Глава 10

Двенадцатого сентября 1958 года врачи больницы Рамбуйе разрешили перевезти Эдит Пиаф в клинику Франклина Рузвельта. Лежащая на носилках с загипсованной правой рукой и с лицом, "отмеченным" дважды: поврежденной губой и длинной раной, пересекающей лоб, - она представляла собой тяжелое зрелище. В течение первой недели после происшествия единственными посетителями, допущенными к ней, были Жорж Мустаки и Луи Баррье, который договорился о переносе сроков, названных в контракте с "Уолдорф Астория". Так что же еще ее тревожит, причем столь сильно, что вынуждает провести три дополнительных недели на больничной койке? В бюллетенях о здоровье певицы, распространяемых ежедневно дирекцией парижской клиники, будет повторяться, что с каждым днем ее физическое самочувствие улучшается, из чего можно сделать вывод, что ее психическое состояние вызывало у врачей больше беспокойства, нежели полученные травмы.     Через три или четыре недели после этих событий читатели "Франс-Диманш" узнают, что она едва избежала еще одного несчастного случая 5 октября, буквально на следующий день после ее выхода из клиники. Причем важно, где все произошло. Как пишет один из еженедельников: "Я чуть не погибла во второй раз на той же дороге и на том же месте". Жорж Мустаки был за рулем, они ехали в сторону Конде-сюр-Вегр, когда из-за прокола шины автомобиль занесло, после чего он встал поперек шоссе - на том же самом перекрестке, названном "Божья милость". Она говорит одновременно о "чуде" и о "предупреждении свыше": "Я больше не должна приезжать в мой дом в Конде-сюр-Вегр".     Поправившись после аварии и на время удалившись от сцены, она ходит слушать Шарля Азнавура, выступающего в "Альгамбре", Ива Монтана, который дает новый сольный концерт в театре "Этуаль", братьев Жак в "Комеди" на Елисейских полях, Далиду и Франсиса Лемарка в "Бобино", Жоржа Брассенса в "Олимпии" - Брассенса, которого она знала только через Мустаки, но который после своего концерта приглашает ее разрезать вместе с ним торт в честь своего тридцатисемилетия. Певица выглядит вполне здоровой, но внешность обманчива. После того, как Эдит впервые за несколько недель пробует голос, но из-за болезненной раны на губе с трудом открывает рот, у нее вырывается тихий стон [France Dimanche, 6 janvier 1958]: "Моя жизнь кончена.. Я больше не могу петь, мне не удается правильно выговаривать слова". Их и в самом деле трудно разобрать, Эдит считает, что отныне ее произношение непоправимо испорчено, и подходит к зеркалу, которое в довершение ко всему демонстрирует ей плохо зарубцевавшийся шрам на лбу. Следует реакция: "Ну вот, я еще и память потеряла..."     Более достоверно известно, что Эдит не слушает рекомендаций врачей и мучает себя, репетируя у своего друга, пианиста и дирижера оркестра Робера Шовиньи, что они 14 октября наносят визит Жану Люмьеру, ставшему профессором песни, одним из самых больших успехов которого останется "Маленькая церковь": Я знаю церковь в одной деревушке, Звонкий колокол которой смотрится в зеркало вод...     Известно также, что 20-го она смогла спеть отрывок из "Милорда" в передаче Лизы Элины. Наконец, есть сведения, что она вновь появилась на сцене 28 октября в "Омниа", одном из кинотеатров Руана. Первая попытка. Желая любой ценой добиться настоящего успеха, она попросила Луи Баррье найти какой-нибудь маленький зал в провинции.     Зал в Руане кажется ей очень большим. Ее близкие друзья, стоящие за кулисами, становятся беспомощными и даже в некотором смысле печальными свидетелями странного ритуала: Эдит целует крест с семью изумрудами, полученный от Марлен Дитрих на первое Рождество после гибели Марселя Сердана, опускает руки вниз, дважды укалывает себе пальцы и, наконец, касается поверхности круглого столика. Менее смутило всех другое требование: каждый должен затем поцеловать ее три раза, чтобы принести удачу. Жорж Мустаки, Жермена Рикор, Мишель Ривгош, Нита Рейя выступали перед ней в первой части программы. Выход Пиаф длится сорок пять минут. Наиболее жаркие аплодисменты вызывает исполнение "Милорда". Финальная овация преображает певицу: "Я не ошиблась, я не ошиблась", - повторяет она друзьям. Значит, решено - она выступает и в двух других кинотеатрах: 29 октября в "Колизее" в Рубе, а 30-го в "Нормандии" в Манте.     Больше Эдит не останавливается. Вылетев из Орли утром 3 ноября, она после обеда репетирует, а вечером поет в тунисском "Колизее". Через день после второго выступления Пиаф улетает в Алжир и дает там два концерта, а затем трижды повторяет свое выступление в Оране, в другом "Колизее" - 8-го только вечером, а 9-го и утром, и вечером. Короткий двадцатичетырехчасовой отдых перед возвращением в Париж - и 17 ноября Эдит отправляется на запад Франции. Появление в городском театре Анжера становится началом долгих гастролей, во время которых она дала тридцать восемь концертов, гастролей, продолжавшихся тридцать семь дней и прошедших в тридцати четырех городах, расположенных довольно близко друг от друга, как Брест и Лориен от Ниццы и Страсбурга или Байонна и По от Льежа и Люксембурга. Если же говорить о рождественских каникулах, то, едва возвратившись в Париж, Пиаф отправляется праздновать Рождество в кругу семьи - семьи Сердан - в Касабланку. А затем начинает деятельно заниматься подготовкой к более далекому путешествию. Отлет в Нью-Йорк назначен на 6 января 1959 года.     Как это уже бывало не раз, Марку и Даниелле Боннель предложено или приказано пересечь океан на борту корабля. Они садятся на "Куин Мэри" и, двигаясь медленнее, но отправившись в путь раньше, первыми достигают другого берега Атлантики. Их задача - обустроить при помощи того багажа, который они захватили с собой, номер, забронированный для Пиаф в отеле "Кембридж-Хаус". А пока Марк с Даниеллой хлопочут в стране небоскребов, певица участвует 5 января в передаче "Радость жизни", посвященной молодой актрисе Анни Жирардо. На следующий день, за несколько часов до отъезда в Орли, она позволяет себе удовольствие пообедать в компании Мишеля Ривгоша, Анри и Колетт Кролла (друзья зовут ее "Кролетт"), Жоржа Мустаки, Жака Буржа. Вечером Мустаки, Жак Лиебрар, Луи Баррье, Робер и Моника Шовиньи вылетают вместе с ней, чтобы приземлиться в аэропорту Ла Гуардиа.     Эдди Элкорт по-прежнему является американским импресарио той, которая после Люсьены Буайе стала самой популярной из french singers. Заключенный им в конце предыдущего турне и отложенный на три месяца из-за автокатастрофы 6 сентября 1958 года контракт с "Уолдорф Астория" или, точнее, с "Эмпайр Рум", шикарным кабаре самого престижного отеля в мире, вступает в действие лишь 26 января. Перед последними репетициями Пиаф располагает двумя долгими неделями, чтобы предаться своему любимому времяпрепровождению: поздним пробуждениям, походам в магазины после обеда, вечерним спектаклям на Бродвее - и отвечать на дружеские или профессиональные приглашения, как, например, на поступившее 18 января от телекомпании Си-Би-Эс и популярного ведущего "Шоу Эда Салливана", передачи, в которой она поет "The Gypsy and the Lady", местный вариант "Цыгана и девочки" Жоржа Мустаки.     Двадцать шестого января - день премьеры гала-концерта в "Эмпайр-Рум", который ведет Фрэнк Баркс, художественный директор зала "Уолдорф Астория". Представление дается в пользу французской больницы в Нью-Йорке. Прием горячий, восторженный, триумфальный. Планируя вначале выступления здесь до 26 февраля, певица быстро соглашается с тем, что нужно продлить контракт до 17 марта. Уже вырисовывается намеченная Эдди Элкортом и Луи Баррье перспектива концертов в Лас-Вегасе, Голливуде, Лос-Анджелесе, Сан-Франциско (с 20 марта по 25 апреля), далее - новый приезд в Гавану, где в то время живет ее знаменитый поклонник, писатель Эрнест Хемингуэй, возвращение в Мексику, в кабаре "Эль Патио", затем перелет в Рио из-за шестинедельного контракта с "Копакабаной" и наконец более далекая по времени и расстоянию заключительная поездка в Уругвай, Монтевидео.     Из расчета двадцать пять тысяч долларов за вечер, в течение которого она дважды выходила на сцену (самый высокий гонорар за всю ее карьеру), Пиаф исполняет в каждом концерте шестнадцать песен: двенадцать на французском языке и четыре на английском. В ее репертуаре шесть новинок. Три из них - "Любовь, которая умирает, причиняет боль", "Бокс" и "Турни" останутся неизданными, а три других написаны Жоржем Мустаки: он автор слов к "Милорду" и музыки к "Не нужно, чтобы он считал" (песни, текст которой сочинил Ривгош), а также поэт и композитор "Цыгана и девочки".     "Любовь, которая умирает, причиняет боль" - название или строка одной из неизданных песен, текст которой утерян. В ней говорится о состоянии души сорокатрехлетней женщины, которая торжествует победу вечером и разочаровывается все остальное время. Между певицей и автором, некогда любимым ею, согласие царит теперь лишь в творческой сфере. Эдит чувствует, что он отдаляется от нее. Может быть, она переживает то же самое, что и героиня его песни "Не нужно, чтобы он считал", то есть разрывается между бунтом разума и непредсказуемым желанием: Не нужно, чтобы он считал, Что я ждала только его, Чтобы с радостью сказать ему "Ты мое небо, Ты моя жизнь" [...] Но что он делает!.. Он опаздывает [...] И если он не придет [...] Нет, мне позвонят, Уже позвонили, Он позвонил. Наконец-то, я это знала! Не нужно, чтобы он заметил, Что внезапно, с тех пор, как он рядом, Я чувствую, что борюсь с собой.     С момента прибытия в Нью-Йорк молодой друг огорчает Эдит своим хмурым видом. Те, кто на собственном опыте знает, сколь злопамятны бывают покинутые женщины, могут подумать, будто он грустит о том, что не так популярен, что не раздает бесчисленные автографы на улице или в нью-йоркском метро. Но для Жоржа истина заключается в том, что, если бы он мог, он бы ушел из ее жизни так, как вошел в нее, - на цыпочках. Ведь даже в это путешествие в Соединенные Штаты она "захватила" его с собой против его воли, угрожая скорее аннулировать контракт с "Эмпайр-Рум", чем отправиться без Мустаки. Эдит повторяла это Луи Баррье, который, понимая, что она вполне способна на такое, заключил с Мустаки в некотором смысле сделку, о которой вспомнил тридцать пять лет спустя [Из беседы с Луи Баррье]: "Я сказал: "Джо, поезжай, отправляйся с ней, там ты будешь делать все, что захочешь, и у тебя всегда останется время выпутаться из этой истории; я не стану ни в чем упрекать тебя, но сейчас умоляю, лети с ней". Я знал Эдит. Если бы он не последовал за нею, она бы уперлась, и пришлось бы платить неустойку".     Итак, Жорж вылетел вместе с Эдит, не имея других причин, кроме вынужденной необходимости своего присутствия рядом с ней, ибо его имя не фигурирует в программе концертов в "Эмпайр-Рум". Угрюмое выражение его лица влечет за собой тревожные вопросы, укоры женщины, одновременно умоляющей и измученной, обмен раздраженными репликами, что выливается в феврале в жаркую ссору. Обладая достаточной ясностью ума, чтобы понять, что ничего от этого не выиграет, и привязавшись к нему, Эдит, чтобы смириться с неизбежным, вскоре разрешит и даже будет настаивать на том, чтобы любовник, держащийся на расстоянии, отправился на каникулы во Флориду. Известно, что он уезжает на следующий же день.     Надеется ли она, что Жорж вернется более любезным? Письмо от 2 февраля 1959 года, адресованное Андре Шолеру и написанное на следующий же день после ее ссоры с Жоржем, принадлежит перу женщины, знающей, чего она хочет. "Ну что ж, история окончена, и Греция снова свободна [...] Конечно, мне тяжело, но нужно было когда-нибудь кончать с этим; ты прав, даже более чем прав. Вот я и без мужчины. Я думаю, что такое со мной впервые, впервые нужно все начинать сначала. Как ты живешь? А я? Очень плохо, спасибо".     Присутствие того, кого Эдит зовет "Деде" - Андре Шолера - и кем еще недавно она пренебрегала, становится очень желательным: "Постарайся прилететь. Пока я здесь, мне доставит такое удовольствие видеть тебя!.. Я не писала тебе раньше, потому что всегда остаюсь честной, что помогает мне, но на этот раз я совершила большую ошибку". Практически в то же время она обращается к импресарио:     - Лулу, найди мне кого-нибудь, такого же милого.     Луи Баррье не нужно далеко ходить. За несколько дней до этого молодой американский художник Дуглас Дэвис обратился к нему с просьбой получить через него разрешение Пиаф написать ее портрет, который стал бы первым из серии, посвященной, в преддверии выставки, знаменитым людям Парижа. Представившись, он говорит о своем желании начать именно с нее. Искренен художник или нет, но замысел неплох, Пиаф отмечает его любезность, выраженную (дополнительный плюс) на прекрасном французском. Впервые молодой американец увидел ее в Париже, где он учился в Сорбонне, в Школе искусств, и жил в Сен-Жермен-де-Пре. Эдит соглашается позировать ему с 7 февраля. Она принимает его в три часа. В то же день в шесть часов по местному времени корреспондент Пьер Кранесс осуществляет сеанс двусторонней телевизионной связи, который позволяет ей принять участие в передаче "Ночь элегантности и престижа", которая ведется из "Гранд Отеля" в Париже, расположенного на бульваре Капуцинов, 12.     Почти каждый день после полудня к Эдит является Дуглас Дэвис. Она по-прежнему дважды за вечер выходит на сцену в "Эмпайр-Рум". Ее ужин 8 февраля в ресторане "Олд Чайна" проходит с французским журналистом Лео Соважем, автором недавно вышедшей книги "Американцы". Будучи проездом в Нью-Йорке, Эрве Одермотт, директор картинной галереи в парижском предместье Сент-Оноре, обедает вместе с ней на следующий день, а 15-го, в воскресенье, они вместе ужинают в "Уолдорф Астория", где она живет после ссоры с Жоржем Мустаки. Это последний тихий вечер.     В понедельник 16 февраля 1959 года во время концерта внезапная боль словно разрывает тело певицы пополам. Она, не говоря ни слова, исчезает за кулисами. Публика думает, что это уловка, способ создать драматический эффект. Укрывшись в туалете, она харкает кровью, а затем теряет сознание. Врач, быстро вызванный для консультации в ее номер на двадцать седьмом этаже, определяет внутреннее кровотечение вследствие язвы желудка. Возможно, что сама язва открылась из-за постоянного, причем в чрезмерных дозах, приема лекарств, призванных ослабить ревматические боли, это наследственное зло, отравляющее ей жизнь после гибели Марселя Сердана, боли, которые мучают Эдит в моменты кризисов. Первоначальный диагноз отнюдь не окончательный: ее состояние требует более серьезного обследования, и оно не может быть осуществлено с помощью обычного прибора для измерения давления и стетоскопа. Нужно сделать рентген, анализ крови... Потрясенная, она пообещала пройти необходимое обследование и не покидать своих апартаментов. После долгого и глубокого сна она возобновляет концерты, начав с вечерних выступлений в среду и в четверг 19-го, но, выбившись из сил, снова заболевает. Анализы, результаты которых наконец становятся известными, обнаруживают нехватку эритроцитов, количество которых не составляет и половины нормы. Потеря тотчас же компенсируется переливанием крови, возвращающим цвет ее лицу.     Жорж Мустаки, вызванный в срочном порядке, возвращается из Флориды. Еще одно переливание, сделанное 20-го, в пятницу, совпадает с точностью до нескольких часов с визитом Мориса Шевалье, который хватает молодого поэта и композитора за плечо:     - Послушай, малыш, нужно что-то делать! [Paris Match, mars 1959]     Что делать? Пойти на обман? Симулировать большое чувство, в которое больная поверила бы до следующей ссоры, до будущего разрыва? Она захочет спросить его о том как раз перед операцией по поводу ее язвы, сделанной 24 февраля в Пресвитерианском госпитале [Souvenirs d'Edith Piaf dans France-Dimanche, été 1961].     - Ты меня еще любишь хоть немного?     Она вспоминает его ответ:     - Ты больше для меня не существуешь.     Горькие упреки Эдит будут сопровождаться замечаниями, относящимися к оракулу - вращающемуся столику, затем к ее астрологу, с которым она советовалась, когда влюбилась в будущего автора "Милорда": "Столик задрожал. [Она ударила с силой.] Он насторожил меня". А астролог? "Он был категоричен: "В вашей жизни есть мужчина, вы должны оставить его, иначе он сделает вас несчастной". Но я не послушалась". Итак, Мустаки уходит из ее жизни, она уберет его песни из своего репертуара. "Милорд" оставлен, так как публика постоянно требует его, но когда Эдит вновь станет исполнять "Не нужно, чтобы он считал", музыка к этой песне будет уже принадлежать Шарлю Дюмону, а не Жоржу Мустаки.     Чем ответить на такие злобные обвинения в предательстве? Через десять лет лаконичность Мустаки в большей степени свидетельствует о его невиновности, чем стыдливый отказ беседовать о чувствах Пиаф, одновременно бурных и болезненных: "Она могла чувствовать любовь, нежность, восхищение, ненависть... Я хочу сказать о ненависти... Она была неистовой, и когда ей случалось в кого-то влюбиться, ее реакция оказывалась такой же неистовой. Я присутствовал при сценах, когда казалось, что наступил конец света". Что касается сцены разрыва, Жорж подробно описал ее в своей книге [Georges Moustaki. Questions à la chanson. Paris, Stock, 1973], где значительно смягчил суровость своего ответа после того, как выслушал Эдит: "Нет, наша совместная жизнь больше продолжаться не может. Я восхищаюсь тобой, я люблю тебя, но я тоже личность. Нужно, чтобы я ушел".     Сколь ни был привязан к своей певице Луи Баррье, он старается не давать волю эмоциям и объективно оценивать происходящее. В последние недели или месяцы он не раз помогал Жоржу Мустаки разбираться в попытках мелкого шантажа, к которым обычно прибегает тот, кто чувствует, что вот-вот может потерять любимого человека: "И в плохом состоянии ее здоровья, и в чрезмерных возлияниях - она обвиняла его во всем. Он приходил ко мне. Я подбадривал его, объясняя, что не нужно ей верить, что с ней, когда все шло не так, как ей хотелось, всегда случалась одна и та же история".     Эдит Пиаф, прооперированная 24 февраля профессором Хамфри, который произвел также удаление аппендикса, покидает Пресвитерианский госпиталь лишь 21 марта. Самыми частыми ее посетителями были Даниелла Бонель, певица Кармен Торес и молодой художник Дуглас Дэвис, который однажды принес ей целую связку воздушных шаров. Четвертого марта Жорж Мустаки распрощался с ней и на следующий день отплыл во Францию на теплоходе "Либерте". Певица возвращается туда, где расположилась по приезде, в отель "Кембридж-Хаус". В течение двух дней она чередует часы отдыха с репетициями. Ее моральное состояние кажется вполне удовлетворительным, создается впечатление, что выздоравливающая вновь физически окрепла, обрела свежесть взгляда и достаточную силу голоса, чтобы с 25 марта вновь запланировать концерты в кабаре "Уолдорф Астория", но накануне этого дня происходит непредвиденный и серьезный рецидив болезни, и певицу нужно срочно доставить в госпиталь.     "Эдит Пиаф быстро встанет на ноги, - заявил профессор Джордж Хамфри еще после первого и длительного (четыре с половиной часа) хирургического вмешательства, имевшего место 24 февраля. - Ее сердце и кишечник в прекрасном состоянии". Но тогда от него ускользнула одна маленькая деталь. Поэтому в ночь с 25 на 26 марта он вновь оперирует своего "маленького прекрасного солдата", как он называл Эдит, отдавая должное ее храбрости, теперь уже по поводу кишечной непроходимости. Операция неопасная, уточняет на этот раз знаменитый хирург, но выздоровление потребует времени. Тогда Эдди Элкорт и Луи Баррье решают аннулировать все уже заключенные контракты.     Срок второй госпитализации, такой же длительной, как и предыдущие, заканчивается 21 апреля. И в том, и в другом случае лечение оказалось долгим, очень долгим. Будучи значительными еще до болезни (вкупе с затратами на содержание аккомпаниаторов), еженедельные расходы продолжают расти, тогда как к гонорару, полученному от "Эмпайр-Рум", добавилось лишь то, что заработано за три коротких недели выступлений. В результате возникает проблема с одновременной оплатой счета от Пресвитерианского госпиталя, гостиничного номера и обратных билетов во Францию. Таким образом, ее участие в телепередаче "Файрстоун" 9 мая и "Шоу Эда Салливана" 31-го, а также два контракта, спешно заключенные Луи Баррье, - один в Вашингтоне, другой в Монреале - обусловлены необходимостью срочно достать деньги. С 12 по 23 мая Эдит поет в "Стетлере", кабаре отеля "Шорхем" в Вашингтоне, чтобы возместить расходы на врачей, а с 4 по 12 июня - в "Бельвю-Казино" Монреаля, чтобы купить билеты на самолет. Узнав обо всех этих финансовых затруднениях, Маргарита Монно в меру сил помогает Эдит, уступив своей исполнительнице часть прав на музыку к "Милорду", песне, записанной в Нью-Йорке в то же время, что и "Знаешь, ты красив".     Двадцать первого июня 1959 года, в день своего возвращения во Францию, Эдит Пиаф вышла из самолета под руку с Дугласом Дэвисом и сказала своим многочисленным друзьям, пришедшим встречать ее в Орли:     - Еще немного - и вы бы никогда меня больше не увидели...     - Какие самые запоминающиеся впечатления вы привезли с собой из Соединенных Штатов? - спрашивает один из журналистов [Paris Journal, 22 juin 1959].     - Я привезла с собой нечто большее, чем просто впечатления... Американца.     Она зовет его "Дуг". Из длинного письма, полученного из Нью-Йорка, Маргарита Монно узнает о тех чувствах, которые она к нему питает. Эдит вначале рассказывает о "битве", выигранной ею накануне вечером в столице Соединенных Штатов: "С того времени, как я появилась на свет, я держала свою жизнь на вытянутых руках, как знамя. Но на этот раз казалось, что моя воля слабеет. Я вышла на сцену в последний раз, я видела публику в последний раз. Господь бог забрал то, что дал мне, как отнял у меня Марселя. А потом я подняла голову. Мои глаза встретились с глазами Дугласа". И она испытала восторг: "В его взгляде было столько любви - такой, которая требует, чтобы ее завоевывали, ею жили, за нее умирали! Чистой, невыразимой, нереальной любви" [Из письма, приведенного в Paris-Journal, 5 juin 1959]. Нереальной? Возможно, сама того не замечая, она употребила подходящее слово. Ничто - ни лихорадочное возбуждение, ни великое поклонение - не привлекло бы ее внимания, если бы она не увидела во взгляде Дуга, как раньше во взгляде Джо, именно то, что хотела увидеть - отсвет "ее безумной жажды любви", как будет говорить Марлен Дитрих [Marlène D., цит. выше]. Позднее, в дуэте с другим, она споет: Да, да, посмотри на меня, Каждый раз я верю, что в твоих глазах...     И нужно верить вместе с ней. В Орли она резко одергивает Феликса Мартена, который не отличался указанными качествами, но который сейчас, смешавшись с толпой друзей, ищет место поближе к ней, чтобы попасть в кадр:     - Послушай, Феликс, ведь это я возвращаюсь из Нью-Йорка, а не ты! [Le Parisien liberé, 23 juin 1959]     Вернувшись в свою квартиру на бульваре Ланн, она объявляет:     - Сегодня вечером мы устроим праздник.     Действительно, Дуглас Дэвис, Эдит и вся компания друзей ужинает поздно ночью в одном из ресторанов на Елисейских полях. Последующие вечера проходят так же бурно. Узнав об этом, Луи Баррье высказывает ей все, что думает по данному поводу, не претендуя, однако, на какое-то особое влияние на Пиаф: "Когда она говорила: "Мне нужно развлечься", - никто не мог ее остановить. Она. уходила из дома каждый вечер". Он никогда не принимал участия в таких эскападах: "Это может показаться странным из-за специфики ремесла, которым я занимался, но я всегда оставался жаворонком. Впрочем, она меня в этом постоянно упрекала" [Из беседы с Луи Баррье].     Через неделю она берет себя в руки, радушно принимает Дугласа Дэвиса в своем доме в Конде-Сюр-Вегр и живет там с 27 июня по 8 июля. Рекорд продолжительности! Десятого она отплывает в Монте-Карло.     - Вас видели спускающейся по трапу самолета вместе с Дугласом Дэвисом, - замечает во время телепередачи [10 июля 1959 г. Архивы ИНА] один из журналистов, произнеся его фамилию как "Дависс", то есть на французский лад.     - Хочу поправить вас: "Дуглас Дэвис". Я недаром учила иностранные языки!     Подобная реплика должна звучать живо и даже не без озорства, но впечатление обманчиво. На самом деле Эдит Пиаф говорит усталым, "обесцвеченным" голосом - по сравнению с тем, который раздается с пластинок, записанных ранее. И на первый вопрос, относящийся к моменту ее возвращения на парижскую сцену, она тоже ответила устало:     - Сейчас я не могу назвать точной даты.     Она поет лишь в один из вечеров, исполняя всего восемь песен, в "Спорт-Клубе" Монте-Карло. На сцене ее голос вновь обретает все богатство модуляций, всю мощь и полноту. Возвратившись ненадолго в Конде-сюр-Вегр, она делится с Жаком Ноли из "Франс-Диманш" пространными размышлениями относительно своей веры: "Мне нужно верить в загробную жизнь. Я читаю только те книги, в которых говорится о ней. Сейчас я даже начинаю думать, будто на земле существует несколько форм жизни". Как и все, кого посещают мысли о том, что человек проживает несколько жизней, она внутренне убеждена в существовании "дежа вю" и говорит о своей первой поездке в Нью-Йорк: "У меня создалось впечатление, что я уже видела этот город, в котором раньше никогда не бывала". Другой довод, приведенный в пользу новой религии: "Мое выздоровление окутано тайной. Моя жизнь - цепь смертей и воскрешений [...]. Есть одна вещь, которой медики не понимают, - это то, что я всегда поправлялась, потому что у меня большая сила духа, огромная убежденность [...]. От болезни умираешь, лишь когда боишься ее, когда в мыслях уже умер". Зато она больше не верит в круглый столик: "Ничего никогда не подтверждалось. Люди, ассистировавшие мне, были шарлатанами. Они мне лгали. Их наука была лживой. Они старались убедить меня в том, что умерший заявляет о своем присутствии, а сами стучали ногой по ножке стола". Сегодня - ошибка, вчера - правда. Она постоянно клялась и даже писала Роберу Дальбану, что дух Марселя Сердана все-таки жил в ее столике на трех ножках.     Через десять дней после своего единственного концерта в Монте-Карло Эдит вместе с Жерменой Рикор, Мишелем Ривгошем, Жюльеном Буке, которые должны выступать перед ней, начинает новые летние гастроли, во время которых из ее репертуара исчезнут все песни Мустаки, кроме "Милорда". Единственное отличие этого турне, проходившего по городам, расположенным на морском побережье или имеющим минеральные источники, состоит в том, что оно на короткое время "заворачивает" в Италию. Через два дня после концерта, данного вечером в Пломбьер-ле-Бен в Вогезах, Пиаф просит Дугласа Дэвиса отправиться вместе с ней в Конде. Перспектива ночной поездки и расстояние почти в четыреста километров не приводят молодого художника в восторг.     - Если ты мужчина, - сердится она, - ты должен уметь водить машину ночью так же хорошо, как и днем! [Интервью Дугласа Дэвиса в France-Dimanche, 24 декабря 1959]     Замечание, адресованное молодому человеку, подозреваемому в гомосексуализме, оскорбительно для него. Усталый, но смирившийся Дуг садится за руль. В сорока километрах от Шалон-сюр-Марн машину заносит на гравийном покрытии, и она оказывается в кювете. Водитель вылезает из нее с окровавленным лицом, а пассажирка - с двумя переломанными ребрами, что не убавляет высокомерия в ее тоне:     - Если не умеешь водить машину, надо прямо говорить об этом!     Гастроли не прерываются из-за такой мелочи. Двадцать пятого июля, через три дня после происшествия, певица отмечает свое возвращение на сцену "Кюрсааля" в Остенде, выйдя в специальном бандаже, который она больше месяца будет носить под своим обычным черным платьем.     Но случаются и счастливые дни. Так, 2 августа Эдит с удовольствием принимает в своей гримерной во Дворце фестивалей в Каннах Клода Левейе, с которым впервые встретилась в монреальском кабаре "У Бозо", где он дебютировал, в то время как она вечер за вечером зарабатывала в казино "Бельвю" на билеты во Францию.     "То, что ты делаешь, мне нравится, - сказала она. - Приезжай в Париж, когда захочешь, ты будешь писать песни для меня".     Молодой поэт, композитор и исполнитель (ему двадцать шесть лет) не замедлил покинуть "Французскую Канаду", как он называл тогда Квебек, отправиться во Францию и, не найдя Эдит в Париже, присоединиться к ней на юге. Они договариваются сотрудничать, после чего Клод фактически переселится на бульвар Ланн. Что ж, одним жильцом больше, одним меньше - квартира просторная...     Гастроли идут своим чередом, Эдит Пиаф чувствует себя нормально, но Дуглас Дэвис отныне не желает следовать за ней. Его терпения хватает лишь до концерта в Аркашоне. В гостинице Бордо, куда они с Эдит приезжают в ночь с 28 на 29 августа, происходит одна из скандальных сцен, которые Мустаки называет "концом света" и которая, очевидно, связана с просьбой о передышке, высказанной теперь его преемником. В самый драматический момент ссоры Эдит использует решающий аргумент, стараясь убедить того, кто, по ее недавним словам, сделал для ее спасения больше, нежели американские врачи:     - Если ты уйдешь от меня, я покончу с собой!     Дэвис уходит, однако Пиаф не убивает себя. Возможно, ей помешало вмешательство Элен, подруги Робера Бюрле, одного из шоферов, находящихся в распоряжении певицы? Будут говорить о ванной комнате, куда она бросилась, о лезвии бритвы, которое она искала, чтобы заявить о намерении вскрыть себе вены. Более вероятным кажется то, что она с большим опозданием приезжает на вокзал Бордо, откуда парижский поезд уже увез ее молодого американца, столь же обожаемого, сколь и грубого. "Это невозможно! - будет объяснять он свое поведение. - Она поражает всех вокруг своей невероятно беспорядочной жизнью" [Там же].     Тридцатого августа Пиаф находится в Биаррице. Она заканчивает гастроли без Дэвиса, но зато встречает своего бывшего мужа, Жака Пиллса.     "Жак, возьми меня на свою ферму!" - умоляет она, вспоминая поместье в Бретань-де-Марсане в департаменте Ланды, где он не так давно помогал ей восстановить силы.     Пиллс объясняет ей, что прошлое - это прошлое, и ворошить его - занятие, которое не принесет ничего хорошего ни ему, ни ей.     Три первых недели сентября 1959 года Эдит Пиаф разрывается между своим домом в Конде-сюр-Вегр и квартирой на бульваре Ланн. Вечерами, когда Эдит дружески и профессионально поддерживает юную дебютантку Жаклин Буайе, дочь Люсьены и Жака Пиллса, она приходит послушать ее в один из кварталов, где сама когда-то впервые выступала, направляемая твердой рукой Раймона Ассо. Кабаре "Шезель" на авеню Жюно, 41, которым владеет мать и в котором поет дочь, расположено недалеко от гостиницы "Альсина", места жительства Малышки Пиаф и ее "укротителя" в уже далеком 1937 году.     Певица все еще не чувствует себя достаточно хорошо. Иногда она теряет память, вновь страдает от сильных болей в желудке. Двадцать второго сентября, на следующий день после помещения в американский госпиталь в Нейи, ее прооперировали, но не по поводу язвы желудка, а по поводу панкреатита - непроходимости канала поджелудочной железы, что мешало удалению желчи. Жак Пиллс узнает об этом по радио. Мучимый угрызениями совести от того, что отказал ей в гостеприимстве, когда тремя неделями ранее она просила принять ее в Бретань-де-Марсане, он тут же прибывает в Нейи, но уезжает, так и не увидев Эдит. "Вход воспрещен", - гласит табличка на двери палаты №125.     Профессор Шампе, оперировавший певицу, и доктор Берне де Лаваль, ее лечащий врач, подписывают медицинское заключение. "Никакого подозрения на раковую опухоль", - особо отмечено в документе. Двадцать третьего сентября днем доктор Берне де Лаваль все же разрешает Жаку Пиллсу пренебречь запретом на посещение больной. За ним право войти к ней на несколько минут получает преданный Луи Баррье. Из Нью-Йорка приходит телеграмма от Ива Монтана: "Не отчаивайся, Эдит". Дуглас Дэвис не показывается и не появится до 14 октября 1959 года, дня ее выхода из госпиталя.     Выздоравливающая Пиаф вновь ездит из своего загородного дома в Париж и обратно, видится с друзьями; едва ощутив в себе силы и, конечно, не дождавшись разрешения врачей, она возобновляет репетиции вместе со своими постоянными музыкантами в квартире пианиста Робера Шовиньи. Участник ее последних гастролей, но больше как автор, чем как исполнитель, двадцатидевятилетний Жюльен Буке теперь тоже входит в число ее помощников. Она записала одну из его композиций - "Я знаю, как". Они стали работать вместе сразу после ее выхода из госпиталя. Газетчики утверждают, что их связь несколько теснее, на что она отвечает так: "Жюльен симпатичный парень с большим талантом, но в наших отношениях нет ничего преступного" [Paris-Jour, 20 octobre 1959].     Двадцатого ноября, без него, но с Ривгошем, Жерменой Рикор, Нитой Рейя и Робером Пике, Эдит начинает новое турне в кинотеатре Мелона. Сюда в тот же день приезжает из Парижа Марлен Дитрих, чтобы присоединиться к своей маленькой "большой подруге", Пиаф исполняет одиннадцать песен, в числе которых две новых: "Ураган" на слова Мишеля Ривгоша и музыку Клода Левейе и ее собственная "Это любовь" на мелодию Маргариты Монно. Она написала ее в Америке.     Гастроли проходят через Гавр, Амьен и Абвиль, Ле-Ман, Лилль, Кале, Мобеж, Сен-Квентин и Бетюн, вновь Ле-Ман, Эвре, Реймс, Руан, Дьепп, Лаваль, Дре... До 2 декабря все идет нормально. Певица пичкает себя лекарствами, испытывает определенные трудности с артикуляцией на концерте в Театре искусств в Кале, но зрители замечают это еще меньше, чем ее музыканты. Позже, ночью, укол помогает ей уснуть, причем настолько крепко, что на следующий день после полудня приходится ее будить, а затем, когда она приезжает в Мобеж, выводить из дремотного состояния при помощи другого укола. Парижская публика, собравшаяся здесь, кинематографический мир города приглашен на своеобразное "отпущение грехов". Певица нуждается в нем. Несколько раз перепутав или попросту забыв слова, она останавливается, делает шаг ближе к микрофону и говорит:     - Прошу прощения, мне нужно отдохнуть десять минут.     Друзья советуют ей отказаться от продолжения концерта. Один из врачей, сторонник госпитализации, убеждает Эдит прислушаться к ним. Она плачет, упорствует: "Если я не спою хотя бы одну песню, я больше не поверю в свои силы" [Détective, 10 décembre 1959]. Луи Баррье глубоко тронут: для укрепления ее морального духа лучше, чтобы она все же попытала счастья. Занавес поднимается: Уходите и приходите, милорд... [Верный перевод: "Давайте, заходите, милорд..." - Прим. публикатора]     "Вперед, Пиаф!" - могла бы услышать она призывы из зала, исполняя песню Маргариты Монно и Жоржа Мустаки, поскольку в конце у нее пропадает голос.     Стоя за опустившимся занавесом, она умоляет, чтобы ей позволили продолжить. Музыканты, импресарио - все смотрят на нее со слезами на глазах. Но явная неспособность Эдит взять себя в руки определяет окончательное решение. Концерт окончен. И гастроли тоже? "Нет, завтра я буду петь в Сен-Квентине", - заявляет она Луи Баррье. И действительно, в "Карийоне" Сен-Квентина зрители присутствуют при том, что они называли бы возрождением.     - Как ваше здоровье?     Вопрос задан ей на другой день в Бетюне, а еще через два дня все слушатели радиопередачи "Воскресенье в кресле" слышат ответ:     - Я чувствую себя прекрасно!     Приписанная чрезмерному воздействию успокоительных средств, "вероятно, плохо переваренных", внезапная слабость в Мобеже предстает в объяснениях Эдит мимолетным, незначительным эпизодом.     - Боже мой, я так крепко уснула! Мои рефлексы притупились, ну и что!     Вот так...     Как бы между прочим она отмечает, что, желая оказать помощь, врач, вызванный перед концертом, чтобы вывести ее из летаргического состояния, "скорее все усложнил" своим уколом, который "усилил эффект воздействия лекарств".     - Почему, несмотря на ваше недомогание, - настаивает журналист, - вы продолжаете петь вместо того, чтобы отдыхать?     - Но ведь это всего лишь случайный приступ дурноты! Он не связан с моим общим состоянием. Я чувствую себя очень хорошо.     Все далеко не так. В тот же вечер в бетюнском "Камбо" она держится до конца, но перед этим ей все же пришлось прервать исполнение первой песни "Балет сердец", чтобы выпить стакан воды, а со сцены она сошла задыхающейся, измученной. Мнения разделились. "Она должна немедленно остановиться", - заявляют Луи Баррье и врачи. "Пока она будет петь, с ней ничего не произойдет", - прогнозирует Бруно Кокатрикс, присоединившийся к Эдит сразу после Мобежа. Ведь Пиаф должна отметить свое возвращение на парижскую сцену у него в "Олимпии" в феврале будущего года.     Воскресенье 6 декабря - день отдыха. В понедельник вечером из-за передозировки макситона (пол-упаковки) певица падает в обморок за кулисами незадолго до начала концерта в кинотеатре "ABC" в Мане. Немного восстановив силы при помощи очередного укола, она все-таки выполняет условия контракта - с налитым кровью, одутловатым лицом, безобразными руками, отсутствующим взглядом, но неплохим голосом. Необходимо выдержать еще с десяток дней. В газетах уже появились заголовки: "Самоубийственное турне". После Парижа слухи достигают Ле-Мана, Эвре, Реймса, Руана...     - Да, создается впечатление, что я лежу в больнице, что я умираю!     Она выходит к толпе репортеров, обращающих внимание на ее оплошности после Мобежа и Сен-Квентина:     - Если вы пришли посмотреть, как я умираю, вам не повезло, я в прекрасной форме!     Будучи в то время в составе съемочной группы известной телепередачи "Пять колонок на первой полосе", Пьер Дегроп снимает сюжет о Пиаф, для чего 11 декабря 1959 года приезжает в Дьепп за несколько часов до ее прибытия. В номер гостиницы "Рекс" звонят люди: правда ли, что?.. "Из Парижа тогда разнеслись слухи, что вы умерли", - напомнит ей журналист, когда почти через год, 2 декабря 1960 года, она придет в студию на ту же передачу.     Между концертами в Эвре и Реймсе шофер Робер Бюрле привез свою патронессу в Париж. Она хотела провести ночь у себя дома. В Руане, Дьеппе и Лавале никто не заметил, чтобы силы покидали ее. В воскресенье, 13 декабря, она приезжает в Дре, неся до конца свой крест. Но вопреки всем планам и желаниям Эдит (ведь в ее программе значились еще Нанси, Мец и Тионвилль) это выступление оказалось последним в ее турне. Во время исполнения десятой песни Пиаф упадет точно так же, как в первый раз на сцене "Версаля" в день гибели Марселя Сердана.     Снотворное, чтобы уснуть, возбуждающее, чтобы пробудиться, укол, чтобы поддержать сердечную деятельность, - певица испробовала все. Она уже не могла держаться на ногах перед тем, как выйти на сцену Зала торжеств в Дре, городе, расположенном совсем близко от того места, где она в детстве жила у бабушки Гассион. Все твердили одно: "Только не сегодня вечером, только не сегодня вечером", - все, кроме зрителей, а Пиаф слышала лишь их горячие, нетерпеливые крики:     - Э-дит! Э-дит!     Оставаясь глухой к мольбам друзей, она ответила только на этот призыв, поднялась, едва заслышав его, встала и, опершись руками о пианино Робера Шовиньи, ценой огромных усилий исполнила шесть песен, временами забывая слова, вновь вспоминая, произнося неразборчивые фразы. Но седьмой занавес скрыл от глаз публики нечто, похожее на обморок. Стакан воды - и она снова на сцене, с "Человеком на мотоцикле". Казалось, она умрет еще до конца песни. Эдит допела ее, но сил больше не осталось. Последним воспоминанием, сохранившимся в сердцах жителей Дре после попытки скрыть падение на пианино Робера Шовиньи перед опусканием занавеса, было мертвенно-бледное лицо живого трупа, который благодарил, извинялся, снова благодарил...     Итак, в третью неделю декабря 1959 года вместо концертов в Нанси, Меце и Тионвилле она попадает в клинику Бельвю в Медоне, ту самую, где Эдит проходила три курса дезинтоксикации в счастливые времена первых лет семейной жизни с Жаком Пиллсом. Другим контрактом, подписанным, а затем аннулированным, было приглашение марсельской "Гимназии" на вторую половину января 1960 года, незадолго до того, как Эдит перевезли из Медона в госпиталь в Нейи. Не будет также и "Олимпии" - ни в феврале, ни в мае, ни в июле, ни в сентябре - пропущен целый год, год "Белых блуз", как поется в песне Мишеля Ривгоша на музыку Маргариты Монно: Она тоже получила ее, Белую блузку... Ах, нет... Это было платье, Маленькое белое платье, Маленькое белое платье с цветами, А в ее руке быка другая рука, Прекрасная рука, Пальцы которой пели, Пели, Пели... О! Снова белые блузы [...] Нет, ведь я вам говорю, Что я не сошла с ума, Что я не сошла с ума!     Врач, пришедший в квартиру на бульваре Ланн в промежутке между выступлениями в Дре 13 декабря и в Медоне 15-го, сказал: "Это уже не человеческое существо, а комок нервов". Сыворотка и витамины в повышенных дозах, запрет на посещения до 19-го числа, дня ее сорокачетырехлетия. Эдит Пиаф поначалу остается в Бельвю немногим более недели. Накануне Рождества врачи-неврологи разрешили певице покинуть клинику. Готовясь к рождественским праздникам, она заранее заказала для себя и четы Маргарита Монно - Поль Пери столик в "Лидо". Эдит собиралась провести приятный вечер с друзьями, когда острая боль в животе согнула ее пополам, заставив закричать. Праздника не получилось: последовало возвращение в Медон, лечение сном, изучение рентгеновских снимков, а затем перевозка в госпиталь в Нейи. Здесь певица доверена заботам профессора Варе, известного специалиста по лечению печени, который точно определил природу болезни, обнаруженной при осмотрах в Медоне: "Вирусный гепатит, в просторечии называемый желтухой". За три недели в Нейи она выздоровела.     С февраля и по конец апреля она все чаще и чаще предпочитает свой дом в Конде-сюр-Вегр парижской квартире. В деревенскую глушь постоянно наведываются гости: квебекский канадец, двадцативосьмилетний Клод Левейе, который пишет для Пиаф, и "тень ее тени", ставший для Эдит "второй Момон", только в брюках (да и ведет он себя иначе) - Клод Фигю. Ему двадцать пять или двадцать шесть лет, он впервые стал появляться в привычном окружении Пиаф, время от времени исчезая, в 1958 году; для удобства этого молодого человека называют секретарем. Поклонник Пиаф еще с детства, Фигю поначалу пользовался покровительством Азнавура и даже, как потом будет хвастаться, являлся инициатором его второго развода. Луи Баррье говорит, что он был "одним из тех людей, которые никогда ничем в своей жизни не занимаются" и "наименее интересным" из тех, кого обычно сурово называют "паразитами". "Только не верьте ничему из того, что он рассказывал об Эдит", - дружески предупреждает Анри Конте. Предостережение касается пресловутой "биографии", которую, записанную со слов изобретательного Фигю, еженедельник "Иси-Пари" опубликует в 1961 году и которая подтверждает наблюдения Луи Баррье. Действительно, в ней можно прочесть, что после учебы в колледже молодой Фигю оказался способным лишь на то, чтобы примкнуть к Шарлю Азнавуру, а затем благодаря этому своему покровителю, который был протеже Пиаф, подготавливая собственный взлет к вершинам славы, сумел удобно "устроиться", как спутник на орбите планеты-матери. Желая выделиться из числа прочих приближенных, он публично проявляет свои таланты, одновременно как кулинар и как... осквернитель (он ответит за это перед судом), сварив яйцо вкрутую на Вечном огне могилы Неизвестного солдата у Триумфальной арки. Эта шутка в духе ученика колледжа характеризует его роль в окружении Пиаф лучше, чем должность, которой певица формально его удостоила. С ней, как и с Азнавуром, он ведет себя словно парень "себе на уме", временами занудливый, но хорошо знающий, где ему жить и что в этой жизни делать. Ему хотелось бы (и он постарается) тоже стать певцом, но в тот период он в гораздо меньшей степени секретарь, чем взбалмошный, но услужливый молодой человек, и его присутствие как раз кстати.     В Конде Эдит работала также над комедией-балетом "Голос" Пьера Лакотта, куда вошли песни на стихи ее и Мишеля Ривгоша, а музыку написал Клод Левейе - и находила в том большое удовольствие. "Ты возвратил мне вкус к жизни и, может быть, даже спас меня", - писала она автору либретто. В начале весны она уже считает, что способна в ближайшем будущем выйти на сцену "Олимпии": 14 апреля (как она надеялась) или 5 мая (как пообещала Кокатриксу). Она вставала в десять часов, посвящала вместе с Фигю короткие утренние часы текущим делам, после обеда работала над своими песнями, вечера проводила в компании друзей, а к полуночи ложилась с книгой в постель, но засыпала всегда в разное время. Несмотря на то, что концерт в "Олимпии" в очередной раз перенесен, репетиции оказались полезными. Они подготовили Эдит к сеансам звукозаписи, осуществленным на студии "Пате-Маркони" 13 и 20 мая. Казалось, в этот месяц единственной проблемой, связанной со здоровьем, стало несварение желудка. Но в ночь со 2 на 3 июня острые боли в печени вновь привели ее в госпитальную палату. Четырнадцатого она впала в кому и два дня была без сознания.     Беда никогда не приходит одна. В начале года она вынуждена согласиться на то, чтобы "одолжить" Глории Лассо своего неизменного дирижера и пианиста в течение последних пятнадцати лет Робера Шовиньи. В конце весны ей пришлось продать дом в Конде. Денежные поступления прекратились, но налоговые службы продолжали выставлять свои счета; она заплатила два раза по шестьдесят тысяч франков в дополнение к сумме за прошлый год. Приличные по тем временам деньги! Стоимость среднего автомобиля равнялась лишь десятой части каждого из этих двух отчислений. Продажа дома была осуществлена в июне или в июле при посредничестве незаменимого Луи Баррье, который, однако, выступал против того, чтобы аннулировать все контракты летнего турне: оно должно было начаться 24 июля в Дивонн-ле-Бене.     "Трудно сказать, победит ли Пиаф болезнь и на этот раз, - заявил профессор Меркадье, возглавлявший отделение, врачи которого незадолго до этого вывели знаменитую пациентку из комы. - Все зависит от печени, которая больше почти ничего не усваивает. Необходимо любой ценой ввести в ее организм сахар". Он назвал лекарство (сыворотка с глюкозой) и болезнь (склерозный гепатит), объяснив, что клетки ее печени уже не функционируют нормально; "ее организм больше не воспринимает лекарство, которое она принимала целый год". Профессор Меркадье не уточняет, какое именно, но когда добавляет: "Это очень плохо", - за его словами слышится: "Все виды препаратов".     Двенадцатого июля 1960 года, поддерживаемая Клодом Фигю, она впервые осторожным шагом выйдет в парк госпиталя. Среди многочисленных и часто навещавших ее посетителей самыми известными, исключая близких друзей, являются Даниель Желен, Сюзанна Флон, Анни Жирардо, Мишель Симон. Великий актер, который говорит, что знал мать Эдит, Лину Марса, когда, молодой и стройный, исполнял акробатические номера в Монтрее, также может быть отнесен к числу близких друзей, если при этом забыть о пропущенных им из-за Эдит свиданиях или о безумной компании, с которой ему приходилось сталкиваться на бульваре Ланн: "Эдит была мне как сестра... Да, ее нужно было любить, чтобы терпеть!.. У нее была привычка в любое время дня и ночи звонить мне, чтобы сказать: "Приезжай! Мне тоскливо". Такое случалось двадцать, тридцать раз! Когда же я приезжал, часто оказывалось, что она уже упорхнула [...], или я находил ее сидящей за столом, а рядом десятка полтора парней, один ужаснее другого; она смеялась или кутила" [Edith Allaert, Jacques Bertin. Edit Piaf, le chant d'amour. Paris, Soprode, 1973].     Состояние больной медленно, но улучшается. В ее поведении появляется новая черта: она покорно все сносит. Когда наконец заканчивается самая долгая из ее повторяющихся госпитализаций (со 2 июня по 26 августа), Луи Баррье привозит Эдит к себе в Ришбург, а затем предоставляет заботам медсестры, чтобы следовать вместе с "Друзьями песни" в Канаду. Работая на Парижскую контору развлекательных мероприятий - артистическое агентство, созданное Ивом Бизо в те далекие времена, когда Малышка становилась Эдит Пиаф, - он также являлся импресарио и нескольких других артистов, и теперь, увы, должен временно оставить главную "клиентку", чтобы заниматься их делами.     Эдит, едва познакомившись с медсестрой, некой мадемуазель Борденав, прозвала ее "Мами". Вскоре после приезда в Ришбург ее пациентка заболела дизентерией. А через три дня "на сцене" появляется новое "действующее лицо" - Люсьен Вембер, хиропрактик. Человек, который лечит болезни массажем позвоночника, будет приходить три раза в неделю. Ждал ли он своего часа? В конце "самоубийственного турне" ему представился случай впервые приблизиться к певице, но еще не для того, чтобы лечить ее. И все же 5 сентября он появился не случайно. Накануне приходил организатор гастролей, Фернан Лали. Он положительно отозвался о чудодейственном эффекте его массажа. После третьего сеанса выздоравливающая начинает чувствовать себя лучше. Дизентерия прошла. Двадцать второго сентября она ощущает в себе достаточно сил, чтобы возобновить репетиции, готовясь записать на студии новые песни. А через неделю Маргарита Монно становится первой из приглашенных участников цикла еженедельных передач, которые радио "Европа-1" будет посвящать певице. Цикл называется "Эдит и ее друзья".     Наступает осень, возвращению в Париж предшествует интервью, данное Пиаф газете "Пари-Жур", ранее именовавшейся "Пари-Журналь". Физическое и моральное состояние? "Я чувствую себя на девяносто процентов из ста. Более, чем когда-либо, я верю в чудеса". Денежные проблемы? "Ходили слухи, что я разорена. Большей глупости трудно представить. Деньги меня совершенно не интересуют [...], у меня никогда не было солидного счета в банке, но тем не менее я не доведена до нищенства. У меня еще есть, что есть". Сожаления? "Нет, все прекрасно в лучшем из миров. Если бы мне предложили начать все сначала, я бы прожила мою жизнь точно так же, секунда за секундой".     Беседа была опубликована в сентябре 1960 года. А 24 октября после полудня поэт Мишель Вокер и композитор Шарль Дюмон пришли к Пиаф на встречу, которую она сама им назначила. Произошло недоразумение: Эдит слегла, их визит был отменен телеграммами, отосланными утром, но к тому времени они уже вышли из дома и ни о чем не знали. Даниелла Бонель предлагает перенести все на другой день, они уже готовы согласиться, когда появляется Пиаф и, несмотря ни на что, решает принять их. Дело, как она думает, будет улажено быстро. Она очень любит таких поэтов, как Мишель Вокер, но музыка к его песням, которую пишет Шарль Дюмон (уже трижды выпроваживаемый ею), никогда не привлекала певицу.     - Будьте так любезны, объяснитесь побыстрее, - довольно сухо просит она.     Дюмон садится за фортепиано, замечая, что он не певец и что придется довольствоваться тем, что он просто расскажет слова под музыку. Он играет и говорит. В конце она, уже теплее, приглашает его подойти поближе.     - Не могли бы вы сыграть это еще раз?     Шарль Дюмон вновь играет и произносит текст песни.     - Хорошо, действительно хорошо, - хвалит она автора.     И с удивлением спрашивает пианиста и "исполнителя":     - Это вы написали музыку к ней?     - Конечно, я, - выпячивает грудь Дюмон, наполовину задетый за живое, наполовину польщенный.     Читал ли Мишель Вокер "Пари-Жур"? Пиаф утверждала, что ни о чем не жалеет, что если бы ей предложили начать все сначала, она хотела бы прожить свою жизнь точно так же, а эта песня повторяет ее слова, как эхо: Нет! Ничего ни о чем... Нет! Я не жалею ни о чем... Ни о добре, которое мне сделали, Ни о зле, мне совершенно все равно [...] Своими воспоминаниями Я зажгла огонь. Мои огорчения, мои радости - Они мне больше не нужны! Стерты мои любови С их музыкой, Стерты навсегда. Я начинаю с нуля.     Дюмон и Вокер пришли немногим раньше пяти часов вечера. Пиаф продержала их у себя до одиннадцати. Через час или два зазвонил телефон у композитора. Это был Клод Фигю. Он передал просьбу Пиаф прийти и поиграть перед ее друзьями, например, Бруно Кокатриксом.     Сколь бы близки певице по духу ни были песни, которые она выбирает, они для нее лишь быстротечные мгновения. За две недели до визита Дюмона и Вокера, во время другой беседы, переданной в "Пари-Жур", она признавалась: "Большинство вещей, которые рассказывали обо мне, были правдивыми. Да, я шутила со своим здоровьем. Бессонные ночи, возбуждающие, успокоительные средства, которые я глотала, как воду, - все это правда [...]. У меня нет желания начинать все сначала, повторять мои ошибки, наконец".     Стремление начать с "нуля", более реальное, чем отсутствие сожалений, находит выражение в новом проекте возвращения в "Олимпию". Пиаф говорит Кокатриксу, что он может готовить контракт к концу года. А пока она работает над песней "Я ни о чем не жалею", включает в свой репертуар "Звуки бала", песню тех же авторов, которых она отвергла в прошлом году, спрашивает у Дюмона, нет ли у него еще чего-нибудь "в запасе". Он играет ей музыку и рассказывает текст "Тулона", "Гавра", "Анвера". Мелодия увлекает ее, но история о порте и матросских девочках - нет. Она исполнила достаточно подобных песен. Эдит просит поэта Мишеля Вокера сочинить другие слова. Было четыре часа утра. Она заберет экземпляр с новыми стихами в семь часов вечера. Автор написал за это время пятьдесят очень коротких строк - сорок, если исключить повторы "Бог мой", название и припев: Бог мой, Бог мой, Бог мой, Оставьте мне его Еще ненадолго, Моего возлюбленного! На один день, Два дня, Неделю! Оставьте его мне Еще ненадолго, Мне одной.     Песня "Я ни о чем не жалею" впервые записана 10 ноября в музыкальной обработке Робера Шовиньи. На следующий день Пиаф и Кокатрикс подписывают контракт-возвращение в "Олимпию". Где она вновь выступит с Робером Шовиньи? Увы, нет. Услугами пианиста и дирижера можно воспользоваться лишь для аранжировки и сеансов записи. Обязательства вынуждают Робера продолжить свое сотрудничество с Глорией Лассо.     В течение двух последних месяцев 1960 года все опять видят прекрасную Пиаф - активную, требующую новых песен, не дающую покоя своим постоянным авторам текстов, которыми в то время являются два Мишеля, Ривгош и Вокер, и своему новому композитору, Шарлю Дюмону. Ривгош пишет песни "Жизнь", "Любовь", "Слова любви", "Старина Люсьен" (названием стало прозвище, данное хиропрактику Люсьену Вемберу). К ее знаменитым "Я ни о чем не жалею" и "Бог мой", написанной за двенадцать часов, Вокер добавляет "Истории", "Незнакомый город", "Мари-проститутка". Сама Пиаф вновь берется за перо и сочиняет "Ты тот мужчина, который мне нужен" ("Кто же? - спрашивают себя журналисты. - Шарль Дюмон?") и "Самую прекрасную историю любви", написанную в память, как скажет она, предчувствуя вышеназванный вопрос, Марселя Сердана: Почему ты оставил меня? Я одна плачу, Одна чего-то ищу. Я ждала этого дня, Так долго ждала. Я надеялась, я надеялась, Ты не вернулся. Я взбунтовалась, Затем я смирилась, Я закричала, я заплакала, Я не поверила, я молилась [...]     Если Шарль Дюмон и не является тем мужчиной, который ей нужен, он - композитор, который отныне исключает всех остальных. Даже дорогая ее сердцу Маргарита Монно более не имеет права голоса (или скорее музыки) в ее репертуаре, составляемом перед выступлениями в "Олимпии". Пиаф готовит концерт из тринадцати песен, из которых десять новых, и почти все - восемь - на мелодию ее нового протеже.     Три сеанса звукозаписи и гастроли в четырех городах: Реймсе, Нанси, Тионвилле, Шомоне, - предшествуют в декабре "большому возвращению" в мюзик-холл на бульваре Капуцинов. Медсестра "Мами", покинувшая госпиталь, чтобы сопровождать Эдит, и хиропрактик Люсьен Вембер все так же являются для больной гепатитом певицы гарантами скорой и неотложной помощи. В Реймсе массажисту удается запретить Пиаф принимать пилюли, чтобы справиться с волнением и страхом. Она забывает текст, исполняя первый куплет "Слов любви", ее первой песни. Быстрее стакан воды! Потихоньку, говорит Вембер, надо пить в десять глотков. Он крепко держит ее в руках, и поскольку она слушается, то успешно заканчивает свой концерт в Реймсе и проводит три других уже без пилюль.     Двадцать восьмого декабря ее вечер в "Сирано" в Версале становится как бы генеральной репетицией ее возвращения на парижскую сцену. Ей не удается допеть до конца "Старину Люсьена". Газеты считают, что причина - провалы в памяти. Это не столь серьезно: когда в программе десять новых песен, довольно сложно быстро выучить их наизусть. На следующий день на сцене "Олимпии", исполняя своего "Люсьена", Эдит вновь останавливается в начале припева. По ее знаку оркестр смолкает, и она, смеясь, говорит:     - Заметьте, я вчера здесь уже ошиблась. Нужно избавиться от этого, иначе я не буду ее петь никогда. Ну-ка, начну сначала...     Публика облегченно вздыхает: Пиаф вновь стала Пиаф. Овация в конце выступления, толкотня в гримерной. Заметив Люсьену Буайе, Эдит спрашивает:     - Как поживает твой бывший, дорогая?     - Твой бывший поживает неплохо, спасибо, - отвечает первая из экс-жен Дюко-Пиллса.     Настоящая премьера, на которую собрался весь цвет Парижа, проходит 2 января 1961 года. В первых рядах узнают известных кинорежиссеров Роже Вадима и Клода Шаброля, а также актрис и актеров: Мишель Морган, Арлетти, Жана-Клода Бриали, супружескую пару, о которой много пишет пресса, - Алена Делона и Роми Шнайдер, Жана-Поля Бельмондо, Жана-Пьера Омона. Здесь и Глория Лассо, та, которая "увела" Робера Шовиньи, и не сдерживающий слез восторга Филипп Клей, и Феликс Мартен, который в финале "Милорда" поднимается с места, призывая:     - Мужчины, встать!     Когда концерт заканчивается, Луи Армстронг говорит: "Она завладела моим сердцем". У двери гримерной другая знаменитость спрашивает: "Извините, могу ли я подойти и сказать "браво" мадам Пиаф? Я джаз-музыкант, меня зовут Дюк Эллингтон" [Paris-Jour, 3 Janvier 1961].     "Олимпия" приносит Бруно Кокатриксу столько же лавров, сколько самой Пиаф. Каждый из них в то время испытывал финансовые проблемы. Они подписали контракт на шесть недель. Первого февраля певица продлевает его, внеся в репертуар некоторые изменения. Она убирает песни "Ты мужчина, который мне нужен", "Бульвар преступления", "Жизнь и любовь" и добавляет "Мари-проститутку", "В их поцелуях" и "Истории". Что касается первого отделения, вместе с ней по-прежнему выступают Клод Вега, Мишель Ривгош и Жюльен Буке.     Крестик, который теперь Пиаф носит на шее, который целует перед тем, как выйти на сцену, уже не тот, с семью изумрудами, подаренный Марлен Дитрих. В декабре 1959 года, когда в конце "самоубийственного турне" певицу мучили проблемы со здоровьем, слабость и сонливость, кто-то из окружения Эдит обокрал ее. По ее словам, она заметила пропажу утром, проснувшись: "Я поднесла руку к шее и вскрикнула: креста, тяжелого креста, с которым я вот уже десять лет не расставалась, - его больше не было..." [La Presse, janvier 1961] Все еще веря как в благоприятные, так и в мрачные предзнаменования, суеверная певица уверяет всех, что это знак судьбы, очень плохой знак: "После кражи креста-талисмана для меня началась черная полоса".     Упорные слухи о полной идиллии, царящей между Пиаф и Шарлем Дюмоном, облетают прессу, "специализирующуюся" на сердечных делах. "Мы с Шарлем не любовники", - защищается она. Назвав его "чудесным другом", Эдит приводит решающий аргумент: "К тому же он не в моем вкусе, и потом, между мной и любовью больше нет согласия. Я слишком много страдала". Частица правды в ее опровержении, несомненно, присутствует: она действительно страдала, много страдала. Остальное же звучит неубедительно.     По рекомендации доктора Берне де Лаваля Пиаф прерывает свои выездные концерты, назначенные на период с 24 по 28 марта, и после отдыха лишь на неделю появится на сцене "Олимпии". У нее большие планы: Советский Союз, который ей еще не знаком, и Соединенные Штаты, куда она думает вскоре отправиться. В такой перспективе "Я ни о чем не жалею" можно уже прочесть как "No regrets", а "Бог мой" как "My God", принимая во внимание англоязычные варианты песен, первый из которых написан американцем Марком Дэвидом (которому принадлежит и окончательный вариант "Жизни в розовом свете"), а второй - англичанином Яном Далласом, живущем в доме певицы просто как "квартирант" (должна будет она оправдываться). Существуют и менее отдаленные как в пространстве, так и во времени проекты: последний концерт в "Олимпии", затем неделя в Ришбурге и отъезд в Лион. Она поет там 15 и 16 апреля в Зимнем дворце, затем возвращается в Париж и снова уезжает, теперь в Брюссель, где и остается до конца апреля.     В Лионе она выводит на сцену Шарля Дюмона, как до него Мишеля Ривгоша и Жоржа Мустаки. Он исполнил четыре песни. Из них следует отметить "Включи музыку", от которой Пиаф отказалась еще в период зарождения романа с Мустаки, и особенно "Любовников": это их совместное произведение, которое она решила оставить Шарлю, подпевая ему за кулисами. Лионские критики, с самой положительной стороны оценившие выступление Эдит - звезды концерта, в свою очередь советуют исполнителю-дебютанту учиться вокальному искусству, если он хочет иметь такое артистическое будущее, какое предсказывает его добрая подруга по сцене.     К концертам добавляются достаточно частые сеансы звукозаписи. Кроме того, в феврале 1961 года вышел в свет прекрасный альбом из тридцати трех песен, названный "Честь и слава Эдит Пиаф", - детище аранжировщика и дирижера Жана Лексиа. Пространную аннотацию, превратившуюся в торжественную оду, написал Макс Фавалелли: "Она единственный монстр песни, для которого реальность очень тесно связана с легендой, - утверждает он в начале. - Некоторые обманывают, заставляют прессу и общественность сочинять их биографию заново. Эдит Пиаф выстрадала свою слезами и кровью [...]. Каждый вечер [она] отрывает от себя и бросает кусок своей плоти этому ненасытному зверю, которым является публика".     Сравнение опирается на факт, который бы вызвал чувство жалости у зрителей в "Ансьен Бельжик", если бы они видели, что происходило за кулисами. Уставшая, безмерно уставшая Эдит Пиаф вставала только для того, чтобы выйти и спеть. Шарль Дюмон принес Эдит на руках из "мерседеса", купленного осенью 1960 года, в гримерную, а затем отнес из гримерной в машину. Бывшая уличная певица, оставшаяся такой же романтической натурой, даже отклонила королевское приглашение на обед, сделанное принцем Альбертом и принцессой Паолой. И в то же время она упорствует в другом. Седьмого мая в Каоре, родном городе Шарля Дюмона, в огромном гараже, где установлена сцена, Эдит начинает турне, маршрут которого вынуждает ее затем проехать через Париж, чтобы спустя два дня оказаться в Гавре, а затем в течение трех следующих вечеров петь в Эвре, Руане и Ивето. Потом она возвращается в Париж для участия в радиопередаче и 16 мая уже поет в Ле-Мане, 17-го - в Манте.     Почти сразу же после этих выступлений должен был вступить в действие ее четырехдневный контракт в Бейруте, а далее (это уже было запланировано) она отправилась бы в Марсель, затем в Бельгию и продолжила бы свои французские гастроли итальянским турне. Луи Баррье узнает, что она отказывается от выступления в Бейруте. Двадцать четвертого мая ей приходится смириться с новой госпитализацией. В тот же вечер профессор Меркадье освобождает ее кишечник от "отложений, накопившихся в нем". Бюллетень, опубликованный дирекцией госпиталя, уточняет, что "ждать дольше было бы опасно", но что, по мнению врачей, "эта операция не несет угрозы для ее жизни".     Пока больная повторяет всем, кто приходит ее навестить, что не собирается долго лежать на больничной койке, а Луи Баррье аннулирует контракты, условия которых выполнить невозможно, еженедельник "Иси-Пари" начинает публикацию романа "Эдит Пиаф", написанного на основе воспоминаний Клода Фигю. С некоторых пор этот временами взбалмошный, а временами очень милый мальчик больше не живет на бульваре Ланн; его скорее удалили, нежели изгнали окончательно из-за присутствия Шарля Дюмона, который отнял у Фигю место первого фаворита, завоеванное во время тяжелых гастролей 1960 года. "Мемуары" великовозрастного юноши приносят ему первые в жизни заработанные деньги, ибо он не меняет своих привычек и по-прежнему не хочет ничего делать, но их надуманный характер ссорит Клода с домом Пиаф. Так что больше его здесь не увидят.     Но даже если бы он посмел нарушить запрет, героиня его романа вряд ли заметила бы его присутствие на бульваре Ланн. События развиваются стремительно. Выйдя из госпиталя в четверг 8 июня в полдень, а затем увезенная в Ришбург под присмотром и в компании Луи Баррье, она через сутки, в пятницу, вновь оказалась в Париже, возвратившись в ту же палату, где провела последние две недели, причем в тот же самый час, когда покинула ее накануне.     Медсестре, которая принесла кофе, Эдит сказала, что предчувствует новую операцию, а затем обратилась к Шарлю Дюмону:     - Поставь нашу пластинку с "Любовниками". Я слышу ее в последний раз, я это чувствую. Я скоро умру.     Затем такая мысль возмутила ее:     - Я не хочу умирать, мне еще нужно сделать слишком много!     Первоначальный диагноз врачей был таким же тревожным, как и предчувствия больной: "Кишечник закупорен. Пищеварение блокировано. Она в любой момент может умереть от кишечной непроходимости".     Перед тем, как с больничной койки ее перевели в операционный блок, она написала что-то вроде завещания, положив листок в конверт, переданный затем Шарлю Дюмону. Затем Эдит поцеловала их: Шарля, ибо любила его, и Луи Баррье, ставшего ей названым братом после стольких лет совместной работы, общих радостей и горестей. Лежа на каталке, увозящей ее к новой пытке наркозом, она разрыдалась.     С середины июня до середины июля 1961 года Эдит Пиаф медленно оправляется от последствий операции, перенесенной ею лучше, чем думал профессор Меркадье. "У нее сердце Затопека", - прокомментировал он. В тот же период сердце певицы, сравниваемое с сердцем знаменитого марафонца, изливается в воспоминаниях, которые записывает журналист Жан Ноли и которые "Франс-Диманш" воспроизведет на своих страницах от первого лица. Ей нужны деньги? Действительно, сделка, предложенная Ноли (десять тысяч франков за эпизод), частично покрывала убытки от аннулированных контрактов. Но один лишь финансовый аргумент оказался бы недостаточным без провоцирующего эффекта "биографии", проданной Клодом Фигю "Иси-Пари", конкуренту "Франс-Диманш" по части сенсаций. "Ничтожный, коварный секретаришка" осмелился копаться в ее личной жизни? Хорошо, только последнее слово останется не за ним. Окарикатуренная или обезображенная в угоду легенде о своей полной ошибок юности героиня, ее увлечение наркотиками и алкоголем, ее многочисленные любовные связи с нагромождением подробностей, которые молодой "мемуарист" не осмеливался выдумывать... Однако даже такая провокация показалась бы незначительной, если бы не была осуществлена в самый "подходящий" (или неподходящий?) момент. Уже полтора года певица то и дело вынуждена ложиться в больницу, причем треть проводимого там времени отводится операциям, которые ей делают все чаще и чаще. В период между выздоровлением и новыми кризисами она почти постоянно прикована к постели, испытывая тяжелые страдания или непередаваемую усталость, глубоко переживая разлуку со своим искусством, с публикой, преображающей Эдит настолько, насколько она сама потрясает ее. Во время последнего обострения болезни она, казалось, впервые взглянула в лицо смерти. А значит, можно предположить, что ее путаные откровения были одним из способов забыться, поиграть в прятки с "призраками", о которых она говорила, не называя имен, в более серьезной беседе с Пьером Дегропом в передаче "Пять колонок на первой полосе" 2 декабря 1960 года.     Конец июля. Госпитализацию сменяет домашний курс лечения сном. Две первые недели августа Эдит проводит в Ришбурге под воздействием болеутоляющих средств на базе морфина. С 18 августа по 10 сентября - вновь больничный режим и курс дезинтоксикации в клинике Виль-Д'Авре. Перевезенная затем в Ришбург, Эдит Пиаф в первый день октября возвращается в свою парижскую квартиру. А 12-го Луи Баррье извещает ее о смерти Маргариты Монно, которой слишком поздно была сделана операция по поводу перитонита. Шок, испытанный Эдит, воистину ужасен. Потрясение усугубляется угрызениями совести. Исключительное предпочтение, отдаваемое Пиаф с осени 1960 года произведениям Шарля Дюмона, опечалило ее лучшую подругу. Эдит осознала это только после случившегося. Депрессия усиливается.     Ее физическое состояние остается неудовлетворительным. В крови ощущается нехватка эритроцитов. Этот недостаток, ставший причиной стойкой анемии, приписывается побочному воздействию лекарства, при помощи которого врачи борются с другой ее хронической болезнью, суставным ревматизмом, и влечет за собой переливание крови. К ней возвращаются силы. Двадцать шестого января 1962 года Эдит удается записать две новых песни, обе на музыку Шарля Дюмона - "Ты ее не слышишь" (стихи Пьера Деланоэ) и "Было нужно?" (текст Мишеля Вокера). Она поет и, что особенно важно, она смеется так, как не смеялась на протяжении уже шести месяцев.     Ссора, примирение... В начале 1962-го "пострадавшей стороной" в случайной ссоре становится Шарль Дюмон, отправившийся без Эдит на соревнования по зимним видам спорта. Примирение вновь привело в дом Пиаф Клода Фигю. Он получил прощение благодаря песне Бернара Димея: Любить тебя, как безумный, Не стараясь понять Твоих мыслей и, вопреки всему, Ничего не желая слышать. Твой голос стал для меня моим первым раем. Я люблю тебя, как собака, Обожающая своего хозяина [...].     Двадцатишестилетний Клод Фигю начинает свою карьеру с выпуска маленькой пластинки и с выступления в феврале 1961 года у Паташу, певицы, которая владеет кабаре на холме Монмартр, кабаре, где десятью годами ранее свои первые по-настоящему удачные шаги на сцене делали Брассенс и Азнавур (без Роша). На виниловый диск записана и вышеназванная песня "Любить тебя, как я". Молодой исполнитель опустил свою пластинку в почтовый ящик квартиры №67 на бульваре Ланн в первые дни января. Композитор Шарль Дюмон, тогда еще не отправившийся в край снегов, английский поэт Ян Даллас, все так же живущий в комнате для гостей, аккордеонист Марк Бонель и некоторые другие стали тогда свидетелями первой реакции Эдит: "Ребята, идите сюда, сейчас мы посмеемся! Фигю записал пластинку. Это должно быть что-то из ряда вон!" Но среди прочих прозвучала та самая песня - "Любить тебя, как я". Чувствительная к выражениям признательности, Пиаф вновь приблизила к себе "ничтожного коварного секретаришку", изгнанного восемь месяцев назад при помощи телефонного звонка и таких слов: "Я запрещаю мне писать, запрещаю мне звонить, запрещаю здороваться с людьми из моего окружения". Теперь же он незамедлительно прибежал в свою "конуру". "Да, - сказала она, - мы собрались, чтобы посмеяться над тобой. Но я не смеялась. Никто не засмеялся. Более того, могу сказать, что если ты хотел удивить меня, тебе это удалось".     Возвращение того, кто поет ей: "Если бы ты потеряла сердце, я бы отдал тебе свое", не поразило бы так круг близких друзей певицы, если бы не повлекло за собой появления другого парня, его ровесника, Теофаниса Ламбукаса. От его имени, слишком длинного для фамильярной и дружеской беседы, остается лишь два первых слога. Днем Тео работает парикмахером у своих родителей, владеющих салоном в Ла-Фретт-сюр-Сен, маленькой коммуне, расположенной в среднем поясе парижских предместий. Вечера он чаще проводит в Париже, чем дома. "Я познакомился с ним в одном из кабаре Сен-Жермена, мы быстро понравились друг другу", - скажет позже Клод Фигю, более ничего не уточняя. Привел ли певец-новичок с собой парикмахера без всяких мыслей о сводничестве? Он будет приписывать себе эту роль, но в более поздней беседе, рассказывая о том, как возникли отношения между ней и Тео, отношения, в действительности оказавшиеся вскоре намного серьезнее, чем связь с Клодом. Пиаф поставит ему в упрек даже не какие-то задние мысли, а в первую очередь скверные привычки: "Ну нет! Ты же не собираешься снова начать приводить ко мне всех своих знакомых!"     Когда у Тео находилось свободное время, он ездил из Ла-Фретт-сюр-Сена в Париж и обратно на поезде. Однажды вечером, вероятно, 26 января, когда Эдит Пиаф днем прекрасно пела и много смеялась на студии "Пате-Маркони", Фигю позвонил и сказал, что его друг опоздал на обратный поезд и что он просит разрешения привести его к Пиаф. Молодой парикмахер провел вечер в углу гостиной, не вставая со стула и храня молчание, и остался на ночь на бульваре Ланн. Семнадцатого февраля 1962 года певица и высокий молодой человек двадцати пяти лет впервые появились вместе на "премьере" Фигю у Паташу.     Уговорила ли она его уже попробовать себя как певца и изменить фамилию? ("Сарапо" - это единственное греческое слово, которое я знаю, оно означает "я тебя люблю".) Если да, то эти попытки заканчиваются новой госпитализацией. Певица простудилась. Ее грипп превратился в бронхит, болезнь осложнилась отеком легкого. Эдит была помещена в кислородную камеру в клинике Хартман на бульваре Виктора Гюго в Нейи. Ее пребывание в больнице продлилось со 2 по 16 марта, и в этот период чаще всех остальных ее навещают высокий парикмахер, Клод Фигю и еще один друг, Франсис Лей, аккордеонист и композитор. Беспокойные посетители! Франсис Лей играл на аккордеоне композиции, нравившиеся Пиаф. Она просила исполнить их снова и снова, медсестры ненавидели этот шум, причем настолько сильно, что на этот раз не она сама, а дирекция клиники ускорила ее выписку. Газетные фотографы, столпившиеся у входа, запечатлели Эдит вместе с тем из двух молодых людей, сопровождавших ее, который был выше ростом. Значит, они подозревали, что с Тео ее связывает нечто большее, чем с Клодом Фигю, хотя последнего они знали лучше.     С середины марта по середину апреля певица не так занята собой, как своими двумя протеже. Ее отношения с Шарлем Дюмоном вновь наладились. В отличие от него, Эдит пока не выступает, но она присутствует 19 апреля на сеансе записи его второй пластинки (45 оборотов в минуту). Будучи проездом в Париже, на бульваре Ланн появится Дуглас Дэвис. Комната для гостей свободна. Молодой американский художник не отказался пожить в гостеприимном доме и покинул его, написав два портрета: один - Фигю (он окажется на конверте новой пластинки рядом с напутственным словом Эдит Пиаф), а второй - Тео. Все эти молодые люди создают непринужденную атмосферу веселья в большой квартире, куда часто приходит аккордеонист, композитор и исполнитель, познакомившийся с Эдит в клинике.     Франсис Лей, родившийся в Ницце в 1932 году, дебютировал со своим аккордеоном, сочиняя вместе с Бернаром Димеем песни для Зизи Жанмер. В 1966-м он напишет музыку к фильму "Мужчина и женщина" Клода Лелюша, обнаружив несомненный талант композитора, с успехом работающего в кино. Теперь, когда Маргариты Монно, увы, уже нет, когда Шарль Дюмон стал менее свободным, Лей создает своеобразное музыкальное товарищество, которое объединяет его с поэтом Жаком Плантом, Робером Галлем, Рене Рузо, Робером Ниэлем и... с поэтессой Эдит Пиаф. Среди новых знакомых появляются также Ноэль Коммаре, пианист-аккомпаниатор Клода Фигю, и Флоранс Веран, автор мелодий для песен, которые публика услышит вскоре в исполнении певца Теофаниса Ламбукаса, переименованного в Тео Сарапо.     Двадцатого апреля Эдит Пиаф вновь начинает работать "на себя", записывая "Любовников Теруэля" (название заимствовано из одноименного фильма) и "Четырнадцатое июля". Обе песни созданы Жаком Плантом на музыку греческого композитора Микиса Теодоракиса, который и руководит процессом звукозаписи. А 4 мая на Булонской студии она записывает еще две - "Легкий туман" на стихи того же Жака Планта и музыку Франсиса Лея, впервые сочинившего что-то для Пиаф, и "Зачем существует любовь?" Мишеля Эмера, исполняемую в дуэте с Тео Сарапо и записанную телевидением 31 мая во время концерта в "Олимпии".     Певица, дающая интервью 11 мая у себя дома, сразу же предвосхищает вопросы, касающиеся ее здоровья: "Вы же видите, все хорошо... Если хотите, вам это подтвердят". Под теми, кто "подтвердит", подразумеваются Фигю и Сарапо, "которых вы видите вон там, с голыми ногами. Они немного похожи на бродяг. Аккордеонист же и пианист одеты". Следует еще вопрос:     - Как вам удается сохранить такое неизбывное желание жить? Иногда создается впечатление, что вы вцепились в жизнь изо всех сил...     - Пожалуйста, давайте поговорим о чем-нибудь другом, потому что мне всегда готовы задать один и тот же вопрос [Передача "Перед премьерой" 13 мая 1962 г. Архивы ИНА]...     В другой день и в другой передаче [Передача "Рандеву с дьяволом", 23 мая 1962 г.] она уже участвует вместе с Клодом Фигю.     - Ваши песни, - спрашивают у него, - написаны под влиянием Эдит?     - Да. На все, что я делаю, меня вдохновила Эдит Пиаф. Мне было двенадцать с половиной лет, и... как бы сказать... Я немного теряюсь.     - Вот это да, Эдит! - смеется журналист. - Научить его петь - это хорошо, но нужно еще и научить его говорить!     Пиаф выводит своего протеже из затруднительного положения, рассказав за него, как они познакомились, но ему задают второй вопрос.     - Как бы вы охарактеризовали вашу манеру петь?     - Ну... Я что-то совсем растерялся...     - Он, может быть, поет от всего сердца, - вновь вмешивается Пиаф. - Я думаю, что он нуждается в песнях с глубоким содержанием, которыми можно было бы выразить что-то значимое.     - Он нуждается во многом, - замечает с иронией ведущий передачи.     Бросив по ходу разговора, что Клод любит "настоящую песню", он делает вывод:     - Пиаф - прекрасный адвокат'     На сцене Клод Фигю выглядит более убедительно. Он доказывал это у Паташу 17 февраля, а затем 22 мая. В следующем месяце он, уже вполне серьезно и ответственно, предстает перед широкой аудиторией во время турне, в котором Пиаф будет звездой, а Тео Сарапо (он тоже пробовал свои силы, но в кабаре "Холм Монмартра") - другим дебютантом. Незадолго до начала гастролей певица пережила еще одно душевное потрясение. Третьего июня, в воскресенье, Дуглас Дэвис отправился из квартиры на бульваре Ланн в аэропорт Орли, чтобы улететь домой в Америку. Внезапно раздается телефонный звонок. Фигю поднимает трубку и узнает, что молодой американский художник погиб - так же, как когда-то Марсель Сердан, только на сей раз "Боинг" взорвался при взлете. Услышав ужасную новость, переданную со всевозможными предосторожностями, Пиаф не в силах сдержать рыданий. Однако довольно быстро приходит в себя, озабоченная другими проблемами. Она пишет для Сарапо, готовит собственный концерт, не желая откладывать первое из своих новых свиданий с публикой.     Реймсский "Ампир", конечно, не "Бобино" и не "Олимпия", но, тем не менее, пятница 15 июня 1962 года - великий день. Пиаф находит в этом городе сцену и зрителей, которых из-за болезней и длительного лечения не видела больше года. Дюмон, Кокатрикс, Баррье, "Мами" Борденав, Даниелла Бонель, музыканты - все боятся за нее. Два молодых человека, выступающих в первом отделении, не прибавляют оптимизма. Если их примут плохо, она этого не выдержит. К счастью, реймсские зрители более чем снисходительны к новичкам. Добиться же триумфа после них - а именно это и происходит - гораздо легче, чем в одиночку. С одиннадцатью песнями Эдит завоевывает симпатии зала, чему способствует ее храбрость и страдальческий вид. Она трогает и покоряет сердца.     В канском "Эдеме" 18 июня, в "Колизее" Рубе через неделю ее внешнее спокойствие уже не так очевидно, а сил становится все меньше. В "Омниа" Руана, 25-го, певица вынуждена приносить извинения. Она потеряла голос. Это произошло вследствие болей в горле, которые преследуют ее после Реймса, объясняет Эдит. Она мужественно держится до конца вечера, но не более. Гавр и Орлеан исключены из ее короткого турне. Она уезжает в Ришбург, затем возвращается в Париж, отправляется вместе с Сарапо в клуб "Сен-Илер" и танцует с ним танго - репетирует, а затем, 2 июля, принимает участие в "Школе звезд", популярной телепередаче Эме Мортимера. Полноценно отдохнуть Эдит сможет лишь в течение первых трех недель июля.     Она уже невеста? В следующем году "Франс-Диманш" напишет, передавая ее слова, что Эдит стала строить планы и думать о свадьбе с того самого дня.     Пресса же проинформирована о предстоящих переменах 24 июля. Будущие супруги живут в то время на юге. В один из вечеров они присутствуют на концерте, данном "Друзьями песни". Жан-Луи Жобер просит режиссера направить прожекторы в зал. Пиаф, потерявшаяся среди зрителей, теперь ярко освещена. Аплодисментами ее просят подняться на сцену, где она обнимает "Друзей" и исполняет вместе с ними припев к "Трем колоколам". Восторг до исступления!     Для нее и Тео Сарапо каникулы закончились. За два дня до объявления об их свадьбе они спели в каннском Дворце фестивалей. Имя Клода Фигю в программе не фигурирует. Его близкие знают, что у него депрессия, что он проходит курс лечения сном. Двадцать седьмого июля будущие супруги выступают в Зеленом театре Граса. Солнечный удар, жертвой которого становится Пиаф, вынуждает Луи Баррье перенести на 1 и 3 августа их концерт в Зеленом театре Ниццы и Звездном театре Монте-Карло. Повсюду Пиаф встречают овацией. В Ницце она видится со своей сестрой Денизой, вернувшейся из Канады и уже некоторое время живущей в этом городе. Средиземноморское турне продолжается в каннском Зеленом театре и в казино "Канет-Пляж", где произошла встреча Эдит с Жаком Канетти, одним из ее покровителей еще в эпоху "Джернис" и "дела Лепле".     Жак Канетти вначале вспоминает концерт: "Сарапо? Вполне прилично. Не слишком хорошо, но и не плохо. В конце концов, это не помешало общему успеху. В заключение он сказал: "А теперь та, которую вы все так ждете". Он исчез за кулисами, вывел за руку Пиаф и подвел ее к фортепиано. Взрыв аплодисментов! Затем, опершись об инструмент, она запела. Великолепно! Вскоре мы с женой нашли ее за кулисами. Она очень обрадовалась, что увидела меня, и особенно тому, что могла поговорить со мной о Сарапо:     - Как вы его находите?     - Ему нужно работать.     - Ты слышишь, Тео, ты слышишь, что говорит мсье Канетти? Он говорит, что тебе нужно работать!     Я добавил:     - А вы, Эдит, вы много поработали.     Она ответила:     - Не так уж много. Вы знаете, все шло само собой...     Я повторил, что ему необходимо много работать. Она вновь воскликнула:     - Ты слышишь, ты слышишь, Тео! Мсье Канетти говорит, что тебе нужно много работать, а он знает, о чем говорит.     И так далее. Тео был милым парнем".     После "Канет-Пляжа" состоялись концерты в Биаррице, Аркашоне, в остендском "Кюрсаале", а затем в "Гранд-Отеле" Безансона. Эдит мучается от несварения желудка, что повлекло за собой сорокавосьмичасовое пребывание в клинике "Компасьон", отмену концерта, намеченного на 17 августа в Дивон-ле-Бене, но все же не провалило продолжение и финал предусмотренной программы: выступления в Трувилле и Люксей-ле-Бене, 21 и 25 августа. После объявления о свадьбе имели место сплетни, относящиеся к разнице в возрасте: Эдит сорок шесть лет, Тео - двадцать шесть. "Я считаю странным думать о людях с этой точки зрения, - заявляет она [Ici Paris, juillet 1962]. - Вообразите, что во время светского приема привратник металлическим голосом произносит: "Мсье Такой-то, тридцати трех лет, и его жена, которой уже давно за пятьдесят". Ведь так не делают? Вот именно, и мне так кажется". Ее обращение к правилам приличия сопровождается аргументом, цель которого - привлечь насмешников на свою сторону: "Послушайте, меня часто упрекали за то, что я плохо причесана. А раз уж я влюбилась в молодого парикмахера, то не могу упустить такой случай [...]". "И потом, что вы хотите, - делает она вывод, - нельзя от Пиаф требовать быть логичной. Я люблю Тео, Тео любит меня, мы любим друг друга - вот единственная логика, которую я знаю, единственный глагол, который я умею спрягать и употреблять во всех временах, и именно поэтому мы женимся".     Кто и у кого "просит руки"? Когда? "Он, в июле", - будет утверждать она за несколько недель до своей смерти, говоря, что первой ее реакцией, нервной и взволнованной, было: "Я захохотала". Лишь на вторую просьбу она, по ее словам, ответила "да". Тео Сарапо, так или иначе подхваченный потоком истории и жизни, обгонявший его, ошибочно подозреваемый в хитрых уловках, никогда не опровергал ее слов. Выполняя двойную роль, певца и жениха, он берет на себя ответственность за нее согласно логике тех чувств, о которых не устает говорить Эдит: он любит ее, она любит его, они любят друг друга - и точка!     "Браво, Эдит! Вперед, Эдит!.." Седьмого сентября Пиаф начинает серию концертов, которые вплоть до 17-го сделают ее звездой марсельской "Гимназии". Аккордеонист Марк Бонель по-прежнему сопровождает ее, как и гитарист Жак Лиебрар, но за фортепиано и за дирижерским пультом - новое действующее лицо, Ноэль Коммаре, который сменяет первого из музыкантов, временно исполняющего вышеуказанные обязанности, Жака Лезажа, пришедшего на место незаменимого Робера Шовиньи. Каждый вечер она исполняет тринадцать песен. Остальное время Эдит проводит, закрывшись в своих апартаментах - собственном микромире, созданном ею в "Гранд-Отеле" Ноайя. Апартаменты состоят из двух спален, гостиной, ванной комнаты; по просьбе певицы в номер доставили пианино и телевизор. Даниелла Бонель вежливо выпроваживает нежелательных гостей. "Сожалею, мадам Пиаф работает". Это не ложь. Как и рекомендовал Канетти, Пиаф работает с Сарапо. Она хочет быть уверенной, что он готов для сцены "Олимпии", для Соединенных Штатов...     Когда наступает час концерта, но они еще только готовятся к выходу, стоя за кулисами, Эдит подносит к своим губам, а он, вслед за ней, к своим, крестик и медальон с изображением Святой Терезы; потом он вынимает монашеские принадлежности, и следует ответный ритуал. Эльза и Вальдо, имитирующие актеров немого кино, завершают действо. "А теперь в сопровождении Франсиса Лея перед вами Тео Сарапо", - объявляет конферансье Жан Донда. Пиаф крепко сжимает руку своего Тео и подталкивает его к сцене.     Между концертами в марсельской "Гимназии" и парижской "Олимпии" Пиаф записывает "Дьявола и Бастилию" Пьера Деланоэ и Шарля Дюмона, "Право любить" Робера Ниэля и Франсиса Лея и "Бейте, барабаны!", песню, которую она написала вместе с тем же Франсисом Леем. Неудовлетворенная аранжировками Жана Лексиа, она вновь возобновляет работу над "Право любить" вместе со своим любимым дирижером Робером Шовиньи и исполняет ее во вторник, 25 сентября, стоя на площадке второго яруса Эйфелевой башни; с этой высоты она поет и свою более знаменитую песню "Я ни о чем не жалею" огромной толпе, собравшейся внизу. Представленная писателем Жозефом Кесселем, знающим Эдит со времени ее дебютов в "Джернис", она, дав этот короткий, но вместе с тем грандиозный концерт, становится королевой вечера и "крестной" "Самого длинного дня", фильма, посвященного высадке союзников 6 июня 1944 года и ставшего таким образом популярным накануне своего выхода на парижский экран.     Затем, предварительно отрепетированная в "Сирано" в Версале, состоялась премьера - ее последняя премьера в "Олимпии". Устроившаяся на сей раз не так высоко, Пиаф в сопровождении оркестра Жана Лексиа должна защищать в этом зале свое реноме перед публикой, среди которой немало знаменитостей: Ив Монтан и Симона Синьоре, Мишель Морган, Серж Лифарь, молодые Саша Дистель, Серж Генсбур и Джонни Холлидей... Они уже заставляли ее несколько лет назад признаться: "Я в страшном напряжении, я умираю от страха [...]. Я говорю себе: боже мой, там будет Такой-то, там будет Такой-то, там будет Такой-то... На сцену идешь, как в клетку тигра, ведь зрители как дикие звери, и нужно их обязательно укротить". Рядом, взволнованный и дрожащий сильнее, чем сама Пиаф, стоит Тео Сарапо, певец, "собранный" из всего, что только возможно (и надо особо отметить, всего за шесть или семь месяцев). К счастью для него, из любви к Эдит "звери" не позволяют себе стать хищниками, когда он, стоя с голым торсом, поет им "На рассвете", режиссура которой менее удачна, чем идея изобразить некое подобие твиста, сопровождающее песню "У Сабины". "Тео не был совсем никудышным, - комментирует здесь Луи Баррье, - но Эдит делала с ним все, что хотела" [Из беседы с Луи Баррье].     Но нельзя сказать, что она делает все, что хочет, со своим голосом. Тембр его несколько изменился. После перенесенной бронхопневмонии некоторые песни ей исполнять запрещено, как, например, "Гимн любви". Кроме того, за двумя исключениями ("Право любить" и "Зачем существует любовь", представленной дуэтом, в котором Тео поет реплики-вопросы, а она ответы), обновленная часть ее репертуара оценена менее высоко, чем финальные песни "Я ни о чем не жалею", "Толпа", "Милорд" или любимые, но не прозвучавшие "Браво, клоун!", "Аккордеонист".     Все это вызывает умеренную критику. "Где те прекрасные жесты из недалекого прошлого? - спрашивает Морис Сиантар в "Пари-Жур" [Paris Jour, 28 septembre 1962]. - Что стало с хриплым тембром, который проникал до самых глубин души?" В противоположность ему Андре Рансан в "Орор" [Там же] восклицает: "Мы видели ее раньше, видим и сейчас - она все та же!" Делясь впечатлениями, он полемизирует с коллегой, отвечая на его вопрос: "Встав перед микрофоном, широко расставив ноги, уперев руки в бедра, она не шевелится, неподвижная, застывшая. Ее голос, только он передает нам ее состояние". Меньшим количеством высоких слов, а больше несмолкающими криками "браво!" публика подтверждает положительные отзывы и успокаивает отрицательно настроенных критиков. Доказательство? Хотя концерты Пиаф-Сарапо должны продлиться до 22 октября, билеты на них разбирают мгновенно.     Во вторник 9 октября 1962 года, после полудня, когда в "Олимпии" день отдыха, часть той же самой публики, смущенная или насмешливая, присутствует на спектакле иного рода. Одетая в бархатную юбку и черный свитер Эдит Гассион выходит замуж за Теофаниса Ламбукаса. "Вы великая артистка и великая француженка", - говорит ей заместитель мэра XVI округа Робер Сулейтис, зарегистрировав между 15.00 и 15.30 ее законный брак. В греческой церкви на улице Жоржа Бизе ей затем позволено, несмотря на ее развод, вновь обвенчаться. Здесь, как и в мэрии на авеню Анри-Мартен, свидетелем со стороны невесты является Луи Баррье, а со стороны жениха - Клод Фигю. Во время церемонии, которую проводит епископ Мелетиос вместе с архимандритом Атанасом Вассипулосом, церковь скорее заполнена фотографами, чем родными и друзьями. Войдя под ее своды около пяти часов вечера, молодожены выходят из ее дверей и попадают под дождь из риса. Неужели из риса? В тот момент радиослушатели "Франс-Интер" не поверили бы в это. "Из окон окрестных домов бросали пригоршни крупной соли", - комментирует в прямом эфире Жан-Клод Эберле.     "Мерседес" Пиаф быстро увозит Эдит и ее молодого мужа от любопытной толпы. На прием в квартире на бульваре Ланн собираются члены семьи Ламбукас, близкие друзья и коллеги, которые пришли не с пустыми руками. Жан Лексиа подарил люстру, Франсис Лей - столик на колесах, Шарль Дюмон - бокалы, родители Ламбукаса - чайный сервиз, фирма "Пате-Маркони" - медные стенные часы, другие - подставку для пластинок, магнитофон, комод в стиле Людовика XVI. Но самый удивительный, самый впечатляющий свадебный подарок преподнесла Тео сама Эдит. Она подарила ему модель железной дороги: электрический поезд, бегущий по рельсам вдоль декораций, изображающих городок, в котором можно безошибочно узнать Ла-Фретт-сюр-Сен, родину его семьи. Все как в действительности, и даже в нарисованных домах можно угадать салон причесок, где менее года тому назад Ламбукас-сын проявлял свои первые таланты.     Новая сиделка, заменившая "Мами" Борденав, возвратившуюся в свой госпиталь, Симона Маргантен, будет рассказывать [France-Dimanche, 1974], что без нее и некоторых других свадьба не состоялась бы. В последний момент, то есть во вторник 9 октября 1962 года, Эдит Пиаф хотела отказаться от этой затеи. Она приняла во внимание лишь следующий аргумент: "Твоя публика тебя не поймет, она примет тебя за ветреницу". Луи Баррье, свидетель со стороны невесты, не подтверждает, что утром или во второй половине дня произошла какая-то сцена, но соглашается, что задолго до церемонии в мыслях Эдит царило смятение, ее мучили сомнения: "Столько лет спустя я не думаю, что принесу кому-нибудь вред, сообщив вам, что между ней и Тео ничего особенного не было. "Для меня в этом смысле все давно кончено", - доверилась она мне однажды. Она вышла замуж, потому что перед лицом прессы, публики и, может быть, даже перед Тео, которого она вовлекла в это дело, было слишком поздно отступать".     В среду, 10 октября, молодожены вновь возвратились на сцену "Олимпии". Запланировав свои выступления до 22-го, они покинули ее лишь 24-го, дав два дополнительных концерта, но вернулись туда уже на следующий день в качестве зрителей. Имя Джонни Холлидея вновь значилось на афише, а Клод Фигю, выступая в первом отделении, пел некоторые песни на слова Пиаф. Затем весь Париж поверил в их двухнедельный медовый месяц в Греции. Действительно, их парижский телефон не отвечал, но по другой причине. Несмотря на отказ от лекарства, к которому пришлось прибегнуть из-за малокровия, анализы в очередной раз обнаружили нехватку красных кровяных телец. Новая госпитализация, переливание крови - вот чем частично обернулось свадебное путешествие Эдит Пиаф.     И вновь она встает на ноги. Другие бы стали экономить силы, щадить себя или вообще отказались бы от борьбы. Только не Пиаф. Едва почувствовав малейшее улучшение, она добровольно идет на штурм других сцен - храбрая, торжественная, обманувшая смерть. С 17 по 30 ноября 1962 года она предстает перед публикой Брюсселя. Имя Сарапо открывает афишу утренних выступлений, имя Пиаф - вечерних.     Пиаф защищает его, своего мужа-певца, от любых нападок, иногда даже с юмором: "Некоторые говорят, что у него нет голоса, [...] другие заявляют, что он кричит слишком громко. Кстати, единственные добрые слова, которые я прочла на этот счет, - это "вопящий Тео". Забавно!" [Le Soir illustré de Bruxelles, 29 novembre 1962.] Она бросает вызов и тем, кто мешает ей самой петь с кем она хочет и сколько хочет: "Разве зал не полон каждый вечер? Вот видите! Я могла бы вам сказать то, что думаю о критиках, но это было бы невежливо".     После Брюсселя она задержалась в Париже лишь на время сеанса звукозаписи с Робером Шовиньи, "найденным" незадолго до того у той же Глории Лассо. Бельгийская публика ждала Пиаф в Анвере, Мусероне (родном городе Раймона Дево), Льеже, Вервье, Шарлеруа, а голландская - в роттердамском "Люксоре", городском театре Нимегена, в Концертном зале Амстердама и наконец в "Кюрсаале" Шевенингена, приморского пригорода Гааги, куда Эдит часто приезжала и откуда уезжает 16 декабря с "золотым диском".     Вместе с Сарапо и их общими аккомпаниаторами Эдит продолжает выступления, дав с 20 по 25 декабря восемь концертов, четыре утренних и четыре вечерних, в лионском театре "Селестен". Те, кто имеет возможность сравнивать, находят Пиаф более спокойной и считают, что ее голос стал звучать лучше по сравнению с "Олимпией". После Рождества она устраивает себе настоящие каникулы. Она, вероятно, работает над новыми песнями, но на протяжении целого месяца единственными обязательными для нее встречами с публикой являются новогодний гала-концерт 31 декабря в "Средиземноморском дворце" Ниццы и участие 9 января 1963 года в "Диск-параде", передаче "Франс-Интер", которую ведет Жан Фонтен из зала "Альгамбра".     На многолетнем пути с парижских улиц до нью-йоркского "Карнеги-Холла" в многочисленных творческих экспериментах Малышке Пиаф не хватало только наскоро сколоченной эстрады во внутреннем дворе школы. Двадцать шестого января возможность появиться на такой сцене предоставляется ей в Ла-Фретт-сюр-Сен. Впрочем, это скорее сама сорокасемилетняя супруга, согласившись выступить здесь с местным парнем, бывшим учеником, преподносит новый подарок своему молодому мужу - подарок на его двадцатисемилетие. Она предстает перед дружески настроенной публикой, которая не принадлежит к числу ее поклонников; они смотрят на Пиаф не глазами Тео, а глазами читателей прессы, охотящейся за сенсациями: "Эдит - Тео!.. Эдит - Тео!.." Ее воспринимают только в дуэте.     Забастовка музыкантов мешает проведению сеанса записи, намеченного на конец января на студии "Пате-Маркони", фирмы, с которой певица продлила свой контракт на пять лет. Это препятствие не задерживает ее на "зимних каникулах". Вместе с Сарапо она посетит девять мест: Коломб, Монтаржи, Рюэй-Мальмезон, Орлеан, Сент-Уан, Шартр, Сен-Дени, Нейи-сюр-Сен, Аржантей, - "обкатывая" свой будущий концерт в "Бобино". Затем два вечера супружеская чета посвящает репетициям. Запрет на вход прессы за кулисы порождает негативные слухи. "Одни писали, - жалуется Эдит, - что я напичкана лекарствами, а мое лицо ужасно, другие - что у меня совсем пропал голос" [Paris-Jour, 21 février 1963]. Беда в том, что даже самый замечательный голос не может скрыть лица, отекшего от кортизона, или опровергнуть предположения насчет избыточного употребления других лекарств.     Двадцать первого февраля, по-прежнему вместе с Сарапо, она предстает перед единственным судом, который важен для нее, выйдя на сцену перед зрителями "Бобино". Это более чем возвращение - это новый взлет. Когда она была всего лишь Малышкой Пиаф, зал "Бобино" стал ее первым мюзик-холлом, но вот уже девять лет, проведенных в поездках по Америке, на гастролях во Франции и в тишине больничных палат, она предпочитала всем залам "Олимпию". Концерт вела Кристи Лом, сестра Тео, которой ее знаменитая невестка давала в то время уроки пения. Выступление старшего брата, исполняющего девять песен, завершает первое отделение. Пиаф поет четырнадцать, их последовательность можно проследить по сохранившейся записи этого концерта. Авторами слов к новым песням из ее репертуара являются Робер Галль и Мишель Вандом, написавшие каждый по три текста, а также Жюльен Буке и Рене Рузо, а музыку сочинили Флоранс Веран, Бернар Лабади и Франсис Лей. Самая "свежая" песня - ее собственная, так как Эдит сама написала ее на музыку Шарля Дюмона. Это "Песнь любви". Звездная пара могла бы пойти на уступки публике, которая уже много лет требует такие знаменитые произведения, как "Милорд" Мустаки и Маргариты Монно и "Толпа" (ее написал Мишель Ривгош на мелодию перуанского вальса, привезенного из Аргентины), если бы не отрепетировала своеобразный песенный диалог - вопросы и ответы, положенные на музыку Мишеля Эмера. Речь идет о дуэте "Зачем существует любовь": Итак, если я понял: Без любви, Без радостей, без печалей Жизнь пуста. Но посмотри, посмотри на меня! Каждый раз я верю в это И буду верить всегда, Потому и существует любовь...     Тринадцатого марта 1963 года, в день последнего концерта в "Бобино", этот финальный дуэт становится прощальным номером, которым Пиаф говорит лишь "до свидания". "Мы с Тео уезжаем в турне по Германии, - сообщает она журналистам. - Если все будет хорошо, если я буду в форме, как сегодня вечером, зимой я вновь вернусь сюда". Германия давно значится в ее планах, но она переоценивает свою форму. За кулисами всегда наготове врач, медсестра, носилки и массажист в лице Люсьена Вембера, у которого с осени 1961 года не было лучшей пациентки, чем она. После "Бобино" грипп (просто грипп?) вынуждает Эдит оставаться у себя в комнате, и Тео Сарапо один выполняет условия контракта на их совместное участие в гала-концерте испанской Валенсии, звездой которого она должна была стать. Паташу принимает их в своем кабаре на Монмартре по причине, как утверждает Тео, их первого семейного праздника. Во время импровизированного концерта они исполняют около десятка песен под аккомпанемент аккордеониста Франсиса Лея и пианиста Ноэля Коммаре.     Отдых закончился быстрее, чем грипп. С 26 по 29 марта запланированы их выступления в четырех кинотеатрах: "Маркаде" и "Мора" в Париже, "Олимпия" в Клиши и "Пикарди" в Амьене. В течение двух последних месяцев супруги появляются на одной из самых престижных сцен - в лилльском театре "Опера". Но какая неудача! Тридцатого вечером и 31-го утром великая и простуженная Пиаф поет в почти пустых залах: разочарование, позор, причина которого, возможно, не столько в ней самой, сколько во всеобщей забастовке транспортников, что парализовала столицу Севера. И сколько дополнительных грустных минут она пережила бы, если бы узнала, что таким был финальный акт ее карьеры...     Эдит возвращается в Париж, и доктор Берне предписывает ей отдых. У знаменитой больной нет сил с ним спорить. Луи Баррье аннулирует контракты на выступления в начале апреля, но еще надеется на гастроли в Германии. Врач советует отказаться от них, Эдит лишь обещает подумать. Седьмого апреля она чувствует себя лучше. Вместе с Ноэлем Коммаре и Франсисом Леем она репетирует "Человека из Берлина", песню, написанную специально для немецкого турне: Иностранка в Берлине, Куда я только прибыла, Когда больше ничего не ждешь, Когда хочешь все изменить. Берлин - это Берлин...     Десятого апреля, уже не как "иностранка", а наоборот, как частый гость заведений подобного рода, певица приезжает в Нейи-сюр-Сен, в клинику "Амбруаз Паре". Находясь в полубессознательном состоянии, она исполняет почти весь свой репертуар. Анализы, рентгеновские снимки... Предполагаемая нехватка красных кровяных телец не кажется исчерпывающим объяснением нового обострения. Немедленное переливание крови - крови Тео Сарапо, той же группы А с положительным резусом, что и ее, - ничего не меняет. Через сорок восемь часов у Пиаф отказывает печень, она впадает в кому, начинает отхаркивать гной, не может более питаться никак иначе, кроме как через катетер, введенный в вену на шее, и проводит четыре дня в палате реанимации под присмотром доктора Блока, одного из коллег профессора Сарвата. В следующие недели муж и медсестра Симона Маргантен становятся свидетелями долгих периодов бреда. Находясь между жизнью и смертью, Эдит Гассион еще напевает мелодии того недавнего времени, когда она была Пиаф.     Двадцать пять комнат, бассейн и берег моря - вилла "Ла Серена" в Сен-Жан-Кап-Ферра снята на два месяца. Проживание стоит пятьдесят тысяч франков. После сорока семи дней госпитализации Эдит Пиаф прибыла туда 31 мая 1963 года. Они с Тео прилетели на самолете-такси. Кристиан, новый шофер, сменивший Робера Бюрле и Нелло, приехал на голубом "мерседесе" вместе с кухаркой Сюзанной и ее дочерью Кристиной, служанкой. На вилле также поселяются Симона Маргантен, домоправительница Даниелла, аккордеонист Марк Бонель и два других ее музыканта, Франсис Лей и Ноэль Коммаре.     Эдит, кажется, чувствует себя лучше. К ней вновь возвращается голос, она приступает к репетициям, и ей даже удается спеть "Гимн любви", требующий определенной высоты голоса, что в течение двух последних лет оставалось для нее недостижимым. Она достаточно окрепла, чтобы заявить одному из журналистов, посетивших ее: "Каникулы - это хорошо. Первый раз в моей жизни я так отдохнула, и вы еще спрашиваете, счастлива ли я!" [France-Soir du 9 juin 1963.] Неподалеку, в ста метрах отсюда, расположена роскошная вилла Жана Кокто, которую знатоки оценивают в девятьсот миллионов старых франков, особо отмечая прекрасный вид на рейд Виллефранша. Гостья "Ла Серены" показывает ее своему посетителю, а затем обводит рукой свое "гнездо" со словами: "Конечно, это все не наше. Но я надеюсь, что, если мы будем много работать, мой Тео и я, то в будущем году сможем купить себе что-нибудь в этом роде! С некоторого времени я очень боюсь. Но твердая воля помогает мне выкарабкиваться из любых ситуаций. Даже из комы. Я только должна была пообещать два месяца ничем тут не заниматься".     Не все газеты верят ей. "Иси-Пари" публикует сведения, которые сообщает Клод Фигю, вновь впавший в немилость. "Эдит Пиаф в опасности, и я боюсь за нее, - заявляет он. - Она скучает [...]. Да, Эдит, ты скучаешь, ты томишься [...], а для тебя это опаснее, чем самая сложная операция". Вчерашний друг и посредник в любовных знакомствах считает теперь, что бывший парикмахер разочаровывает певицу, что ей больше некому отдать свою любовь. Если только... "Эдит, - взывает он к ней, - тот новый подарок судьбы, о котором ты так мечтаешь, я, Клод Фигю, твой друг до самой смерти, готов тебе преподнести [...]. Помнишь, год назад... Винс Тейлор... Когда мы вместе увидели его, ты с едва уловимым восхищением в голосе сказала: "Послушай-ка, этот Винс Тейлор - это что-то!" Видишь, какие сюрпризы подбрасывает нам судьба? Этот Винс Тейлор стал моим другом. Он заменил Тео..."     От Фигю и "Иси-Пари" Пиаф защищается в "Франс-Диманш": "Он был голоден - я его накормила. Ему было негде спать - я дала кровать и крышу на головой. Он остался без работы - я ему помогла". Так откуда столько злости? Ревность? Ей говорят об этом, но она не верит: "Между нами никогда не было ничего, кроме самых простых чувств - привязанности, дружбы. Ни любви, ни страсти. Если любовь превращается в ненависть, я еще могу понять. Но привязанность! Дружба!.." Пиаф не понимает и умоляет: "Остановись! Замолчи! Именем того, чем была для тебя наша дружба, я прошу, остановись! Ты хочешь причинить мне боль, сильную боль, я знаю это. Но неужели ты можешь желать моей смерти?" Несколькими абзацами ниже она ужесточает тон: "Только три слова могу я сказать этой газете, этому предателю, всем вам, кто считает моего Тео "альфонсом": я вас презираю".     Ее презрение направлено главным образом на те печатные издания, которые чаще всего писали о ее успехах: "Нужно быть честной, - признавалась она шестью месяцами ранее. - Сообщения о сенсациях более важны для артиста, чем любая критическая статья. Такая пресса много сделала для звезд [...]. В нашем ремесле иногда нужно уметь превращаться в своего рода швейцара. Я лично считаю, что публика имеет право знать о личной жизни знаменитостей. Не стоит разочаровывать ее на этот счет. Все обожают интимные подробности" [Le Soir illustré de Bruxelles, цит. выше].     Теперь она просит пощады, но вместо того, чтобы остановиться, тот, кого она называет "предателем", переходит на ироничное "выканье": "Извините меня, но мы плохо поняли друг друга, - отвечает он на гневные слова, вызванные прозрачным намеком на Винса Тейлора. - Я обратил ваше внимание на талант этого певца. Ни единой секунды я не думал, что его молодость может прельстить ваш огромный опыт". Странный парень Клод! Сам затеял этот "обмен любезностями" и тут же старается отвадить соперника, другом которого был еще недавно... Здесь видна настоящая ревность, скрытая за талантом насмешника. А есть и нечто более серьезное. Выпады Клода Фигю усиливают депрессию, которую Эдит переносит хуже, чем разочарование оказавшейся не у дел артистки.     Видимо, чувствуя это, Пиаф, отдыхающая в Сен-Жан-Кап-Ферра, первой отказывается от продолжения дискуссии. С 20 по 28 июня, вновь впав в кому из-за отказа печени, она пребывает в таком состоянии, что ни на что не реагирует. Эдит выходит из нее печальной, ослабленной и желает увидеть тех, кто помог ей стать Пиаф. Жак Буржа, Анри Конте, Мишель Эмер, Раймон Ассо - все отвечают на ее призыв. Дольше других задерживается Раймон Ассо, ее "укротитель" в молодые годы. Она и он - это было так давно... Из других гостей Шарль Азнавур предлагает ей финансовую помощь, а Феликс Мартен - песню. Сестра Дениза, после возвращения из Монреаля живущая в Ницце, то есть по соседству, приезжает часто. Марк Бонель и Франсис Лей развлекают ее 14 июля парадом вокруг виллы и "Марсельезой", исполненной на двух аккордеонах.     В конце июля Луи Баррье аннулирует контракты на выступления в следующем месяце. Первого августа Эдит Пиаф и ее свита покидают виллу в Сен-Жан-Кап-Ферра и отправляются в Гатуньер, в менее просторное, не столь дорогое жилище, и к тому же (медицинская рекомендация) более удаленное от моря. Это в Мужене, рядом с Каннами. Уезжают Ноэль Коммаре и Франсис Лей, и свита сокращается до слуг, супругов Бонель, медсестры Симоны Маргантен, Тео Сарапо и Кристи, молодой свояченицы Эдит. Первые две недели выздоровление, кажется, идет быстро, но 14 августа во второй половине дня Эдит впадает в забытье после того, как выпила мочегонное средство. Ее медсестра подозревает отравление. Доставленная в клинику "Меридьен" в Каннах, Пиаф приходит в сознание лишь на следующий день и на неделю остается под присмотром врачей. С 23 августа, даты ее выписки, до конца сентября необходимость специального лечения будет каждую неделю приводить ее в эту клинику.     Из соображений экономии она оставляет Гатуньер и 31 августа поселяется в более скромном месте - Анкло де ла Руре, в деревушке Пласкассье близ Граса. Шофер, кухарка и ее дочь-служанка отосланы в Париж. Вместе с Эдит остаются только супруги Бонель, медсестра и муж. Здесь они узнают о смерти Клода Фигю. Молодой певец жил в Сен-Тропезе без денег, без работы - если не считать вечера 27 августа, когда он, сопровождаемый Клодом Боллингом, выступил в одном из кабаре. В ночь с 4 на 5 сентября 1963 года он покончил с собой, приняв смертельную дозу снотворного. Пиаф не узнала об этом. Самоубийство Клода Фигю так и осталось для нее тайной.     Ее выздоровление становится невозможным. Ни одно из лекарств, которые в начале октября медсестра едет искать в Женеву, не может ее спасти, функции жизненно важного органа, печени, по сути, нарушены (склероз сочетается с циррозом), а весь организм слишком ослаблен. Она весит не более тридцати четырех килограммов. По возвращении медсестры со "швейцарским" лекарством пресса, держащаяся настороже, заговорила о спасительном средстве. Во время выступления по радио Пиаф вновь становится Пиаф. Зловещим предзнаменованиям она противопоставляет свои планы, в числе которых возвращение на сцену "Олимпии" в феврале 1964 года. Слова обещают одно, изменившийся голос свидетельствует о другом.     С 9 сентября, как утверждает Эдит, "деньги в семье зарабатывает только Тео". У него новое амплуа: симпатичный Сарапо играет роль злодея, которую предложил ему Жорж Франжю, режиссер "Жюдекса". Фильм снимается в Париже. "Это не мешает Тео, - говорит Пиаф, - звонить мне три раза в день и проводить со мной выходные". Он приезжает не один. Луи Баррье, преданный импресарио, тоже часто навещает ее.     В понедельник 7 октября после обеда раздается звонок. К телефону подходит Даниелла Бонель. Это Симона Берто, она звонит то ли из Ниццы, то ли из Граса. Пиаф просит передать, что слишком устала для ее визита. Момон игнорирует запрет. Поздно вечером, несмотря на плохую погоду, она приезжает в Анкло де ла Руре. Симону сопровождает ее дочь Эдит. Приведенные в спальню медленно умирающей Пиаф, мать и девочка остаются там совсем ненадолго. После беседы их нужно отправить обратно. Подруга детства с дочерью не приглашены на ужин.     В то утро Пиаф поцеловала своего мужа и Луи Баррье в последний раз. На следующий день медсестра и супруги Бонель вновь поверили в улучшение ее состояния. Больная проснулась с ясным взором и розовыми щеками. Ближе к полудню она прогулялась по парку и предпочла сидеть в кресле, нежели лежать в кровати всю вторую половину дня. По ее просьбе Симона Маргантен наложила ей макияж. Между этой процедурой и съеденным тостом с икрой Тео Сарапо почти полчаса говорил с ней по телефону, очень воодушевленный, дающий советы...     Это было последнее улучшение. В среду 9 октября, день годовщины ее свадьбы с Тео Сарапо, головокружение и озноб вынуждают ее оставаться в постели до обеда. Немного спустя она засыпает и больше не выходит из спальни. Симона Маргантен, в то время постоянно находившаяся при ней, оставляет ее несколько раньше, чем в другие вечера. Их комнаты расположены рядом. На часах половина третьего утра, когда настороженная медсестра подходит к изголовью кровати больной. Кажется, что та спит. Дыхание в норме, но лицо вновь приобрело цвет слоновой кости, что характерно для коматозного состояния при гепатите. Отброшенные одеяла и поднятая ночная рубашка открывают взгляду коричневое пятно на уровне селезенки. Внутреннее кровотечение. Лопнула селезеночная артерия. После введения сыворотки, обогащенной витаминами, повышающими свертываемость крови, Симона вызывает врача, однако все, что можно, уже сделано. Он вскоре уйдет.     Эдит Пиаф умирает. Гипнотизер, который помогал ей засыпать, тратит все свои силы, но без малейшего результата. К полудню возвращается врач и вновь удрученно уходит. Только чудо... Звонит Тео Сарапо, поднятый на ноги с утра. Он сможет сесть на самолет, вылетающий лишь в три часа дня. Слишком поздно. В половине второго его жена открывает глаза, пытается приподняться и вновь падает на подушки, мертвая.     Эдит Пиаф умерла дважды. Она уже несколько часов не подавала признаков жизни, когда "скорая помощь" прибыла в Анкло де ла Руре. Скрытый во мраке ночи и больше похожий на похищение, вынос тела происходил в спешке. Журналисты, устроившиеся неподалеку от дома, подумали лишь о новом ухудшении, новой госпитализации. Именно это и требовалось. Завязалось короткое преследование. Перед Фрежю менее мощный автомобиль репортеров отстал. Избавившись от них, карета "скорой помощи" ехала всю ночь. Покойная певица лежала в ней будто живая или умирающая, Тео Сарапо сидел справа от нее, Симона Маргантен - слева. Муж, медсестра, санитар - каждый знал свою роль. Если бы пост полиции или жандармерии остановил их, они бы скрыли смерть, выдав ее за кому.     В квартире на бульваре Ланн, конечном пункте тайного маршрута, слуги, а затем доктор Берне де Лаваль, вызванный, чтобы засвидетельствовать факт смерти, также в курсе этого дела. Пиаф умерла в четверг в Пласкассье, но после сообщения, переданного агентством Франс-Пресс, весь мир поверил в официально объявленную дату и время: пятница 11 октября 1963 года, семь часов утра. Таким образом, ее смерть день в день совпала со смертью Жана Кокто, скончавшегося в полдень у себя дома в Милли-ла-Форе, когда он готовил проникновенную речь - дань уважения восхищенного поэта и друга по отношению к Пиаф, своему дорогому другу и певице, которая очаровывала его. Когда обман будет раскрыт, его участники, как, например, Симона Маргантен, скажут, что действовали из самых благородных побуждений, выполняя последнюю волю певицы. "Я хочу умереть и быть похороненной в Париже, в моем склепе на кладбище Пер-Лашез, с моей маленькой дочерью и моим отцом".     "Отложенная" и наконец объявленная смерть... Библиотека парижской квартиры была превращена в траурную капеллу. В пятницу там собрались только друзья, близкие соратники, знаменитости. В субботу, 12-го, и в воскресенье 13 октября Тео Сарапо не нашел в себе сил запретить вход огромной толпе, собравшейся на бульваре Ланн, как только весть облетела окрестности. Народное горе не подчиняется указам. Оно спонтанно, искренне. В то же время в нем чего-то не хватает...     Несмотря на ее набожность, Эдит Пиаф, как разведенную, запрещено хоронить в соответствии с религиозным обрядом. Официальный орган Ватикана, "Л'Оссерваторе Романо", обвиняет ее в том, что она жила "в состоянии публичного греха". "Это был, - безжалостно объявляет он, - идол сфабрикованного счастья". Парижский архиепископ не так строг. "Если ей не могут быть оказаны церковные почести, - объявляет он, - духовник театральных актеров и музыкантов придет помолиться за артистку на кладбище Пер-Лашез". Дружеские чувства ниццского прелата, монсеньора Мартена, также смягчают ватиканскую строгость. Он как частное лицо приходит благословить тело в последний путь за несколько часов до предания его земле. Это происходит в понедельник, понедельник 14 октября 1963 года.     Между десятью и одиннадцатью часами траурный кортеж: катафалк и следующие за ним три машины с цветами - пересекают Париж. Вышедшие на улицу жители превращают скорбный путь Малышки Пиаф в похороны национального масштаба. От дома №67 по бульвару Ланн до кладбища Пер-Лашез, расположенного довольно близко от ее родного квартала, за ее гробом идет не просто толпа - ее провожает весь город, сорок тысяч человек, которых полиция не может сдержать ни у ворот кладбища, ни около фамильного склепа (квадрат 93, поперечная аллея №3). В то время как благоговение некоторых чересчур любопытных оборачивается осквернением других надгробий (они взбираются на могильные кресты!), преподобный отец Тувенен де Вилларе, духовник артистов, в соответствии с обещанием архиепископа компенсирует своим благословением отсутствие мессы и отпущения грехов. Перед последними минутами прощания, перед растущей горой цветов и стуком комьев земли происходит последний акт гражданской церемонии, сопровождающийся прощальным словом, произнесенным Жаком Эношем, музыкальным издателем и президентом SACEM. Одной фразой сказано все:     "Целое направление французской песни ушло со смертью Эдит Пиаф".

Вернуться к началу раздела