь двадцать три года!     Как она вела себя вне сцены? Благоразумно - свидетельствует Сюзанна Флон: "У меня не было случая стать свидетельницей ее любовных похождений. В то время она оставалась верной". А старые друзья? А Симона Берто? "Я никогда не встречалась с ней. Эдит о ней много рассказывала, она повторяла: "Моя подруга Симона... Когда я жила с моей подругой Симоной..." Она сохранила о ней хорошие воспоминания, но, думаю, лучше было бы ее не встречать". А семья? "Я только два раза видела ее отца - первый раз у Эдит, он приходил за своим конвертом, а второй - в кафе на Бульварах, тоже по поводу его маленького пенсиона. На мой взгляд, Эдит очень любила его. Он ее умилял... А мать? Я видела ее один раз. Думаю, она жила где-то на Монмартре. Эдит уехала на гастроли и попросила меня отнести ей деньги на дантиста. Она положила и записку, в которой говорилось: "Пересчитайте ее зубы". Но это ради смеха. Обычно она мало говорила о своих родителях". Другое уточнение, сделанное Сюзанной, касается следующего обстоятельства: чета Ассо-Пиаф жила не только в "Альсине", гостинице на авеню Жюно. Из-за того, что каждые гастроли влекут за собой перемену места жительства? Во время своего короткого пребывания в должности секретаря Сюзанна стала свидетельницей трех переездов, сначала меблированная двухкомнатная квартира в сквере Адальф-Шериу в XV округе, затем номер в гостинице в глубине бульвара Сен-Жермен, как раз напротив станции метро с таким же названием, и только затем, наконец, "Альсина".     Переезды из одного места в другое, полная забот жизнь артистки и неусыпная бдительность Ассо почти исключают общение с многочисленными друзьями. Из близких знакомых можно назвать Рене Гетта и Маргариту Монно. Рене - журналист, "немного экстравагантный, которого мы очень любили", - напишет впоследствии Раймон Ассо.     Монно не так говорлива и общительна, как Гетта, но она уже написала музыку к "Легионеру", "Вымпелу легиона", "Я жду сирену", "Маленькому грустному господину". Стоит вспомнить и о "Чужестранце", так как знакомство Эдит и Маргариты началось именно с этой песни. Монно сопровождала Аннетт Лажон в тот вечер, когда Малышка Пиаф извинилась, признав, что некоторым образом обокрала ее. Родившись в 1903 году в Десизе в провинции Ньевр, Маргарита была дочерью слепого органиста, у которого с самого раннего возраста начала брать уроки игры на фортепиано. Ее мать, женщина весьма образованная, располагала свободным временем, чтобы обучать ее тому, чему других детей учат в школе, и маленькая Маргарита играла Моцарта и Шопена тогда, когда девочки еще играют в куклы. Ее первые сольные концерты состоялись задолго до переезда в Париж, где она, пианистка, уже замеченная Камиллом Сен-Сансом, в пятнадцать лет стала ученицей Альфреда Корто и Нади Буланже. Три года спустя она считалась уже одной из лучших исполнительниц Шопена и Листа. С самого детства ее жизненный путь был предопределен. Ничто бы не заставило ее сойти с уготованной дороги, если бы не болезнь и врачи, запретившие ей, еще молодой, карьеру концертирующей пианистки. То, что стало вторым призванием, поначалу было лишь развлечением. Бывшая ученица Нади Буланже от скуки попробовала свои силы как композитор. Ее талант, признанный тотчас же, всячески поддерживали. В 1935 году в результате ее сотрудничества с журналистом-поэтом Робером Моллароном и аккордеонистом-композитором Робером Жюэлем, соавтором музыки, родилась песня "Чужестранец". Известно, что она помогла Малышке Пиаф затем встретиться с Маргаритой. Притяжение противоположностей? Теперь они стали подругами, очень близкими подругами, и Раймону Ассо не было причин жаловаться. Одна исполняла его песни, а другая начала писать музыку ко многим его текстам.     Все менее заметный и теряющий влияние, но в числе других близких друзей еще остается Жак Буржа, снабжающий Эдит книгами, которые она так и не прочла, терпеливо исправляющий незаконченные домашние задания, философ-самоучка и спутник во время прогулок в долине Шеврез, тайный обладатель ее личных писем, не менее загадочным образом переданных им на хранение до 2003 года Национальной библиотеке. Если Раймон Ассо и позволяет Эдит встречаться с некоторыми приятелями - не из профессиональной среды, - то имена таковых нам неизвестны. Возобновила ли она дружбу с кем-либо без его ведома? Симона Берто напишет об этом. После долгой разлуки Эдит и она тайно встретились в пивной "Вебер" на площади Клиши. И вполне возможно, что окончание ее опалы совпало со временем, когда Ассо очередной раз был в отъезде.     Восьмого января 1939 года Эдит Пиаф снова отправляется на гастроли, включающие выступления в Э-ан-Провансе, Авиньоне, Ниме, Безье, Иере, Ницце, Каннах, Перпиньяне, Бордо и заканчивающиеся лишь в конце марта. Недолгий отдых в Париже - и новая неделя в качестве звезды "Эропеен", несколько представлений в "Гомон-Палас", два гала-концерта для "Радио-Сите" в зале "Ваграм", короткая (с неделю) отлучка в льежский "Палас", вновь выступления в "Бобино" с 19 по 25 мая, и снова бесконечные разъезды, если только Даниэль Маруани не обязал ее по приказу Ассо отдохнуть несколько дней между двумя турами. Двухдневный контракт приводит Эдит в казино Довилля, а пятнадцатый или шестнадцатый по счету сеанс звукозаписи на студии "Полидор" возвращает ее в Париж. Между марсельским "Одеоном" и казино в Кнокк-ле-Зут она участвует в гала-концерте "Парижских сорванцов", тоже для "Радио-Сите". Потом вновь поет в казино Довилля, сначала с 27 июля по 3 августа, а затем с 25 августа по 3 сентября, но в этом интервале уместились еще "Амбассадор" и "Кубинские ночи", два кабаре в Остенде и брюссельское ревю "Альгамбра".     "Сегодня, как и вчера, все то же великолепие, все та же патетика, та же страсть и то же отчаяние", - могла она прочитать в одной из льежских газет. Особенно ее полюбили за "сострадательный юмор и мощное крещендо, как во время нарождающейся бури" в "Большом путешествии бедного негра", полуфранцузском-полунегритянском блюзе, исполненном здесь впервые: "Она великолепная актриса, потому что сама очень страдает". Ее путь, повсюду отмеченный хвалебными статьями, пересекся в Кнокк-ле-Зут с артистической дорогой Люсьены Буайе, сопровождаемой Пиллсом и Табе, дуэтом, тогда обязанным своим самым большим успехом песне Мирей "Спящие в сене". В этом городе Жак Пиллс и Люсьена Буайе станут мужем и женой. "Вы очень далеко пойдете, мадемуазель!" - сказала тогда Люсьена Буайе. И дойдет до Южной Америки? Шутки шутками, но вскоре Раймон Ассо предлагает ей международные гастроли, которые не ограничились бы несколькими концертами в Швейцарии или Бельгии, а для этого решает расширить репертуар за счет произведений других авторов, постоянно выступать с одним, но очень известным аккомпаниатором, даже петь под концертный рояль, если хотите. Затем, обещает он, гастроли продолжатся чем-нибудь очень грандиозным, вроде популярной оперы, в которой она бы спела и сыграла главную роль и либретто которой написал бы он сам.     Их союз длился около двух с половиной лет и - она не устанет это повторять - многое дал ей. При этом все сразу же думают, что речь идет о новых песнях, но, по словам Ассо, ошибаются: "Не нужно забывать, что я был новичком в этом деле, но многое видел и пережил, а потому, не являясь рабом никакой привычки, никакого творческого метода, неизбежно придумал бы новый стиль". Это произошло бы, будет настаивать он, даже "без надежды на какое-либо признание, учитывая прекрасный инструмент, который находился в моем распоряжении в лице Эдит". Можно также представить себе, что их отношения укладывались в привычную схему "учитель и ученица", но и здесь он умеряет наш пыл: "Любой человек, будучи достаточно умным и проницательным и хоть немного разбирающимся в песне и специфике мюзик-холла, мог бы направлять ее так же хорошо, как и я [...]. Нет, мой труд состоял не в том. Он заключался в нравственном и физическом воспитании маленького существа, которое, лишенное нежности и доверия, навсегда бы осталось любопытным зверьком, быстро выдохшимся, быстро забытым".     Что касается нравственного воспитания, Ассо пишет: "Я заставлял ее читать о разумных и простых вещах. Я научил ее тому немногому, что знал сам". До того, признается Эдит Пиаф, "бог мой, я читала все, что попадало под руки, часто весьма сомнительного свойства. Однажды - это было в Брюсселе - он купил мне книгу Люси Деларю-Мадрус "Обыкновенная маленькая девочка". Оказалось, что это чуть ли не история моей жизни". Среди других книг, прочитанных в тот период, она назовет "Мартина Идена" Джека Лондона.     Физическое воспитание состояло в следующем: "Показав ее всем врачам, каких только знал, за два года постоянных забот я смог излечить ее от всех последствий прошлой жизни, вернув уравновешенность, а также сильный голос и крепкое здоровье". Но какой ценой! Постоянно рискуя окончательно подорвать здоровье собственное: "Никто - я заявляю это безоговорочно, - никто не смог бы сделать здесь больше, чем сделал я! Чтобы достичь нужных результатов, необходимо было совершить своего рода самоубийство, посвятить всего себя другому человеку и какое-то время жить только для него".     Можно догадаться, что подобное самоотречение давалось нелегко. К тому же Ассо требует взамен столько же, сколько отдает сам. Недаром непреклонный бывший спаги называет себя "укротителем-тюремщиком". Пиаф - во многом его создание, в том его заслуга, но Эдит порой казалась ему чуть ли не вещью, его тирания напоминает тюремное заключение, ибо принимает формы абсолютного самопожертвования, а мораль его доводов проста: это для твоего же блага. Почти открыто это читается в одном письме, из Шеневелля. Неизвестно, какими упреками или жалобами он засыпал "Диду" (так Ассо называл ее), но она отвечала: "Мой бедный нежный друг, как ты, должно быть, страдаешь от того, что пишешь мне о таких гадостях, но ты прав, я глупа, я всегда тебе это говорила, а ты все хотел убедить меня, что я умная [...]. Но ты слишком быстро сказал мне то, что должен был сказать, и теперь я внушаю себе отвращение, у меня больше нет уверенности в своих силах".     "Нежный друг" приподнимает покров с наиболее скрытой от глаз интимной стороны их отношений, но сколько ни повторяй, что они жили как муж и жена, невозможно уточнить, до какой степени они действительно ими были. В какой мере спасительная тирания была опорой этого почти супружеского союза? Дорожащий Эдит-певицей, своим бесценным творением, как относился Раймон Ассо к Эдит - молодой женщине, делившей с ним жизненные тяготы? На этот счет нет ничего убедительнее, чем свидетельство Сюзанны Флон ("в то время она оставалась верной") и ласковые прозвища, которыми они награждали друг друга: она его - "нежный друг" или "мой Сирано", он ее - "Диду". В воспоминаниях, которые они впоследствии оба оставят, какие бы то ни было подробности об их связи будут замалчиваться, практически отбрасываться.     Отношения учителя и ученицы, казалось, меняются после первого выступления в качестве звезды в "Эропеен", то есть осенью 1938 года. Эдит Пиаф в преддверии своего двадцатитрехлетия была кем угодно, только не дебютанткой. Публика не скупилась на восторженные отзывы, критики повторяли то же самое в длинных хвалебных статьях, и этот "эффект зеркала" подорвал основы властной опеки, которой окружил ее Раймон Ассо. Теперь, осознав, чего она стоит, обуреваемая любопытством, Эдит чувствует себя вправе спросить, за какую цену ее продают. Разве это ее не касается? Что обидного в ее стремлении узнать, сколько денег она зарабатывает, или в желании предложить способ зарабатывать больше? Конечно, соглашается обидчивый опекун, конечно, но для него такие проявления любопытства являются признаком постепенного освобождения из-под его власти. Он воспринимает их не слишком доброжелательно. Через двадцать пять лет Эдит будет вспоминать о том, какой оказалась его реакция:     "Вот ты и выросла. Большая девочка и большая звезда! Ты испытываешь ко мне глубокую признательность и привязанность, а я, со своей стороны, очень люблю тебя как мое создание, но ты прекрасно знаешь, что между нами никогда не шла речь ни о чем другом". Ложь? Заметим, что природа подобных воспоминаний требует, чтобы они были немного "отредактированы" в пользу их автора. Ассо изображает равнодушие: "Однажды ты неизбежно в кого-нибудь влюбишься". Но давайте верить в то, что за этими его словами - настоящая мука. Попытка вновь подчинить ее себе вскоре будет подкреплена более серьезными аргументами: "Ты хочешь свободы. Ты считаешь, что моя роль исчерпана. Что же касается меня, то я думаю, что ты пока не готова к самостоятельности. Я прошу у тебя еще один год, один год доверия и смирения. За этот год ты хорошо поразмыслишь над тем, что собираешься делать, а когда решишь, твердо скажешь мне об этом. Я думаю, что с твоей стороны было бы ошибкой требовать полной свободы, но приму любое твое решение. Единственное, чего я не хочу и чего не прошу, - это внезапного предательства".     Снова он взывает к чувству благодарности и вины. Без особого, впрочем, результата. Несмотря на слезы, Эдит молча смотрит ему вслед. Эта его просьба - дать еще один год, всего лишь короткий год, - словно предвосхитила его мольбу в одной из последних песен: Шесть месяцев, Три месяца, Два месяца! [...] Даже если я ошибаюсь, Дайте мне их!     Конечно, говорить об этом жестоко, но время укротителя прошло. Два, три, шесть месяцев. Если бы гитлеровская Германия не нанесла новый удар, на этот раз по Польше, Ассо, наверное, получил бы "свой" год. Мобилизация застала Раймона в Довилле, где тогда выступала Эдит и откуда ему пришлось отправиться в Динь. Та же мобилизация избавила их от мучительных объяснений, поскольку расставание, вызванное войной, еще не кажется окончательным разрывом. В тот момент сама Эдит воспринимала его лишь как разлуку: будем переписываться, видеться, потом снова встретимся... Фактически же, когда они встретятся, все будет кончено, раз и навсегда. Эдит станет оправдывать себя: "Ты всегда хотел видеть во мне лишь хорошее". Она постарается утешить его: "Годы, которые ты посвятил мне, принадлежат только нам. Я никогда не забуду их". И добавит: "Я остаюсь для тебя той, кем всегда была, со всем хорошим и плохим, что во мне есть". К концу жизни ей будут приписывать слова: "Он единственный человек, о котором можно сказать: жаль, что я его обманула", но Раймон Ассо будет убежден в обратном: "Ты обманула не меня, а себя. Это большая разница!"     Его упреки, адресованные артистке, она так никогда и не услышала, поскольку они опубликованы через год после ее смерти: "Ты больше никогда, никогда не пела моих песен. Конечно, это не доставляло мне радости. Я ожидал от тебя другого, в материальном смысле я слишком дорого заплатил за то, что работал только на тебя". Утверждение, что она больше не пела его песен, не совсем верно. "Легионер" останется в ее репертуаре до 1942 года. Но она действительно никогда больше не будет брать у него новых песен. Пусть по отношению к нему это выглядит жестоко, но время показало, что Пиаф могла и без Ассо быть тем, кем никакая другая певица не стала бы, даже с Ассо...

Глава 4